Все, что блестит Вирджиния Эндрюс Лэндри #3 Жизнь Руби Дюма была окружена тайной с самого рождения. С большим трудом она вернула себе свое законное имя, чтобы затем добровольно отказаться от него во имя любви. И вот теперь, стоя у края могилы среди убитых горем родных, уверенных, что хоронят они ее, Руби, она, живая и невредимая, с ужасом думала о своем решении выдать себя за умершую сестру. Только трое посвящены были в это. Но горящий ненавистью взгляд свекрови говорил – она тоже знает и не простит никогда. Вирджиния Эндрюс Все, что блестит ПРОЛОГ Ранним вечером, когда солнце только соскользнуло за верхушки кипарисов в западной бухте, я сидела в старой дубовой качалке бабушки Кэтрин, держа на руках Перл, и тихонько пела. Это была старая кейджанская мелодия, которую когда-то напевала бабушка, укладывая меня спать. Я тогда еще была маленькой девочкой с хвостиками, прыгающими по моим плечам, и носилась по полям от берегов болота до нашей хибары на куриных ножках. Закрыв глаза, я все еще могу услышать, как она меня зовет: – Руби, пора ужинать, детка. Руби… Но ее голос растворяется в моей памяти, как уносимый ветром дым из чьей-то печи. Теперь мне почти девятнадцать, и прошло уже три месяца с тех пор, как во время одного из самых ужасных ураганов, пролетевших по бухте, родилась Перл. Деревья, вывороченные с корнем, все еще лежат вдоль дороги, как раненые солдаты, ожидающие, что их вылечат и восстановят. Наверное, я тоже жду, когда меня вылечат и восстановят. Поэтому и вернулась из Нового Орлеана в бухту. После того как мой отец Пьер Дюма, испытавший чувство огромной вины перед своим братом Жаном, умер от сердечного приступа, на нас четверых обрушилась месть нашей мачехи Дафни. Она невзлюбила меня с того дня, как я появилась на пороге их дома – неизвестная доселе дочка-близнец, существование которой после смерти моей мамы бабушка Кэтрин держала в тайне, чтобы меня не продал мой дед Джек, как он продал Жизель. Долгое время Дафни с отцом удавалось это скрывать, но, после того как я приехала, им пришлось придумать новый обман: заявить, что меня украли из колыбели в тот день, когда мы с Жизель появились на свет. Правда же заключалась вот в чем: отец, будучи уже женатым, влюбился в мою мать. Однажды, отправившись на болота поохотиться (отец был заядлый охотник), он встретил мою мать Габриэль. Она, по словам бабушки, отличалась необыкновенной красотой и свободолюбивым независимым характером. Неудивительно, что отец влюбился в нее по уши. Габриэль ответила ему взаимностью. Дафни не могла иметь детей, поэтому, когда моя мать забеременела, мой дед Джек согласился на сделку, предложенную семейством Дюма. Он продал Жизель, и Дафни выдала ее за свою дочь. Бабушка Кэтрин не смогла простить этого Джеку и выгнала его из дома. Он жил на болоте, как болотная крыса, и зарабатывал тем, что ставил ловушки на ондатру и собирал устриц, а также сопровождал рыбаков и туристов, если бывал для этого достаточно трезв. Перед смертью бабушка взяла с меня клятву, что я поеду в Новый Орлеан и разыщу отца и сестру. Но жизнь в доме родни оказалась для меня невыносимой. Жизель невзлюбила меня с самого начала, и я чувствовала себя глубоко несчастной и в Новом Орлеане, и в Батон Руж, где мы с сестрой учились в Гринвудской частной школе. Но главное она не могла простить, что ее бывший ухажер Бо Андреа влюбился в меня, и мы стали с ним встречаться. Когда я забеременела от Бо, Дафни отправила меня делать аборт в какую-то ужасную клинику. Но я сбежала оттуда и вернулась в бухту, в свой единственный родной дом. Бабушка Кэтрин к тому времени уже умерла, а вслед за ней и Джек утонул на болотах, напившись в очередной раз до беспамятства. И я бы с самого начала осталась одна, если бы не мой сводный брат Поль. В ранней юности, еще не зная о нашем родстве, мы были с ним любовниками. Когда я рассказала ему, что его отец соблазнил мою мать совсем еще юной, то навсегда разбила сердце Поля. Он и по сей день отказывается принять эту реальность. С тех пор как я вернулась в бухту, брат не покидал меня и каждый день просил выйти за него замуж. Его отец владеет крупным креветочным заводом в бухте. Да и сам Поль стал одним из богатейших людей в наших краях, поскольку на его земле нашли нефть. Теперь Поль строит огромный дом, в котором, как он надеется, мы когда-нибудь будем жить вместе. Он прекрасно понимает, что нам уже не суждено быть любовниками, и все же готов пойти на такую жертву. Его предложение очень соблазнительно. Я потеряла Бо – мою единственную страстную любовь – и осталась одна с нашим ребенком. Вынуждена, как когда-то бабушка Кэтрин, перебиваться случайными заработками: плету корзины, вышиваю одеяла, готовлю суп из стручков бамии – «гамбо» и продаю все это туристам с лотка на дороге. Ничего хорошего в такой жизни нет, и она ничего не обещает моей прекрасной малышке. Каждую ночь я сижу в качалке, убаюкиваю Перл и размышляю о своем будущем. Я с надеждой смотрю на портрет бабушки Кэтрин, который написала при ее жизни. Бабушка сидит в этой самой качалке на террасе, а в окне, позади нее, – ангельское лицо моей мамы. Обе женщины пристально смотрят на меня, ожидая, что я приму правильное решение. Как бы я хотела, чтобы они были живы, рядом со мной и подсказали, что делать. Меньше чем через полтора года у меня будут деньги, потому что я вступлю в права наследства, как одна из Дюма. Но сейчас я испытываю одну лишь неприязнь ко всему, что связано с их миром, несмотря на прекрасный дом в Гарден-Дистрикт и на все богатства, которыми я буду владеть. Сама мысль о том, что вновь придется встретиться с Дафни, женщиной, чья красота скрывает холодную и жестокую натуру (ведь это она пыталась однажды упечь меня в больницу для душевнобольных), заставляет содрогаться. Единственное, что я хорошо усвоила, живя в доме Дюма, окруженная слугами и ценными вещами, так это то, что деньги и богатство не принесут счастья, если у вас нет любви. В этом доме никто никого по-настоящему не любил. Исключением, пожалуй, был отец с его мимолетной страстью к моей матери. Но и это чувство не смогло уберечь его душу. Мрачные тени совершенных им грехов окружали отца до самой смерти. Я пыталась внести в его жизнь хоть немного тепла и счастья, но Дафни и Жизель были слишком эгоистичны и ревностно охраняли Пьера от посягательств «самозванки», «наглой кейджанки», как они меня называли. Теперь обе довольны, что я попала в ловушку своей страсти и осталась одна с ребенком. Семья Бо отправила его в Европу, и Жизель, я уверена, ждет не дождется, чтобы написать мне о его подружках, богатстве и счастливой жизни. Возможно, мне надо выйти замуж за Поля. Только его родители знают о нас правду и держат ее в глубокой тайне. Все старые друзья моей бабушки Кэтрин верят, что Перл – ребенок Поля. У девочки – цвет его волос, каштановый, глаза, как у нас обоих, – серо-голубые, а ее нежная кожа хотя и бледная, но настолько гладкая и блестящая, что у меня сразу возникла ассоциация с жемчужинкой. При каждой возможности Поль умоляет меня выйти за него замуж, а у меня не хватает сил заставить его прекратить свои настойчивые просьбы, потому что Поль всегда был мне опорой. Он был рядом, когда родилась Перл, и защищал нас от урагана. Каждый день Поль приносит еду и подарки, ремонтирует что-нибудь в моей хибаре и посвящает нам все свое свободное время. Будет ли это греховным союзом, если мы официально оформим наши отношения? Ведь брак – это нечто большее, чем просто узаконенный секс. Люди женятся, чтобы любить и поддерживать друг друга. Быть опорой в радости и горести, в болезнях и трудностях, и так до конца – до самой смерти. Поль стал бы замечательным отцом для Перл. Он любил ее как свою собственную дочь. Иногда мне кажется, что Поль действительно в это верит. С другой стороны, будет ли справедливо лишить его того, чего каждый мужчина ждет и хочет от женщины? Он говорит, что готов пойти на эту жертву, потому что сильно любит меня. Ведь наши католические священники жертвуют земными радостями во имя высокой любви. Почему же он не может? Поль даже грозился стать монахом, если я его отвергну. «О бабушка, неужели ты не в силах подать мне знак? Ведь при жизни ты обладала такой чудесной и таинственной силой. Отгоняла злых духов, исцеляла людей, которые были так безнадежно больны. Ну подскажи, где мне искать ответ?» И словно почувствовав мои муки, Перл начинает шевелиться и плакать. Я целую ее мягкие щечки и, глядя на драгоценное личико, думаю о Бо, его красивой улыбке, теплом взгляде, дразнящих губах. Он еще не видел свою дочь. Случится ли это когда-нибудь… Теперь я полностью несу ответственность за Перл. Я ведь сохранила ребенка, чтобы любить и лелеять его. И теперь решения, которые я буду принимать, повлияют не только на мою жизнь, но и на судьбу Перл. Я не могу больше думать только о том, что хорошо и правильно для меня. Необходимо заботиться и о ее благополучии тоже. Замужество с Полем принесет мне, может быть, только страдание, но Перл, я думаю, будет лучше. Девочка успокаивается. Глаза ее закрыты, и она опять погружается в свой младенческий сон, доверчивая, уютная, не имеющая представления о житейских бурях, которые бушуют вокруг нас. Что же готовит нам судьба? Случись все на два-три года позже, думаю, мы с Бо поженились бы и у нас был бы чудесный дом в Гарден-Дистрикт. Перл выросла бы в любви, которая всегда царила бы в нашем доме. И жизнь стала бы такой же прекрасной, какой мы ее воображали в наших грезах. Если бы только мы были более осторожны и… Я понимаю, что все эти «если» не имеют смысла в реальном мире, где мечты рано или поздно превращаются в тени. «Больше никаких „если", Руби», – говорю я себе. Я убаюкиваю Перл и напеваю. Солнце полностью исчезает, и опускается густая тьма, и только глаза совы отражают свет звезд. Я встаю и осторожно кладу девочку в колыбельку, которую купил Поль, возвращаюсь к окну и вглядываюсь в ночь. Аллигаторы снуют вдоль берегов канала. Я слышу, как их хвосты хлопают по воде. Летучие мыши вьются над торфяным болотом и ныряют, чтобы добыть насекомых на ужин, слышится плач енотов. Прежде я никогда так остро не ощущала одиночества. Не боялась остаться одна до тех пор, пока не появилось существо, о котором надо беспокоиться, кого нужно защищать. Моя дорогая Перл спит безмятежным сном, еще не зная, каким будет начало ее жизни. И от меня зависит, чтобы она началась солнечным светом, а не тенями, надеждой, а не страхом. Как мне это сделать? Ответы таятся в темноте, их надо только найти. Но какие духи спрятали их – добрые или злые?.. Книга первая Выбор Шум приближающейся моторки Поля потревожил пару длинноносых цапель, с высокомерным видом восседающих на толстых ветках кипариса. Обе расправили крылья и полетели вдоль залива, чтобы укрыться в болоте. Трупиалы,[1 - То же, что кассики, семейство птиц отряда воробьиных.] взвившись над водой, последовали за цаплями. В этот последний четверг марта стоял очень жаркий и влажный полдень. Перл была оживлена и, активно извиваясь в моих объятиях, пыталась уползти к домикам из сухой травы, где жили ондатры и нутрии. В последний месяц волосики у нее росли быстрее и уже закрывали ушки и спускались на шею. Из каштановых они становились все более светлыми. Я нарядила ее в платьице цвета слоновой кости с ярко-розовыми оборками на воротничке и рукавах. На девочке были маленькие хлопковые башмачки, которые я сама связала на прошлой неделе. Как только лодка Поля приблизилась, Перл подняла свои глазки. Хотя ей исполнилось чуть больше восьми месяцев, у нее, казалось, была живость и смышленость годовалой. Она любила Поля и приходила в неописуемый восторг от каждого его посещения. Вот и сейчас ее глазки сияли, она махала ручонками, отбивалась от меня ножками, чтобы броситься к нему. Лодка Поля появилась из-за поворота, и он, заметив нас на берегу, помахал рукой. Я наконец согласилась поехать посмотреть его великолепный новый дом, строительство которого подходило к концу. До сих пор я избегала этого, опасаясь, что, увидев особняк, поддамся соблазну принять предложение Поля. С тех пор как я вернулась в бухту, мне казалось, что Поль стал стройнее, возмужал. В его голубых глазах еще вспыхивали время от времени мальчишеские искорки, но, как правило, он был задумчив и серьезен. Его новое дело, строительство дома, заботы о Перл и обо мне наложили свой отпечаток на его лицо, и я переживала и боялась, что тащу его вниз с собой. Конечно, он все время старался убедить меня, что я не права. Каждый раз, когда я заговаривала об этом, он смеялся: – Неужели ты не знаешь, что вместе с тобой в мою жизнь возвратилось солнце? Поль ловко причалил лодку к берегу и широко улыбнулся. – Привет! Представляешь, – возбужденно заговорил он, – только что повесили и включили люстры. Подожди, вот ты их увидишь. Это зрелище. Я ведь заказал их во Франции. Бассейн тоже уже наполнен и действует. Я выписал цветные витражи из Испании! Я заплатил за это целое состояние, – выпалил он, не переводя духа. – Здравствуй, Поль, – сказала я смеясь. – Что? Ох, извини. – Он наклонился вперед, чтобы поцеловать меня в щеку. – Я немного взволнован. Это все из-за нашего дома. Я опустила глаза. Я ничего не могла поделать со своим сердцем, которое вздрагивало каждый раз, когда он говорил наш дом. – Поль… – Не говори ничего, – сказал он быстро. – Не рассуждай, не выноси приговор. Посмотри сначала дом и участок. Я покачала головой. Примет ли он когда-нибудь отрицательный ответ? Мне казалось, выйди я замуж за другого мужчину и проживи до ста лет, он все время будет терпеливо ждать у моей двери, надеясь, что я передумаю. Мы сели в его лодку, и Поль опять завел мотор. Он смеялся, пока мы неслись навстречу легкому бризу, и брызги дождем осыпались на наши руки и лица. Ранняя весна выманила на поверхность аллигаторов. Еще не отошедшие от зимней спячки, они дремали на насыпи и отмели, равнодушно провожая нас сонными глазами, когда мы проносились мимо. Гроздья зеленых змей распадались на отдельные нити и вновь свивались в клубок, сплетаясь под водой причудливыми узорами. Лягушки скакали по листьям лилий, и нутрии прятались в их безопасной тени. Болото, как гигантское животное, пробуждалось с наступлением весны, потягивалось и вздыхало в ожидании летнего зноя. – Сегодня утром забил колодец номер три, – прокричал Поль сквозь шум мотора. – Похоже, он даст в четыре, а может, и в пять раз больше нефти, чем предполагалось. – Это замечательно, Поль. – Трудно даже представить себе столь блестящее будущее, Руби. Мы сможем иметь все, что захотим, делать то, что сочтем нужным, куда угодно поехать… Перл станет настоящей принцессой. – Я не хочу, чтобы она была принцессой, Поль. Я хочу, чтобы она выросла достойной молодой леди, которая знает цену важным вещам, – сказала я резко. – Я видела слишком много людей, одураченных своим богатством и верящих, что они счастливы. – С нами этого не произойдет, – заверил меня Поль. Богатая нефтью земля Поля и место, на котором построили дом, находились к юго-западу от моей хибары. Мы плыли вдоль каналов, которые иногда сужались настолько, что можно было дотянуться руками до берегов по обеим сторонам лодки. Мы рассекали гладь соленых прудов и врезались в новую сеть каналов, пока не повернули на юг к его владениям. Я не была здесь с тех пор, как уехала в Новый Орлеан, и теперь, увидев крышу его огромного дома, возвышающуюся над платанами и кипарисами, была потрясена. Я почувствовала себя Алисой, которую занесло в свою собственную страну чудес. Поль уже построил верфь, а от болота к дому вела дорожка, посыпанная гравием. Повсюду стояли грузовики и повозки, сновали рабочие, которые все еще трудились в поте лица, поскольку Поль торопил события и готов был платить сверхурочные, лишь бы дом был построен досрочно. На востоке виднелись силуэты нефтяных вышек. – Готов поспорить, тебе и не снилось, что парень-кейджан, который ездил здесь на своем маленьком скутере,[2 - Скутер – одноместная спортивная лодка с подвесным мотором.] будет владеть всем этим, – сказал с гордостью Поль, уперев руки в бока и широко улыбаясь. – Представляешь, что сказала бы твоя бабушка Кэтрин? – Бабушка, возможно, и ожидала бы этого, – ответила я. – Возможно, – сказал он и засмеялся. – Каждый раз, когда она смотрела на меня, я чувствовал, что она знает не только мои мысли, но и мечты. Он помог нам с Перл выйти из лодки. – Я понесу ее, – предложил он. Перл была поражена величиной дома, открывшегося нашим глазам. – Мне бы хотелось назвать это место Кипарисовой рощей, – сказал он. – Как ты думаешь? – Да, это замечательное название. А дом – просто потрясающий. Он словно выплывает ниоткуда, как в сказке! Он просиял от гордости. – Я сказал архитектору, что мечтаю о доме, напоминающем греческий храм. По сравнению с ним обиталище Дюма в Гарден-Дистрикт выглядит как бунгало. – Ты именно это хотел сделать, Поль… затмить дом моего отца? Я говорила тебе… – Не лови меня на слове, Руби. Какой прок в том, что я имею, если не могу порадовать тебя этим, произвести впечатление? – спросил он, пристально глядя на меня. – О Поль. – Я покачала головой и глубоко вздохнула. Что могла я противопоставить его энтузиазму и мечтам? По мере того как мы приближались к дому, он, казалось, вырастал все больше и больше. Вдоль верхней галереи тянулись железные перила с ажурными решетками. По обеим сторонам дома Поль построил флигели, прекрасно гармонирующие с главным зданием. – Здесь будут жить слуги, – сказал он. – Я думаю, что каждому время от времени требуется уединение. Большая часть стен в этом месте – двадцать четыре дюйма толщиной. Подожди, вот увидишь, как там прохладно внутри даже без вентиляторов и кондиционеров. Короткая лестница привела нас на портик. Мы прошли между огромных колонн и попали в холл, от вида которого у любого захватит дух, как только он ступит в этот особняк, холл с полом из испанской плитки поражал своими размерами, а потолок был столь высок, что слышалось эхо наших шагов. – Представь себе, сколько замечательных картин сможет украсить эти стены, Руби, – сказал Поль. Мы прошли одну за другой просторные комнаты, выходящие в холл. Над нами висели люстры, о которых с такой гордостью говорил Поль. Они были ослепительны, лампочки в виде слезинок казались бриллиантовым дождем, струящимся на нас. Винтовая лестница была в два раза шире и изысканнее, чем в доме Дюма. – Кухня находится в задней части дома, – сказал Поль. – Я оборудовал ее самой современной техникой. Любой повар будет на седьмом небе, работая здесь. Может быть, ты сможешь разузнать, куда уехала твоя Нина Джексон, и уговорить ее переехать сюда, – добавил он. Он знал, как я любила Нину, повариху моего отца. Все считали ее колдуньей, а она привязалась ко мне с первого дня, как только я приехала в Новый Орлеан. Уж она-то знала, что кем-кем, а зомби меня не назовешь, в отличие от Жизель, вот так. – Даже не представляю, чем можно выманить Нину из Нового Орлеана, – сказала я. – Тем хуже для нее, – быстро ответил Поль. Он ревниво относился к богатым креолам, воспринимая любое сравнение как критику нашего мира кейджунов.[3 - Кейджуны – потомки французских колонистов.] – Она живет в своем мистическом мире, Поль, – сказала я. Он кивнул. – Хочу показать тебе верхний этаж. Мы поднялись вверх по лестнице и увидели четыре просторные спальни, с будуарами и встроенными шкафами. Две центральные спальни, несомненно, проектировал сам Поль в надежде, что его предложение о браке будет принято. Окнами они выходили на болото и соединялись общей дверью. – Ну? – Он взволнованно ждал ответа, пытаясь поймать мой взгляд. – Великолепный дом, Поль. – Я оставил лучшее напоследок, – ответил он с лукавинкой в глазах. – Иди за мной. Он открыл дверь, выходящую на наружную лестницу. Я не видела ее, подъезжая к дому, потому что она находилась на его противоположной стороне. Лестница привела нас на большую мансарду с кипарисовыми стропилами, украшенными резьбой. Огромные окна смотрели на поля и каналы, не было видно ни одной нефтяной вышки. Свет, льющийся сквозь стеклянную крышу, делал мансарду сияющей и просторной. – Ты знаешь, что это такое? – спросил он, не в силах сдержать ликующей улыбки. – Это будет твоя студия! Я широко открыла глаза, потрясенная открывающимися возможностями. – Посмотри, Руби, на этот потрясающий вид. – Он взял на руки Перл и подошел к окну. – Посмотри, что ты сможешь нарисовать. Этот мир, который мы так любим, наш мир, несомненно, вдохновит тебя, разбудит твой замечательный талант, ты напишешь здесь такие картины, что твои богатые друзья передерутся за право обладать ими… Он стоял у окна и прижимал к себе Перл. Она была очарована открывающимся пейзажем. Ветер доносил до нас голоса и смех строительных рабочих. Каналы, петляя по болотам, уходили вдаль, в Хоуму, и мой дом, моя хибара, казался нереальным, игрушечным. Я видела порхающих с дерева на дерево птиц, бредущего домой ловца устриц с дневной добычей. Это был настоящий кладезь сюжетов и идей, любой художник мог удовлетворить здесь свое воображение, черпая из этого неиссякаемого источника. – Разве ты не можешь быть счастлива здесь, Руби? – спросил Поль, умоляюще глядя на меня. – Кто не был бы здесь счастлив, Поль? Нечего даже говорить. Но ты ведь знаешь, что меня останавливает, – сказала я тихо. – И ты знаешь, что я все тщательно продумал и нашел способ быть вместе и не чувствовать себя грешниками. О Руби, мы не виноваты, что наши родители создали нас с этой отметиной на лбу. Единственное, чего я хочу, – это обеспечить тебя и Перл, заботиться о вашем счастье и безопасности до конца своих дней. – А как насчет… Поль, есть еще часть жизни, которой ты не должен лишать себя, – напомнила я ему. – Ты – мужчина, красивый, здоровый, молодой мужчина. – Я готов пойти на это, – сказал он быстро. Я опустила глаза. Я не могла скрывать от него свои истинные чувства. – Я не знаю, готова ли я к этому, Поль. Ты знаешь, что я любила, страстно любила и побывала на верху блаженства, испытав счастье любить и быть любимой. – Я знаю, – сказал он печально. – Но я не прошу тебя отказываться от этого блаженства. Я вскинула на него глаза. – Что ты имеешь в виду? – Давай договоримся, что, если один из нас найдет человека, с которым сможет обрести свое счастье, другой не встанет на его пути, даже если это будет означать… расставание. А пока, Руби, вложи свою страсть в искусство. А мой удел – работа и честолюбие ради всех нас. Позволь подарить тебе мир, полный любви, позволь дать Перл безопасность и комфорт, оградить ее от несчастий, которые, мы это видели, выпадают на долю многим детям в так называемых нормальных семьях, – просил он. Перл посмотрела на меня своими мягкими и спокойными сапфировыми глазами, как будто присоединяясь к его мольбе. – Поль, я просто не знаю. – Мы будем поддерживать друг друга…Мы будем заботиться друг о друге… всегда. Ты пережила такую трагедию, горе, непосильное для твоих лет. Ты выдержала, но повзрослела раньше срока. Пусть мудрость заменит страсть. Пусть верность, преданность и истинная доброта станут основой нашей жизни. Мы вместе создадим наш собственный особый монастырь. Я пристально смотрела в его глаза и чувствовала, что он не лукавит со мной. Его искренность покоряла, его преданность, этот чудесный дом, возможность спокойной и счастливой жизни после того несчастья, о котором он вспомнил. – А как же твои родители, Поль? – спросила я, чувствуя, что сдаюсь. – А причем здесь они? – возразил он резко. – Они воспитали меня в обмане. Мой отец примет то, что я решу, а если нет… что из того? У меня теперь есть свое собственное состояние, – добавил он, сузив глаза, и взор его потемнел. Я с сомнением покачала головой. Я помнила суровое предупреждение бабушки Кэтрин об изгнании кейджуна из его семьи. Казалось, Поль услышал мои мысли и смягчился. – Послушай, я поговорю со своим отцом и заставлю его понять, почему это хорошее решение для нас обоих. Он увидит, что мы делаем доброе дело, он поймет. Я прикусила губу и покачала головой. – Не отвечай пока ничего, – быстро проговорил он. – Обещай, что ты еще подумаешь, серьезно подумаешь об этом. Я буду преследовать тебя, Руби Дюма, до тех пор, пока ты не станешь Руби Тейт, – сказал он и повернулся, чтобы показать Перл открывающийся из окна вид. Я смотрела на них и думала, каким он был бы прекрасным отцом. Может быть, следует принять решение, исходя прежде всего из интересов Перл, а не из своих собственных сомнений и тревог. Я обвела взглядом мансарду, представляя, как расставила бы свои столы и полки в этой замечательной студии. Когда я повернулась, и он, и Перл смотрели на меня. Он все понял по моему лицу. – Да, наконец? – спросил он. Я кивнула, и он зацеловал смеющееся личико Перл. На бухту опустились сумерки, когда мы отправились назад ко мне домой. Испанская насыпь под кипарисами и виноградными лозами казалась мягкой и волнистой. Мы плыли сквозь тени, отбрасываемые раскидистыми ивами, и плавное скольжение лодки по волнам укачало Перл. Я думала о том, как здесь красиво, о доме, в котором буду жить с Полем по нашему с ним соглашению, о том, что это, возможно, и есть судьба, уготованная мне и Перл. – Мне нужно вернуться домой к ужину, – сказал Поль, когда мы причалили к верфи и он помог нам выйти из лодки. – Из Флориды приехал дядя Джон, брат моей матери, и я обещал быть, – сказал он, извиняясь. – Хорошо, я устала и хочу сегодня лечь пораньше. – Я приеду завтра, как только смогу. А сегодня постараюсь остаться наедине с отцом и расскажу ему о нашем решении, – твердо сказал он. Сердце у меня застучало. Одно дело рассуждать теоретически, но совершенно иное – предпринять реальные шаги для того, чтобы стать мужем и женой. – Надеюсь, это правильное решение, Поль, – сказала я. – Конечно, перестань волноваться, мы будем счастливы. – Он наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку. – Кроме того, Бог задолжал нам немного счастья и успеха, – добавил он с улыбкой. Я помахала ему на прощанье, когда он отчаливал в своей лодке. Покормив Перл и уложив ее спать, я съела немного гамбо, почитала при свете бутанового фонаря и отправилась спать, моля судьбу о мудрости, чтобы принять правильное решение. Утро начиналось для меня теперь так же, как и раньше, когда я жила здесь с бабушкой Кэтрин. Разложив одеяла, корзины и шляпы «пальметта», которые я плела в своей рабочей комнате, я усаживала Перл в ее коляску в тени придорожного лотка и шила в ожидании туристов-заказчиков. Было тихое утро, машины останавливались одна за другой, и к обеду я продала большую часть своих одеял и корзин и немного гамбо. Над бухтой медленно тянулся безмятежный жаркий день. Когда насекомые начали досаждать Перл, я решила, что пора передохнуть, отнесла ее в хибару и уложила спать. Я думала, что Поль вернется к обеду, но день склонился к вечеру, а он так и не приехал. Я приготовила себе холодный лимонад, села на террасе и задумалась о прошлом. В кармане у меня лежало недавно полученное письмо от моей сестры-близнеца Жизель. Она училась в престижном частном колледже в Новом Орлеане, который напоминал скорее клуб для избалованных богатых молодых людей, чем высшее учебное заведение. Учителя, судя по письму, не утруждали ее домашними заданиями и работой в классе. Она хвасталась, как часто сбегает с уроков, не получая за это даже замечания. И во всех своих письмах она неизменно сообщает новости о Бо, и даже если эти новости причиняют мне боль, я все равно вынуждена постоянно читать их. Я развернула письмо и пробежала глазами по строчкам: «Тебе, может, интересно будет узнать, – писала она, зная, как я хочу узнать, – …что у Бо все становится очень серьезно с этой девушкой из Европы. Его родители сказали Дафни, что Бо и его французская дебютантка в двух шагах от объявления официальной помолвки. Они не нарадуются на нее, такая она красивая, состоятельная и культурная. Они сказали, что лучшее, что они могли бы сделать для него, – это отправить в Европу и там оставить. Теперь хочу рассказать тебе о мальчиках здесь, в Галлере…» Я скомкала письмо и сунула его обратно в карман. Казалось, я еще больше стала думать о Бо, с тех пор как согласилась выйти замуж за Поля и выбрала безопасную, спокойную жизнь. Но это означало жизнь без страсти, и каждый раз, когда я думала об этом, я думала о Бо. Я вспоминала его улыбку в то утро, когда мы с Жизель уезжали в Гринвуд, частную школу в Батон Руж. Он успел как раз вовремя, у нас еще было несколько минут, чтобы попрощаться, и он удивил меня, подарив медальон, который я все еще носила украдкой под блузкой. Я достала медальон, чтобы взглянуть на его лицо. «О Бо, – подумала я, – конечно, я никогда не полюблю другого мужчину так страстно, как любила тебя, и если уж я не могу быть с тобой, возможно, благополучная жизнь с Полем – правильный выбор». По щекам моим текли слезы. Я быстро вытерла их и подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как во двор въезжает знакомый большой автомобиль. За рулем был отец Поля, Октавиус. Я закрыла медальон, быстро опустила его под блузку, и он скользнул между моих грудей. Мистер Тейт вышел из машины. Это был импозантный человек, всегда в форме, безукоризненно одетый. Но сейчас плечи его были опущены, как у старика, и глаза смотрели устало. Поль был похож на отца: такой же жестко очерченный рот и сильная челюсть, прямой нос. Я удивилась, как сильно постарел мистер Тейт за то время, что мы не виделись. – Здравствуй, Руби, – сказал он, подходя к ступенькам. – Я хотел бы поговорить с тобой наедине. Сердце у меня колотилось, за все время нашего знакомства мы не обменялись и полудюжиной слов, кроме приветствия в церкви. – Конечно, – ответила я, вставая. – Заходите. Не хотите ли бокал лимонада? Я только что приготовила свежий. – Да, спасибо, – сказал он и прошел в дом. – Пожалуйста, присаживайтесь, – предложила я, указав на единственный приличный предмет моей обстановки – качалку. Я налила ему бокал лимонада и вернулась в гостиную. – Спасибо, – сказал он, беря бокал, а я присела напротив него на выношенное протертое коричневое канапе, обивка на котором настолько износилась, что содержимое вылезало наружу. Он сделал глоток лимонада. – Очень хорошо, – сказал он, – оглядел мое убогое жилище и улыбнулся. – У тебя здесь не много вещей, Руби, но ты содержишь все в полном порядке. – Но не в таком порядке, как содержала все это бабушка Кэтрин, – ответила я. – Твоя бабушка была настоящей женщиной. Я должен признаться, что никогда особо не верил в знахарство и лечение травами, которые она использовала, но я знаю многих людей, которые готовы поручиться за нее. И уж если кто и мог справиться с твоим дедом, то только она, – добавил он. – Я очень скучаю по ней, – призналась я. Он кивнул и отпил еще лимонада, затем глубоко вздохнул. – Я полагаю… Извини, я немного нервничаю. Прошлое имеет обыкновение возвращаться и наносить удар в живот, когда ты меньше всего этого ожидаешь. – Он наклонился вперед, пронзив меня своим острым пристальным взглядом. – Ты внучка Кэтрин Лэндри, и ты сама прошла бог знает через что. Я вижу по твоему лицу, что ты уже не такая маленькая хорошенькая девочка, шагающая рядом с бабушкой в церковь. Ты теперь гораздо старше и мудрее. – Прошлое обоим нам нанесло удар в живот, – сказала я. В его глазах появился живой интерес. – Да. Ну тогда ты поймешь, почему я не хочу ходить вокруг да около. Ты кое-что знаешь обо мне, о моем прошлом и, возможно, составила об этом свое собственное мнение. Я не виню никого, кроме себя. Двадцать один год назад я был еще очень молодым человеком и считал себя центром мироздания. Я не собираюсь ни оправдываться, ни искать для себя извинений, – добавил он быстро. – То, что я сделал, было неправильно, и, так или иначе, я расплачивался за это всю свою жизнь. – Но твоя мама, Габриэль… Она была необыкновенной молодой женщиной. – Он покачал головой и улыбнулся, вспоминая. – Поскольку она была дочерью твоего деда и все такое, я тогда думал, что она – одна из болотных богинь, о которых шепчутся старики и в которых по-прежнему верят многие христиане. Казалось, ее ничем нельзя было удивить, она была так красива – это было что-то потустороннее. Я знаю, тебе трудно представить женщину, которую ты никогда не видела, но такой она была. Сердце мое сжалось от страха. Зачем он рассказывает все это сейчас? – Каждый раз, когда я видел ее, – продолжал он, – у меня начинало биться сердце и мне хотелось преклонить перед ней колени, когда она смотрела на меня… мне казалось, будто меня пронзает стрелой, как там у греков, ну, знаешь, с луком и стрелами? – Купидон?[4 - Купидон – древнеримский бог любви. Соответствовал древнегреческому Эроту.] – Да, Купидон. Я был женат, но у нас еще не было детей. Я пытался любить свою жену. На самом деле, – сказал он, поднимая руку. – Но Габриэль как будто околдовала меня. Однажды я возвращался через болото с рыбалки и вдруг увидел, как она купается, обнаженная. Мне показалось, что время остановилось. Я оцепенел и затаил дыхание. Стоял и наблюдал за ней. У нее были юные счастливые глаза. Увидев меня, она рассмеялась. Я ничего не мог с собой поделать. Сорвал одежду и бросился в воду. Мы плавали, плескались и мучили друг друга, то обнимаясь, то разжимая объятия. Потом мы оказались в ее лодке, и там… Ну, остальное ты знаешь. Как только правда открылась, пришлось расплачиваться за то, что я наделал. Твой дед Джек пришел ко мне. – Глэдис, ну, она была, конечно, уничтожена. Я во всем признался, плакал и умолял ее меня простить. Она так и не простила, но оказалась выше, чем даже можно было себе представить. Она решила, что мы притворимся, будто это ее ребенок, и начала тщательно имитировать свою беременность. – Твой дед не удовлетворился тем, что ему заплатили вначале. Он доставал меня вновь и вновь, требуя все больше, пока я не положил этому конец. К тому времени Поль уже подрос, и я понял, что никто не поверит россказням Джека Лэндри. Он перестал беспокоить меня, и вся история заглохла. – Конечно, всю свою жизнь я пытался искупить перед женой свою вину. Она всегда была для Поля настоящей матерью, до тех пор, пока Поль не узнал правду, он не испытывал к ней ничего, кроме сыновней любви. Я уверен в этом. Впрочем, я не сомневаюсь, что в душе он до сих пор так и относится к Глэдис. Просто иногда он совершенно сбит с толку. Мы много спорили об этом, и, я думаю, он все понял, принял и в конце концов простил. Он замолчал, прикрыл глаза и ждал, пока я переварю эту историю. – Нелегко просить кого-нибудь о прощении, особенно Поля, – сказала я. Он на мгновение плотно сжал губы, а затем кивнул, как бы в подтверждение своих мыслей. – Должен сказать тебе, – продолжал он, – я был счастлив, когда ты сбежала в Новый Орлеан. Я думал, он начнет искать себе в жены какую-нибудь милую молодую леди, и весь этот кошмар закончится. Но… ты вернулась, и вчера вечером… вчера вечером он пришел ко мне и рассказал, что вы двое решили. Все это время, пока он строил свой особняк, я боялся чего-то в этом роде, но надеялся, что ошибаюсь. – Измученный, он выпрямился. – Наш план заключается в том, чтобы просто жить вместе, – сказала я тихо. – Все равно очень многие здесь думают, что Перл – ребенок Поля. – Я знаю. Глэдис какое-то время боялась, что так оно и есть, пока Поль все не объяснил, но сейчас она в глубокой депрессии. Видишь ли, – сказал он, наклоняясь вперед, – мы оба хотим для Поля только самого лучшего, мы хотим, чтобы у него была нормальная жизнь, чтобы он имел то, что должен иметь каждый мужчина, особенно – своих собственных детей. Я думаю, он не осознает, на что обрекает себя. Короче, Руби, я пришел умолять тебя за сына, я пришел просить тебя отказаться выйти за него замуж. Он не должен расплачиваться за грехи своего отца. Может быть, в этот один-единственный раз сын не должен брать на себя ошибки своего отца и его боль. Мы можем изменить это, помешать, если только ты отвергнешь его. Как только ты сделаешь это, он успокоится и женится на какой-нибудь милой молодой девушке, и… – Меньше всего на свете я хочу причинить вред Полю, – сказала я, и слезы ручьями покатились по моему лицу. Я даже не пыталась вытирать их, и они капали у меня с подбородка. – Я прошу об этом и ради своей жены тоже. Я не хочу, чтобы она еще больше страдала. Кажется, грех, который я совершил, никогда не умрет. Он опять поднял свою мерзкую голову, чтобы преследовать меня даже двадцать один год спустя. Он выпрямился. – Я хочу позаботиться о тебе, Руби. Я готов помогать тебе до тех пор, пока ты не найдешь себе другого молодого человека, и… – Не надо! – вскричала я. – Не предлагайте мне взятку, мистер Тейт. Кажется, все хотят откупиться от своих бед в этом мире, будь то богатые креолы или богатые кейджуны, каждый думает, что деньги способны исправить любое зло. Я прекрасно справляюсь сейчас, а вскоре унаследую деньги за имение моего отца. – Извини, – мягко сказал он. – Я просто подумал… – Я не хочу этого. Я отвернулась, и гнетущая тишина повисла между нами. – Я умоляю тебя за моего сына, – сказал он тихо. Я закрыла глаза, попыталась глотнуть, но ком стоял у меня в горле. Было такое ощущение, будто я проглотила камешек и он застрял у меня в груди. Я кивнула. – Я скажу Полю, что не могу сделать этого, – произнесла я. – Но не знаю, понимаете ли вы, как сильно хочет этого он сам. – Понимаю. Я готов сделать все, что могу, лишь бы помочь ему преодолеть это. – Только не предлагайте ему купить что-нибудь, – предупредила я, глаза мои горели огнем. Казалось, он сжался в качалке. – Он ведь не дедушка Джек. – Я знаю. – Через минуту он добавил: – Хочу попросить тебя еще об одном одолжении. – Что еще? – вспыхнула я, мой гнев бушевал, как кипящее молоко в горшке. – Пожалуйста, не говори ему, что я приходил сегодня. Я послал его с поручением, чтобы он не мог помешать мне нанести тебе этот визит и не узнал об этом. Если он узнает… – Я ему не скажу. – Спасибо. – Он встал. – Ты прекрасная молодая женщина и очень красивая. Я уверен, когда-нибудь ты найдешь свое счастье, и если тебе что-нибудь нужно, если я могу что-то сделать для тебя… – Ничего, – сказала я резко. Он увидел гнев в моих глазах, и улыбка исчезла с его лица. – Я ухожу, – сказал он. Я не поднялась. Я сидела, уставившись в пол, пока не услышала, как он вышел, завел машину и уехал. Тогда я бросилась на диванчик и плакала, пока у меня не осталось больше слез. 2. Незаконченное дело Когда Перл проснулась после своего дневного сна, я опять вынесла ее на воздух, а сама села у придорожного лотка в ожидании случайного покупателя в этот неурочный час. Жизнь постепенно замирала, и наконец дорога полностью опустела, заходящее солнце бросало вокруг длинные тени, день клонился к вечеру. На сердце у меня было тяжело. Визит мистера Тейта все усложнил. Мне казалось, что у нас с Перл больше нет дома. Здесь нам теперь было не место, не было нам места и в Новом Орлеане, но мне казалось, что здесь будет все-таки хуже, после того как я отвергну Поля. Каждый его приезд, если он, конечно, захочет навестить нас, будет превращать наш дом в юдоль печали. «Может быть, мистер Тейт и прав», – подумала я. – Может быть, после того как я отвергну Поля, он найдет мне замену. Но я знала, что если этому и суждено было случиться, то только после того, как Перл и я действительно уйдем из его жизни. Когда он поймет, что наш брак и совместная жизнь невозможны, может быть, начнет искать свое новое счастье. Но тогда куда же нам идти? Что нам делать? У меня не было других родственников, к которым я могла бы поехать. Я внесла Перл в дом, собрала то, что осталось на лотке, отчаянно пытаясь заглянуть в наше будущее. Наконец я кое-что придумала. Я решила укротить свою гордость, сесть за стол и написать письмо Дафни. Дорогая Дафни! Я не писала тебе все это время, потому что сомневалась, что ты действительно хочешь получить от меня какое-нибудь известие. Я не спорю, у тебя были все основания для расстройства, когда ты узнала, что я беременна от Бо. Я достаточно взрослая и понимаю, что должна отвечать за свои поступки, но я не могла пойти на аборт, который ты мне устроила, и теперь у меня есть дочка, которую я назвала Перл, и я счастлива, что не сделала этого, хотя знаю, что наша жизнь с ней будет тяжелой. Я думала, что если вернусь в бухту, в мир, где я выросла и была счастлива, то все будет хорошо и я никому не доставлю хлопот, особенно тебе. У нас не складывались отношения, когда был жив отец, и я не надеюсь, что они могут наладиться. Но ожидания мои не оправдались, и оставаться здесь я больше не могу. Но не бойся. Я не прошу тебя принять меня обратно. Я только прошу, чтобы ты сейчас дала мне долю моего наследства и я смогла бы устроить нашу с дочерью жизнь где-нибудь в другом месте, не в Новом Орлеане и не в бухте. Ты не даешь мне ничего лишнего, просто дашь мне это раньше. Я уверена, что ты согласишься и что мой отец хотел бы, чтобы ты именно так и поступила. Пожалуйста, подумай над этим и дай мне знать как можно скорее. Обещаю, что, как только ты сделаешь это, ты больше не увидишь и не услышишь меня. Искренне твоя Руби. Надписывая адрес, я услышала, как во двор въехала машина. Я быстро сложила письмо и спрятала его в карман. – Привет, – сказал Поль, входя. – Извини, что не смог раньше. Я должен был съездить в Брукс Бридж. Как провела день? Очень была занята? – Да так, – ответила я и опустила глаза, но было поздно. – Что-то не так, – сказал он. – В чем дело? – Поль, – я глубоко вздохнула, – мы не можем сделать этого. Мы не можем пожениться и жить в Кипарисовой роще. Я много думала об этом и поняла, что мы не должны. – Что заставило тебя передумать? – спросил он, и лицо его вытянулось от удивления и досады. – Вчера в доме ты была так счастлива, как будто у тебя с лица спала завеса, – напомнил он мне. – Это все Кипарисовая роща. Дом и окрестности околдовали меня. Я будто попала в волшебный мир и поддалась на твои уговоры. Легко было там расслабиться и забыть о реальности. – Ну и что же? Это наш мир. Я могу сделать его таким же чудесным, как любой выдуманный. И пока мы никому не причинили вреда. – Но ведь причиняем, Поль. Друг другу, – с болью подчеркнула я. – Нет, – начал он, но я знала, что мне нужно говорить быстро и жестко, иначе я расплачусь. – Да, причиняем вред. Мы можем притвориться. Можем надавать обещаний. Можем договориться, но результат один и тот же… Мы обрекаем друг друга на неестественную жизнь. – Разве неестественно… быть с тем, кого любишь и хочешь защитить, и… – И никогда не сжать друг друга в объятиях, и никогда не иметь детей, и всегда скрывать правду… Мы никогда ничего не сможем рассказать Перл, боясь ее реакции. Я не могу пойти на это. – Конечно, мы все ей расскажем, когда она будет достаточно взрослая, чтобы понять, – возразил он. – И она поймет, Руби. Послушай… – Нет, Поль. Вряд ли я смогу пойти на жертву, которую, как тебе кажется, ты готов принести, – закончила я. Он пристально смотрел на меня, подозрительно сузив глаза. – Я не верю тебе. Что-то еще произошло. Кто-то говорил с тобой. Кто? Один из друзей бабушки Кэтрин? Священник? Кто? – Нет, – сказала я. – Никто со мной не говорил, если не считать мою собственную совесть и мой разум. – Мне пришлось отвернуться. Я не могла видеть боль в его глазах. – Но… Мы говорили с отцом вчера вечером, и, после того как я все объяснил ему, он одобрил наше решение и дал свое согласие. Мои сестры ничего не знают о прошлом, поэтому они ужасно обрадовались, что ты станешь моей женой и их новой сестрой. И даже моя мать. – И что же твоя мать, Поль? – спросила я резко. Он на мгновение прикрыл глаза. – Она примет это, – пообещал он. – Принять – не значит одобрить. – Я покачала головой и выпалила слова, как пули: – Если она примет это, то только, чтобы не потерять тебя. Как бы там ни было, это не ее решение, а мое, – добавила я суровей, чем намеревалась. Лицо Поля побледнело. – Руби… дом… все, что у меня есть… это только для тебя. Мне ничего не нужно… только ты и Перл. – Ты не должен с таким безразличием относиться к себе, Поль. Ты обязан думать о себе. Я была бы последней эгоисткой, если бы позволила тебе лишить себя нормального брака и нормальной семьи. – Это уж мне решать, – парировал он. – Ты слишком запутался, чтобы принимать решение, – сказала я и отвела взгляд. – Ты ведь еще подумаешь об этом, – умоляюще произнес он и кивнул, убеждая себя, что еще есть надежда. – Я приеду завтра, и мы обо всем поговорим. – Нет, Поль. Я уже решила. Нет смысла постоянно обсуждать одно и то же. Я не могу пойти на это. Я не могу, – крикнула я и отвернулась от него. Перл, почувствовав, что у нас что-то неладно, заплакала тоже. – Тебе лучше уйти, – сказала я. – Малышка расстроилась. – Руби… – Пожалуйста, Поль. Не усложняй все. Он направился к двери, но остановился, глядя в пустоту. – Весь день, – сказал он тихо, – я как будто плыл на облаке. Ничто не могло огорчить меня. Я держалась из последних сил, но все же нашла в себе мужество сказать: – К тебе еще вернется это ощущение, Поль, я уверена. – Нет, – ответил он, поворачиваясь к мне с болью и гневом во взгляде. Щеки его пылали. – Клянусь, я никогда не взгляну на другую женщину. Никогда не поцелую другую женщину. Никогда не обниму другую женщину. – Он поднял правую руку, сжатую в кулак, и потряс ею. – Я дам клятву целомудрия. Как это делал наш священник. И превращу этот великолепный дом в гробницу. Я поселюсь там один навечно и умру в полном одиночестве, и рядом не будет никого и ничего, кроме памяти о тебе. – Он распахнул дверь на галерею и сбежал по ступенькам. – Поль, – крикнула я. Невыносимо было видеть его боль и гнев. Но он не вернулся. Я слушаю, как он завел мотор, как зашуршали по гравию шины, и понимала, что сердце у него разбито. Казалось, я приносила вред каждому, с кем соприкасалась. Неужели я была рождена, чтобы причинять боль тем, кого люблю? Я подавила слезы, чтобы не испугать Перл, но почувствовала себя островом в бушующем море. Теперь у меня действительно никого не осталось. Наконец сердце мое перестало стучать, как дятел и я занялась ужином. Ребенок почувствовал, как я несчастна, несмотря на мои попытки скрыть это за делами. Когда я говорила, она слышала это в моем голосе, а когда смотрела на нее, меня выдал мой потемневший взор. Пока варилась еда, я сидела с ней качалке бабушки Кэтрин, уставившись на картину. Лица матери и бабушки Кэтрин смотрели на меня с печалью и сочувствием. Искаженное болью и гневом лицо Поля стояло у меня перед глазами, тревожа, как разлитое в воздухе ощущение бури. Каждый раз, взглядывая на дверь, я видела, как он стоит там, вспоминала его взгляд, когда он произносил сои клятвы и угрозы. Зачем я причинила боль единственному человеку, который хотел любить и лелеять меня и моего ребенка? Где еще я найду такую преданность? – Правильно ли я поступаю, бабушка? – прошептала я, но услышала лишь тишину, нарушаемую причмокиванием Перл. Я покормила ее, но ела она без аппетита, так же, как и я, лишь немного пососала из своей бутылочки, постепенно закрывая глазки. Казалось, она тоже эмоционально измучена. Как будто все ощущения, все чувства передаются ей от меня по невидимым проводам, связывающим мать и дитя. Я уже хотела отнести ее наверх и уложить спать, но только поднялась, как услышала, что подъезжает машина. Фары осветили окна, машина остановилась, открылась и захлопнулась дверца. Неужели Поль вернулся? Если так, нельзя отступать от своего решения. Но тяжелые шаги по галерее подсказали мне, что это кто-то другой. Раздался громкий стук в дверь, от которого содрогнулась вся хибара на курьих ножках. Я медленно вышла из кухни, сердце мое билось почти так же громко, как этот стук. – Кто там? – спросила я. Перл смотрела с любопытством. Вместо ответа гость с такой силой дернул дверь. Что почти сорвал ее с петель. Я увидела, как ввалился этот человек с длинными нечесаными каштановыми волосами, свисающими по его грязной толстой шее. Руки у него были огромные, как две кувалды, под ногтями грязных пальцев скопилась чернота. Когда он появился в свете бутанового фонаря, у меня перехватило дыхание. Хотя я столкнулась с ним только однажды, а до этого лишь видела несколько раз мельком, лицо Бастера Трахо осталось в моей памяти как ужасный ночной кошмар, он был еще безобразнее, чем в тот день, когда пришел с дедом Джеком, чтобы скрепить их уговор, что я выйду за него замуж, если он даст деду тысячу долларов. И что самое отвратительное, дед позволял ему спать со мной заранее, чтобы испытать меня. Как будто я была каким-то товаром. Тогда это был человек лет тридцати пяти, высокий, плотный с толстым брюхом и такими боками, будто под рубашкой у него было колесо от машины. Он еще разжирел с тех пор и черты лица, обезображенные избыточным весом, так расплылись, что теперь он походил скорее на свинью, чем на человека. Только сейчас у него появилась спутанная борода, не стриженная под подбородком и сливающаяся с вьющимися у шеи волосами, благодаря чему он напоминал еще и обезьяну. Когда он улыбался, его толстые губы прятались под усами и в бороде, выдавая отсутствие большинства передних зубов. Оставшиеся были в коричневых пятнах от табака, делая его рот похожим на глубокое, обугленное жерло. Щеки шелушились, напоминая сброшенную змеиную кожу. Их огромных ноздрей торчали пучки волос, а брови соединялись в одну толстую темную линию над выпученными карими глазами. – Значит, правда, – сказал он. – Ты вернулась. Слатерс сказал мне, когда я привез ему чинить свой фургон. Он слегка приоткрыл дверь и выплюнул изо рта жеваный табак. Затем повернулся, широко улыбаясь. – Что вам нужно? – возмущенно спросила я, тесно прижимая к себе Перл. При идее его она начала поскуливать, как щеночек. Улыбка его быстро улетучилась. – Что мне нужно? Ты что, не знаешь, кто я такой? Я – Бастер Тахо, и я хочу получить то. Что мне причитается, – вот, что мне надо. – И он сделал шаг вперед. Я отступила. – Это той ребенок? Милая малышка, ничего. Без меня детей делаешь, да? – Сказал он и захохотал. – Ну, теперь мы это исправим. Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица, когда поняла, к чему он клонит. – О чем вы говорите? Убирайтесь отсюда! Я не приглашала вас к себе дом. Уходите или… – Ну-ка, осади лошадей. Забыла, что мне причитается? – Я не знаю. О чем вы горите. – Я говорю об уговоре с твоим дедом Джеком, о тех деньгах, которые я ему дал, перед тем как ты сбежала. Я позволил ему оставить их у себя, потому что он сказал, что ты вернешься. Конечно, я знал, что он старый врун, но я подумал, что деньги неплохо потрачены. Я сказал себе: «Бастер, наступит твой час», и вот он наступил! – Нет, – ответила я. – Я с вами ни о чем не договариваюсь. А теперь – убирайтесь. – Никуда я не уберусь, пока не получу то, что мне причитается. Тебе-то какая разница? Ты без мужа рожаешь детей, нет, что ли? – Он опять расплылся в беззубой улыбке. – Вон! – заорала я. Перл заплакала. Я хотела уйти, но Бастер схватил меня за запястье. – Смотри не урони ребенка, – сказал он с угрозой в голосе. Я старалась не поворачиваться к нему лицом, его вонючее дыхание и запах от одежды и тела выворачивали меня наизнанку. Он начал разжимать мои руки, чтобы вырвать Перл. – Нет! – закричала я, боясь, что он причинит вред малышке. Она отчаянно зарыдала, когда он сжал своими огромными грязными руками ее талию. – Дай мне немного подержать ее, ладно? У меня у самого есть дети. Я знаю, что делать. Чтобы не тянуть Перл туда-сюда, мне пришлось выпустить ее. – Не делайте ей больно, – умоляла я. Она плакала и тянула ко мне свои ручонки. – Ну-ну, эй… это твой… дядя Бастер, – приговаривал он. – Хорошенькая. Когда-нибудь тоже разобьет кому-нибудь сердце, уж это точно. – Пожалуйста, отдайте ее мне, – молила я. – Конечно. Бастер Трахо не делает детям больно. Бастер Трахо делает детей, – сказал он и рассмеялся своей шутке. Я взяла Перл и отступила. – Положи ее в постель, – приказал он. – Нам нужно сделать дело. – Пожалуйста, оставьте нас в покое… пожалуйста… – Нет, я не уйду, пока не получу то, за чем пришел, – сказал он. – Ну, так как, сделаем это легко или с препятствиями? Мне подходит и так и эдак. Дело-то в том, – оскалился он, – что мне больше нравится, когда с препятствиями. Это – как борьба с аллигатором. – Он подошел ко мне и заорал: Положи ее в постель, а то она рано получит образование, слышишь? У меня перехватило горло, я чувствовала, что задыхаюсь, ошеломленная происходящим кошмаром. – Положи ее здесь на диван, – приказал он. – Поплачет и уснет, как все дети. Давай. Я взглянула на диван и на дверь, но, несмотря на тупость, у него хватило ума предугадать мои намерения, и он отошел, чтобы загородить мне дорогу. Нехотя я отнесла Перл и положила ее на диван. Она кричала не переставая. Бастер схватил меня за кисть и потянул к себе. Я пыталась сопротивляться, но это было все равно что сдержать прилив. Он обхватил меня своими огромными ручищами, придавив к своему животу и груди, а затем схватил сильными пальцами за подбородок и заставил поднять лицо, чтобы прижать свои толстые губы к моему рту. Я вся сжалась от их мокрого прикосновения, затаив дыхание, отчаянно пытаясь удержаться на грани сознания. Иначе он сорвет с меня одежду и сделает со мной все, что захочет. Его правая рука поползла вниз по моей спине, пока он не схватил меня за ягодицы и приподнял, покачивая, как будто я весила не больше Перл. – Ух ты. Неплохой товарец. Твой дед Джек был прав. – Пожалуйста, – умоляла я, – здесь ребенок. Пожалуйста… – Конечно, детка. Я сам хочу хорошую постельку для нас. Давай-ка проводи меня наверх. Он грубо повернул меня и подтолкнул к кухне и лестнице. Я обернулась посмотреть на Перл. Она громко плакала, дрожа всем телом. – Давай, – приказал Бастер. Я шагнула вперед, мучительно ища средство для спасения. Мой взгляд упал на суп, который все еще стоял на плите и кипел. – Подожди, – сказала я. – Мне надо выключить. – Хорошо, кейджунская женщина, – сказал Бастер, – всегда думает о еде. Потом, может, попробую твой гамбо, так уж и быть. После любви я обычно голоден, как медведь. Он стоял за моей спиной. Я знала, что у меня всего лишь несколько секунд и если я ими не воспользуюсь, то буду обречена подняться по этим ступеням. Как только мы окажемся наверху, ловушка захлопнется, я буду в полной его власти. Я не могу даже броситься из окна, потому что тогда он останется с Перл. Я прикрыла глаза, помолилась и крепко сжала ручку кастрюльки. Потом стремительно повернулась и выплеснула кипящий суп Бастеру в лицо. Он взвыл. Я бросилась прочь из кухни, схватила Перл, выскочила из хибары, пронеслась по галерее и скатилась по ступенькам вниз. Я бежала в ночь не оглядываясь. Вслед мне летели его вопли и проклятия, я слышала, как он бушует внутри, опрокидывая стулья, как бьет посуду и окна в бессильной злобе. Из последних сил я устремилась в темноту ночи. Перл была так поражена моими действиями, что перестала плакать. Мы обе дрожали от страха. Я боялась, что Бастер погонится за нами, но он не сделал этого, и я испугалась, что он поедет следом в своей машине, поэтому держалась обочины, готовая нырнуть в кусты и спрятаться, как только замечу свет от фар. Не знаю, как мне удалось не споткнуться и не упасть вместе с Перл на руках, но мне повезло: сквозь облака проглядывала луна, и в слабом лунном свете можно было разглядеть дорогу перед собой. К счастью, я так и не увидела приближающейся машины, добралась до дома миссис Тибоди и заколотила в дверь. – Руби! – воскликнула она, увидев меня и Перл. – Что случилось? – О, миссис Тибоди, пожалуйста, помогите нам. Бастер Трахо только что пытался изнасиловать меня в моем доме. Она отступила и быстро впустила нас, заперев за собой дверь. – Посидите здесь, в гостиной, – сказала она. Ее лицо было белым от шока. – Я принесу вам воды, а потом позвоню в полицию. Слава Богу, я установила в прошлом году телефон. Она принесла из кухни стакан воды и взяла на руки Перл. Я проглотила холодную жидкость и села, закрыв глаза, а сердце у меня колотилось так сильно, что я подумала, миссис Тибоди видно, как вздымается и опускается под блузкой моя грудь. – Бедная детка, бедный ребенок. О Боже, Боже… Бастер Трахо, говоришь. Боже мой, Боже мой. Перл уже не плакала, только всхлипывала время от времени, а потом закрыла глазки и заснула. Я взяла ее на руки, пока миссис Тибоди ходила на кухню, чтобы позвонить в полицию. Вскоре прибыла патрульная машина, и, когда вошли двое полицейских, я рассказала им, что со мной произошло. – У нас уже были неприятности с этим негодяем, – сказал один из офицеров. – Оставайтесь здесь, пока мы не вернемся. Я и не собиралась трогаться с места. Через час они вернулись и сказали, что застали его все еще в моей хибаре. Он учинил разгром, потом достал из машины бутылку виски и пил в ожидании моего возвращения. Им пришлось вызвать еще пару полицейских, чтобы угомонить Бастера. – Посадили его в клетку, где ему и место, – сказал мне полицейский. – Но вам придется прийти в полицейский участок и изложить свою жалобу. Вы можете сделать это сейчас или утром. – Она измучена, – сказала миссис Тибоди. – Хорошо, утром, – ответил полицейский. – Вы ведь все равно еще, наверное, не хотите вернуться домой, – добавил он, глядя на миссис Тибоди. – Там придется потрудиться. – О, миссис Тибоди, – всхлипнула я. – Он разрушил единственный дом, который у меня есть. – Ну, ну, детка. Мы все поможем тебе все наладить. Не горюй из-за этого. Давай поспи немного, чтобы утром быть крепкой и веселой для Перл. Я кивнула. Она принесла мне одеяло, и я заснула на софе, обнимая Перл. Я не думала, что усну, но, как только закрыла глаза, мной овладело изнеможение, и я очнулась, только почувствовав на улице лучи утреннего солнца. Перл вздохнула, когда я пошевелилась. Ее крохотные веки открылись, и она уставилась на мое лицо. Сознание, что она в безопасности, рядом со мной, вызвало у нее улыбку. Я поцеловала ее и поблагодарила Бога за то, что нам удалось спастись. После завтрака, который нам приготовила миссис Тибоди, я оставила у нее Перл и пошла в полицейский участок. Они были очень любезны со мной, сразу же усадили и постарались, чтобы я чувствовала себя уютно. Секретарша принесла мне кофе. – Вам не надо беспокоиться о доказательствах, – сказал мне полицейский, сидевший за столом. – Бастер не отрицает того, что натворил. Все жалуется, что не оправдал своих денег. Что это значит? Мне пришлось рассказать, что сделал мой дед Джек. Было очень стыдно, но выхода не было. Все полицейские, слушавшие эту историю, кивали с сочувствием и негодованием. Некоторые из них еще помнили деда Джека. – Они с Бастером из одного теста, – сказал полицейский за столом. Он записал мое заявление и просил не волноваться. Больше Бастер меня не побеспокоит. Они проследят, чтобы его поместили в такое место, от которого утерян ключ. Я поблагодарила их и вернулась к миссис Тибоди. Думаю, что многие в бухте до сих пор не имели телефонов и телевизоров в своих лачугах, потому что и без них новости разносились достаточно быстро. К тому времени, как я забрала Перл и направилась к себе домой, уже около дюжины соседей трудились над моей хибарой. В злобе Бастер сорвал входную дверь и перебил почти все окна. Чудом уцелела качалка бабушки Кэтрин, хотя видно было, что он ее пнул несколько раз. Двум кухонным стульям не так повезло. У обоих были сломаны ножки. К счастью, он начал пить раньше, чем добрался до верху, поэтому там все осталось в неприкосновенности. Зато кухня пострадала основательно. Как только стали известны подробности, соседи поспешили на помощь. Подходя к дому, я увидела, что мистер Родригес чинит входную дверь. Я вспомнила, как однажды ночью к нему домой позвали бабушку Кэтрин, чтобы отогнать «когемаля», злого духа, который кружит вокруг, если умирает некрещенный ребенок. Он был очень благодарен за это и всегда старался что-то для нас сделать. Внутри дома убиралась миссис Родригес с другими женщинами. Они собрали посуду и бокалы вместо разбитых. Днем все выглядело так, как будто соседи собрались помочь с ремонтом крыши, после чего начнется праздник, на который каждый принесет что сможет. Доброта этих людей вызвала у меня слезы. – Не плачь, Руби, – сказала миссис Ливаудис. – Все мы помним то добро, которое сделала нам бабушка Кэтрин, и мы просто счастливы, что можем хоть как-то отплатить за него тебе. – Спасибо, миссис Ливаудис, – ответила я. Она обняла меня и вслед за ней все остальные женщины, прежде чем уйти. – Мне не нравится, что ты остаешься одна, – сказала миссис Тибоди. – Я всегда рада тебе у себя дома. – Нет, теперь все будет хорошо, миссис Тибоди. Спасибо за помощь, – ответила я. – Кейджуны не причиняют друг другу вреда, – убежденно произнесла миссис Тибоди. – Этот Бастер со дня своего зачатия был уже гнилым яйцом. – Я знаю, миссис Тибоди. – И все же неправильно, что такая молодая женщина, как ты, остается одна с ребенком, которого нужно растить на болоте. – Она покачала головой и поджала губы. – Тот, кто получал вместе с тобой удовольствие, когда делал ее, должен разделить и обязанности, – добавила она. – У меня все в порядке, миссис Тибоди. Правда. – Надеюсь, ты не имеешь ничего против того, что я говорю и что я думаю, Руби, но я знаю, твоей бабушке хотелось бы, чтобы я не была безразлична, и мне не все равно. Я кивнула. – Ну вот и все. Я сказала, что хотела. Теперь вам решать, молодые люди. Времена изменились, – сказала она, качая головой. – Времена и люди. До свидания, дорогая. – Мы обнялись, и она ушла. К вечеру все разошлись, и все стало на свои места. Я уложила Перл, напевая, а затем спустилась вниз сделать кофе и посидеть на террасе. Я вспоминала слова миссис Тибоди. Я знала, что соседи думали так же и судачили за моей спиной. Этот случай с Бастером Трахо дает им дополнительный повод поговорить на эту тему. Когда я переодевалась, то обнаружила, что письмо к Дафни все еще лежит у меня в кармане. Теперь я не сомневалась, что его следует отправить. Я вернулась в дом, дописала адрес и отнесла конверт в почтовый ящик, чтобы почтальон забрал его утром, потом снова устроилась на террасе, чувствуя, что наконец успокаиваюсь. И вдруг я ощутила, что кто-то сзади наблюдает за мной. Сердце у меня сжалось. Я затаила дыхание, повернулась и увидела в тени чей-то силуэт. Я охнула, но человек быстро шагнул вперед. Это был Поль. Он приехал на лодке и пришел с причала. – Я не хотел пугать тебя, – сказал он. – Ждал, пока все уйдут. С тобой все в порядке? – Теперь да. – Через сколько времени после моего ухода напал на тебя Бастер? – спросил он, выходя на освещенное место. – Ну, прошло какое-то время, – ответила я. – Уже около ужина. – Если бы я был здесь… – Тебе бы, возможно, досталось. Мне просто повезло, что удалось сбежать. – Может, мне досталось бы, а может, и ему, – сказал он с достоинством. – Или… может, он и вовсе не вошел бы. – Он сидел на ступеньке галереи, прислонившись к столбу. Через минуту он сказал: – Молодая женщина с ребенком не должна быть одна. Как будто услышал слова миссис Тибоди. – Поль… – Но, Руби, – он повернулся ко мне, в неярком вечернем свете я видела огонь решимости, горевший в его глазах, – я хочу защищать тебя и Перл. В мире, который ты считаешь придуманным, тебе не пришлось бы сталкиваться с Бастерами Трахо. Это я обещаю тебе и Перл тоже, – подчеркнул он. – Поль, но это несправедливо по отношению к тебе, – сказала я слабым, усталым голосом. Сопротивляться больше не было сил. Он пристально смотрел на меня несколько мгновений, потом покачал головой. – Мой отец приходил к тебе, да? Не нужно отвечать. Я знаю, что это так. Я понял это по его глазам за ужином. Его мучает совесть. Почему я должен страдать за его грехи?! – воскликнул он, не дожидаясь моего ответа. – Но это – именно то, чего он не желает тебе, Поль. Если ты женишься на мне… – Я буду счастлив. Что же, мое слово ничего уже не значит, когда решается мое собственное будущее? – требовательно спросил он. – И не говори мне, что это судьба, Руби. Ты приближаешься к развилке на каналах и выбираешь путь. И только после того, как ты сделал выбор, в свои права вступает судьба, да и то не всегда. Я хочу сделать свой выбор первым, и я не боюсь канала, по которому поведу нашу пирогу, пока ты и Перл будете рядом. Я вздохнула и откинулась на стуле. – Неужели ты не можешь быть со мной счастлива, Руби? Даже при тех условиях, о которых мы говорили? Неужели? Ведь ты думала, что можешь. Я знаю это. Почему же нам не попробовать? Забудь о себе, забудь обо мне. Давай просто сделаем это для Перл, – сказал он. Я улыбнулась ему и покачала головой. – Это удар ниже пояса, Поль Маркус Тейт. – Все дозволено в любви и на войне, – улыбнулся он в ответ. Я глубоко вздохнула. В темноте таились демоны наших детских страхов. Каждую ночь, когда наши головы касались подушек, мы с замирающим сердцем думали о тех, кто притаился в тени наших лачуг. Мы становились сильнее, преодолевая свой страх, но духи не покидали нас. Я не была столь наивна, чтобы полагать, что на месте Бастера Трахо не появится в будущем кто-то другой, и поэтому опустила в почтовый ящик свое письмо к Дафни. Но в каком мире мне хотелось бы растить Перл?.. В богатом мире креолов, среди болот кейджунов… или в чудесной сказке, придуманной для нас Полем? Жить в этом доме-замке, работать в великолепной студии на мансарде и чувствовать себя защищенной ото всех трудностей и грязи. Может, стоит убежать в свою собственную страну чудес? Может быть, Поль прав и его отец волнуется лишь о том, чтобы успокоить свою больную совесть? И время подумать о себе и Перл уже настало. – Хорошо, – тихо сказала я. – Что? Что ты сказала? – Я сказала… хорошо. Я выйду за тебя замуж, мы будем жить в нашем собственном раю и вознесемся над всеми бедами и бурями нашего прошлого. Будем жить по своим собственным законам и обетам. Мы вместе поплывем по этому каналу. – О Руби. Я так счастлив, – сказал он. Затем встал, подошел ко мне и взял мои руки, его глаза взволнованно блестели. – А знаешь, ты права. У нас должна быть своя церемония. Встань. – Что? – Давай. Нет лучшей церкви, чем галерея дома Кэтрин Лэндри, – заявил он. – Что надо делать? – спросила я смеясь. – Возьми мою руку. – Он потянул меня за руку и заставил подняться. – Вот так. Теперь посмотри… на серебряную луну над нами. Ну, Руби. Готова? Повторяй за мной. Я, Руби Дюма. Ну, говори! – Я, Руби Дюма… – Клянусь быть для Поля Маркуса Тейта лучшим другом и спутником, какого только можно пожелать. Я повторила и покачала головой. – И я обещаю посвятить себя искусству и стать самой известной художницей. – Легко сказать! – Это все, чего я прошу от тебя, Руби, – прошептал он. – Но от себя я потребую большего, – добавил он и посмотрел на Луну. – Я, Поль Маркус Тейт, клянусь любить и защищать Руби и Перл Дюма, окружить их заботой и сделать такими счастливыми, какими только можно стать на этой планете. Я клянусь трудиться не покладая рук и отвести от нашего порога все беды и печали, я клянусь быть прямым и честным, чутким ко всем нуждам Руби, не взирая на мои собственные чувства. Он быстро поцеловал меня в щеку. – Добро пожаловать в волшебную страну, – сказал он. Мы оба рассмеялись, но сердце у меня билось так, будто я действительно только что участвовала в какой-то священной и важной церемонии. – Теперь нужен… тост за наше счастье. – Я нашла немного ежевичного бренди бабушки Кэтрин в банке в буфете, – сказала я. Мы вошли в дом, и я налила драгоценную влагу в два бокала. Смеясь, мы чокнулись и залпом выпили бренди. Хорошо, что мы скрепили свою клятву напитком, приготовленным моей бабушкой. – Никакая церемония, никакие слова священника или судьи не могут быть выше этого, – заявил Поль. – Ибо это исходит из наших сердец. Я улыбнулась. Вот уж не думала, что после дикого нападения Бастера Трахо так быстро смогу почувствовать себя счастливой. – Как мы поженимся? – поинтересовалась я и опять подумала о его родителях. – Простая церемония… Давай просто сбежим, – решил он. – Я вернусь завтра, и мы поедем в Бро Бридж. Там есть священник, который уже отошел от дел, он законно поженит нас. Он старый друг семьи. – Но он захочет узнать, почему с нами рядом нет твоих родителей, Поль, ведь так? – Предоставь это мне, – ответил он. – Я начинаю заботиться о тебе с того мгновения, как проснусь завтра и до самой смерти, – сказал он. – Или пока ты будешь терпеть меня рядом с собой… Будь готова в семь. Только подумай, – он засмеялся, – все злые языки, болтающие о нас, наконец умолкнут. Поль еще долго говорил о доме, о том, что нужно будет купить и сделать уже после того, как мы там поселимся. Он был так взволнован, мне едва удавалось вставить слово. Он говорил до тех пор, пока глаза мои не стали закрываться сами собой. – Я, пожалуй, пойду и дам тебе поспать. У нас завтра важный день. – Он поцеловал меня в щеку, я проводила его и смотрела, как он отплыл на лодке домой. Прежде чем вернуться в дом, я подошла к почтовому ящику и забрала письмо Дафни. Я раздумала отправлять его, но не решалась порвать. Если уж я что-то усвоила за свою короткую жизнь, так это то, что все в ней зыбко и непрочно. Я не могла закрыть за собой все двери. Пока еще нет. «Но, по крайней мере, – думала я, – сегодня ночью я спокойно засну и увижу во сне эту великолепную мансарду и мою замечательную студию и все чудесные картины, которые я скоро напишу. Какое чудное место для Перл, – думала я, глядя на нее». Я поправила ей одеяло, поцеловала в щечку и пошла спать, с удовольствием предвкушая свои сны. 3. Моя страна чудес Меня разбудило агуканье Перл. День был пасмурным, теплый солнечный свет не проникал, как обычно, сквозь занавески, чтобы поиграть на моих веках и разбудить меня. Но, едва проснувшись, я сразу вспомнила, какой сегодня день. Я собираюсь сбежать! Множество вопросов роилось у меня в голове. Когда мы переедем с Перл в Кипарисовую рощу? Как мы объявим обществу о своем браке? Рассказал ли уже Поль родителям о нашем решении? Если все действительно произойдет, что мне брать из хибары? Какая у нас будет свадьба? Я встала со странным ощущением, будто все еще сплю и вижу сон. Даже у Перл был какой-то спокойный отсутствующий взгляд, она тихо сидела в своей колыбельке, не капризничала в ожидании завтрака, не просилась на руки. – Это большой день для тебя, мое сокровище, – сказала я ей. – Сегодня я даю тебе новую жизнь, новое имя и совершенно иное будущее, полное счастья и надежд. – Надо выбрать для тебя симпатичное платьице. Сначала, давай, я тебя покормлю, а потом ты тоже поможешь мамочке выбрать свадебное платье. Мое свадебное платье, – пробормотала я, и глаза вдруг наполнились слезами. Именно в этой хибаре, в этой самой комнате бабушка Кэтрин и я говорили о моей будущей свадьбе. – Я всегда мечтала, – сказала она, подойдя ко мне, усаживаясь рядом и гладя меня по голове, – что у тебя будет волшебная свадьба, такая, как в кейджунской легенде про паука. Помнишь? Богатый француз привез этих пауков из Франции для свадьбы своей дочери и выпустил их на дубы и сосны, где они стали плести свою паутину. Потом он развеял повсюду золотую и серебряную пыль и устроил свадебную процессию со свечами. Ночь сияла вокруг них, обещая жизнь, полную любви и надежды. Когда-нибудь ты тоже выйдешь замуж за красавца, и, возможно, он окажется принцем, и у тебя тоже будет свадьба в сиянии звезд, – пообещала бабушка. Как бы она опечалилась из-за меня сейчас. Как мне самой было жаль себя! «В утро свадьбы сердце молодой женщины должно биться радостным волнением, готовое выпрыгнуть из груди, думала я. Мир должен сиять яркими красами, радуя и умиляя каждым звуком. Все вокруг должно быть наполнено восторгом, звенеть счастливыми, взволнованными голосами, кипеть бурной деятельностью, радостно и шумно катясь к финалу – чудесной церемонией, через которую ей предстоит пройти с любимым человеком. А любовь… она должна цвести полным цветом и переполнять ее. А она бы вдруг замерла и на мгновение задумалась, неужели можно быть такой счастливой и безмятежной? Какое еще событие в жизни можно сравнить с этим, неповторимым? Она должна быть окружена множеством друзей, таких же взволнованных, болтающих наперебой, не слушая друг друга, и все же слышать всех в какофонии смеха, выкриков, восклицаний. А в кухне должны звенеть ножи и кастрюли, нервничать повара, клубиться ароматы пирогов и тортов, замечательных блюд из рыбы и цыплят. Во всех комнатах раздаются приказания, машины подъезжают и отъезжают, водители загружены различными поручениями. Дети носятся, шалят, и их гоняют с одного места на другое. Женщины постарше притворяются серьезными и озабоченными, но нет-нет да и вспомнят свой собственный неповторимый день, свое волнение, переливающуюся через край радость, чувство, которое сейчас они делят с ней, упиваясь им, как пчела, порхающая над цветком, собирая пыльцу, они возвращаются вновь и вновь к своим сладким воспоминаниям, переживая заново эти чудесные мгновения прошлого. И она видит это на лице каждой женщины, когда они наконец устремляют взоры на нее в ее свадебном платье». Я воображала свою выдуманную свадьбу! Лимузин ждет снаружи, мотор дрожит, как лошадь, поднятая в галоп. Дверь распахивается. И под шквал приветствий и аплодисментов я спускаюсь по ступенькам галереи и сажусь в машину. И весь эскорт друзей и родственников следует за мной в церковь, а там – мой удивительный, любящий, мой будущий муж нервно переминается с ноги на ногу, ослепительно улыбаясь своим родственникам и бросая тревожные взгляды на дверь, с нетерпением ожидая моего появления. И вот уже звучит музыка, и все торжественно сидят, стараясь не пропустить момента, когда я пойду по проходу к алтарю, к святому таинству. Ноги мои не касаются пола. Я плыву по воздуху навстречу судьбе. Я закрываю глаза, и мои мечты становятся реальны, как мои полотна, но когда в вихре свадебных торжеств, которые я сочинила, я поднимаю глаза, то вижу не Поля, а Бо… мою драгоценную любовь… всегда и везде одного лишь Бо. Я тяжело вздохнула, напоминая себе, что приедет за мной совсем не Бо. И еще одна горькая мысль пришла ко мне: скорее всего, он даже не вспомнит обо мне сегодня, в день, когда я дам клятву другому и потеряю его навсегда. Перл заплакала, возвращая меня к действительности, напоминая, что все это я делаю не для себя. Я это делаю для нее и ради ее спокойного многообещающего будущего. Я выбрала простое розовое платье из хлопка с квадратным воротником и юбкой, почти закрывающей мои лодыжки. Я все еще носила медальон, который Бо подарил мне перед моим отъездом в школу Гринвуд в Батон Руж, но сейчас я сняла его и спрятала под другими дорогими моему сердцу вещами в старом дубовом комоде бабушки Кэтрин. Для Перл я выбрала ярко-розовое платье с белым бантом у воротничка. Я накормила и переодела ее, потом оделась сама, тщательно расчесала волосы, гадая, завязать ли их лентой или распустить по плечам, слегка подкрасила губы, нашла шляпку, некогда принадлежавшую бабушке Кэтрин, и с ощущением ее незримой поддержки вышла с Перл на галерею в ожидании Поля. Я услышала, как он погудел, подъезжая к моей дорожке. Машина его была чисто вымыта и сияла. Он вышел из нее: новый синий костюм, узел галстука не затянут, тщательно расчесанные волосы, еще влажные, блестят. – Доброе утро, – сказал он. – Мы оба так нервничаем, как в первое свидание. Поехали. Отец Антуан в Бро Бридж ждут нас. – Он открыл нам дверцу. – Ты такая красивая. – Спасибо, но я не чувствую себя красивой, я ужасно волнуюсь. – Так и положено, – сказал он. Он глубоко вздохнул, завел мотор, и машина тронулась. Заморосил мелкий дождь, и дворники забегали по лобовому стеклу, напоминая два указательных пальца, бросающих предостережение и предсказывающих позор. Мне слышалось это в их ритме… позор, позор, позор. – Ну, дом готов, можем переезжать. Конечно, сейчас там только самая необходимая мебель. Я думаю, что через пару дней нам с тобой надо съездить в Новый Орлеан. – Новый Орлеан? Зачем? – Чтобы ты сделала покупки в лучших магазинах и имела больше выбора. Тебя не должна волновать стоимость. Твоя задача превратить Кипарисовую рощу в нечто особенное, так украсить дом и территорию, чтобы позавидовали даже богатые креолы. Но в первую очередь нужно устроить твою студию, – продолжал он с улыбкой. – Как только мы вернемся из Нового Орлеана, мы найдем хорошую няню, она будет помогать тебе с Перл, чтобы у тебя оставалось время для работы. – Няню? Не думаю, что она мне нужна, Поль. – Конечно, нужна. У хозяйки Кипарисовой рощи будут разные слуги. Я уже нанял дворецкого. Он квартерон по имени Джеймс Хамбл. Ему около пятидесяти, и он работал в прекрасных домах. – Дворецкого? – А ведь еще совсем недавно мы с ним плыли в пироге через болото, мечтали и строили планы. – И нашу горничную. Ее зовут Холли Миксон. Она наполовину гаитянка, наполовину из индейцев чоктау, и ей лет двадцать пять. Ее я тоже взял из агентства. А вот кто понравится тебе больше всего – так это наша повариха, – сказал он с озорными искорками в глазах. – Почему же? – Ее зовут Летиция Браун, но она хочет, чтобы ее звали Летти. Она напомнит тебе Нину Джексон. Сколько ей лет, она не говорит, но, думаю, около шестидесяти. Она занимается магией, – ответил он, зловеще понижая голос. – Когда же ты успел все это сделать? – изумилась я. Он вспыхнул, будто его застали врасплох. – Я готовил этот день с момента, когда ты вернулась в бухту, Руби. Я верил, что он настанет. – А как твоя семья, Поль? Ты сказал своим родителям сегодня утром? – спросила я. Он немного помолчал. – Нет, еще нет. Я подумал, что лучше сказать им потом. Когда это станет фактом, они скорее примут все это. Все будет хорошо. Все будет прекрасно, – заверил он меня, но сердце мое тревожно забилось. Когда мы приехали в Бро Бридж, дождь уже прекратился, но небо оставалось темным и мрачным. Отец Антуан жил в доме священника около церкви со своей экономкой мисс Малруни. Это был человек лет шестидесяти пяти, с редкими седыми волосами, так коротко остриженными по бокам, что голова напоминала кисть художника, с мягкими голубыми глазами и такой приятной улыбкой, что в его присутствии становилось легко и спокойно. Мисс Малруни, высокая худая женщина с темными волосами, тронутыми сединой, глядела сурово и неодобрительно. И я знала почему. Поль сказал отцу Антуану, что Перл – его ребенок и он хочет жениться на мне, дабы совершить правильный поступок, но свадьба должна быть тихой, вдали от неодобрительных взглядов соседей и друзей его семьи. Отец Антуан отнесся к нам с пониманием и был рад, что Поль решился на этот брак и взял на себя моральные обязательства. Наша свадебная церемония была короткой – традиционный церковный обряд. Когда настала моя очередь произнести клятву, я, наверное, согрешила: представила себе Бо и сказала, что отдаю ему душу и сердце. Весь обряд оказался значительно проще и короче, чем я думала. Я не чувствовала никакой перемены, но по сияющему лицу Поля, каждый раз, когда он смотрел на меня, понимала, что все изменилось. К лучшему или худшему – мы сделали это и связали себя и наши судьбы. – Ну, вот так, – сказал он. – Как вы себя чувствуете, миссис Тейт? – Кошмар, – сказала я, и он рассмеялся. – Больше у тебя нет никаких причин для кошмаров. Во всяком случае, пока я рядом, – произнес он как клятву. – Ну, так нужно тебе что-нибудь из хибары? – У меня там одежда моя и Перл, портрет бабушки Кэтрин и ее качалка, – ответила я. – Может быть, ее старый комод и пуфик, который ей сделал ее отец. Она им очень гордилась. – Прекрасно. Я пошлю кого-нибудь из своих людей с грузовиком сегодня днем, и они заберут мебель. Кажется, дождь ненадолго прекратился. Ты можешь ехать следом в своей машине, – добавил он не очень вежливо. – В моей машине? Какой машине? – О, разве я тебе не сказал? Я купил маленькую машинку, чтобы ты могла без проблем ездить по своим делам. – По тому, как он себя вел, было ясно, что это не просто машинка, уж будьте уверены, и, действительно, когда мы подъехали к Кипарисовой роще, я увидела припаркованный на дорожке красный, как леденец, мерседес, перевязанный белой лентой. – Это мне?! – воскликнула я. – Твой первый свадебный подарок. Наслаждайся. – О Поль. Это уж слишком, – вскричала я и разразилась счастливыми слезами. Меня ждал великолепный дом с нашими слугами и прекрасной усадьбой, с нефтяными вышками вдали и моей новой студией. Может быть, мы бросали вызов судьбе, наивно пытаясь избежать предначертанного? Достаточно ли просто быть богатым, чтобы отогнать от наших дверей толпящиеся за ними призраки прошлого? Но в этот момент я чувствовала себя такой же счастливой, как он, и так же верила в будущее. Может, я Алиса в Стране чудес? Может, так и должно было случиться: я чужая в мире богатых креолов Нового Орлеана, и все эти ужасные вещи произошли там, чтобы заставить меня вернуться в бухту, на свое место. Моль взял Перл на руки. – Перенесу-ка я через порог не тебя, а Перл. В конце концов, ей быть принцессой… Я заметила, что по ступенькам у входа рассыпан белый порошок. Поль тоже обратил на него внимание. – Работа Летти, полагаю, – сказал он. Большая, высокая дверь была открыта нашим дворецким, Джеймсом Хамблом. Ростом он был, по крайней мере, шесть футов и два дюйма, подтянутый мужчина с короткими вьющимися каштановыми волосами, смуглой кожей и яркими карими глазами. Он выглядел настоящим дворецким с безупречной осанкой, готовым немедленно выполнить любое наше поручение. – Это – Джеймс, – представил Поль. – Джеймс, мадам Тейт. – Добро пожаловать, мадам, – произнес он с легким кивком и поклоном. У него был густой голос с благородным французским акцентом. – Благодарю, Джеймс. Когда я вошла в зал, то увидела встречающую нас Холли Миксон, коренастую женщину с полными руками и плечами. – А это – Холли, – сказал Поль. – Холли, мадам Тейт. Она присела в реверансе. – Здравствуй, Холли. – Здрасьте, мэм, – ответила она. – Где Летти? – спросил Поль. – Она на кухне, мосье, готовит ужин. Она не любит, чтобы кто-нибудь из нас был там, когда она работает, – добавила Холли. – Понятно, – произнес Поль, подмигивая мне. – Может быть, ты отнесешь Перл в детскую, Руби? А я тем временем съезжу к родителям и обо всем им сообщу. Мне кажется, так будет лучше. Если ты, конечно, не против. – Да, Поль, – сказала я. Мысль об их ответной реакции сдавила мне грудь. – Как только я вернусь, мы заберем твои вещи, хорошо? – Да, – ответила я и взяла Перл на руки. Он наклонился, быстро поцеловал меня в щеку и поспешно вышел. – Ну, в таком случае, – произнесла я, поворачиваясь к Холли, – проводи меня в детскую, а потом посмотрим, что нужно сделать. – Да, мэм, – сказала она. Если бы я не жила в доме Дюма со всеми их слугами, я бы чувствовала себя неловко, имея горничную, дворецкого и повариху. Я была не из тех, кто любит изображать из себя гранд-даму, но коли уж Поль выстроил особняк, в нем нужно было вести хозяйство. Теперь мне уже ничего не оставалось, кроме как занять свое место и стать хозяйкой Кипарисовой рощи. Летти действительно напомнила мне Нину Джексон. На ней был такой же платок, завязанный семью узлами, с торчащими концами, но она была гораздо выше и худее, удивительно худой для поварихи, с длинными руками со вздутыми венами под шоколадной кожей. Лицо было узкое, с изящным ртом и тонким носом. Она сказала мне, что глаза у нее слишком близко посажены, потому что в тот день, когда ее мать забеременела, ее напугала гремучая змея. Я заметила, что на шее она носит сгусток камфары, чтобы отгонять микробы, как мне было известно. Летти, учившаяся у образованных шеф-поваров, оказалась профессиональной поварихой. Это доказали уже первые блюда, которые она приготовила для нас. На закуску у нее были устрицы «бьенвиль», затем последовал черепаший суп. На горячее – филе «de boeuf» с шампиньонами, желтым кабачком и зеленым горошком, а на десерт – апельсиновое крем-брюле. – Я заметила, что ты посыпала белым порошком ступеньки у входа, – сказала я ей, когда нас представили и мы немного поговорили. Ее маленькие глазки сузились еще больше. – Не стала бы я работать в доме, не сделав этого, – твердо ответила она. – Да я не против, Летти. Моя бабушка Кэтрин была знахаркой, – добавила я, и она засветилась от удовольствия. – Значит, ты – святой ребенок. – Нет, просто ее внучка, – поправила я, подумав, что ничего святого во мне, увы, нет. Тут я услышала, что вернулся Поль, и пошла его встречать. – Они очень расстроились, да? – спросила я. – Да, – признался он. – Мама расплакалась, отец замкнулся, но через какое-то время они отойдут и смирятся, вот увидишь, – пообещал он. – Конечно, сестры считают, что это замечательно, – быстро добавил он. – Они все придут завтра на ужин. Я подумал, что первый вечер нам надо побыть одним. Двое моих людей ждут на улице с грузовиком, чтобы поехать в хибару за вещами. – Перл еще спит, – сказала я. Сообщение Поля быстро погасило все мое счастливое возбуждение. – Давай покажи им дорогу на своей новой машине. Когда она проснется, я буду тут. Попрошу Холли, чтобы она помогла, – настаивал он. – Она испугается, когда проснется в незнакомом месте. – Ну она же не у чужих людей, – ответил он быстро. Я видела, как ему хочется поскорее утвердиться в роли ее отца. – Хорошо. Я не долго, – сказала я. В хибаре я показала, что мне нужно из мебели, но картину взяла сама. Аккуратно уложив ее в машину, я вернулась в дом и постояла в гостиной, медленно обводя ее взглядом. Какой пустой и печальной выглядела она без этих нескольких предметов. Как будто я снова теряла бабушку Кэтрин, обрезая те духовные нити, которые еще связывали нас. Дух ее не мог отправиться со мной. Его место было здесь, в этих тенях и углах, в маленькой хибаре на курьих ножках, которая так долго была ее особняком, дворцом, домом, да моим тоже. Не все дни здесь были счастливыми, но и не все печальными тоже. В этих стенах она утешала меня, прогоняла мои страхи. Здесь рассказывала свои истории и будила во мне надежды. Здесь мы трудились бок о бок, чтобы заработать на жизнь. Мы смеялись и плакали и падали от усталости рядом на маленький диванчик, который дед Джек почти совсем расколотил в припадках пьяной ярости. Стены пропитались смехом и болью и вобрали чудесные ароматы бабушкиной стряпни. Из этих окон я смотрела на луну и звезды, мечтала о принцах и принцессах и сочиняла свои собственные сказки. «Прощай, – подумала я. – Прощай, мое детство и благословенная наивность, которая мешала мне видеть и верить, что в этом мире действительно существует жестокость». Я-то думала, что переселилась в страну чудес в Кипарисовой роще. Это было бы слишком хорошо, чтобы быть правдой. Моя истинная страна чудес была здесь. Здесь на меня снисходило вдохновение, и здесь я создала свои лучшие картины. Слезы катились у меня по щекам. Я быстро вытерла их, глубоко вздохнула и поспешила из дома вниз по ступенькам террасы, к машине. Не оглядываясь, я оставила свое прошлое позади во второй и, возможно, последний раз. Я вернулась, и теперь была очередь Поля увидеть печаль на моем лице. Он велел Холли и Джеймсу забрать мои вещи из машины, отнести их в мою комнату и детскую Перл, а потом повел меня посмотреть еще раз на бассейн и купальную кабину. Он говорил о своих планах по украшению ландшафта, о деревьях, цветах, фонтанах. Он мечтал о вечерах, которые мы будем устраивать, о музыке, еде. Я знала, он пытается заговорить меня, чтобы не оставить мне времени на размышления и печаль. – Здесь столько еще нужно сделать, – заключил он. – У нас больше нет времени жалеть себя. – О Поль, я надеюсь, ты прав. – Конечно, я прав, – настаивал он мы услышали, что кто-то зовет нас, оглянулись и увидели, что приехали его сестры. Жанна училась со мной в одном классе, когда я жила в бухте. Мы всегда были хорошими друзьями. Она была чуть выше меня, с темно-каштановыми волосами и миндалевидными глазами; больше походила на мать с ее смуглой кожей, острым подбородком и почти безупречным носом. Я запомнила ее яркой и счастливой девочкой. Тоби, хотя она и была на два года моложе и не так походила на мать, переняла серьезную манеру поведения матери. Она была пониже ростом, пошире в бедрах, с полной грудью и коротко стриженными темно-каштановыми волосами. У нее был проницательный, изучающий взгляд и привычка кривить рот, когда она что-то ставила под сомнение или не одобряла. – Я же просил их подождать до завтра, – сердито сказал Поль. – Ничего. Я рада, что они приехали. – Я пошла им навстречу. Они обе обняли меня, расцеловали и прошли за мной в детскую. Жанна болтала без умолку, пока я меняла пеленки Перл. – Конечно, все это, как шок, – тараторила она без передышки. – Так не похоже на Поля, господина Совершенство. – Почему вы сделали это сейчас? – спросила Тоби. – А не тогда, когда ты узнала, что беременна? Я заговорила, не глядя на нее, боясь, что она прочтет по моему лицу, что я лгу. – Поль настаивал, но я не хотела портить ему жизнь. – А твоя жизнь? – бросила Тоби. – Нормально. – Жить одной с маленьким ребенком в хибаре? – О Тоби, ну зачем ворошить прошлое? Все кончено, и посмотри, как у них теперь все здорово, – вскричала Жанна. – Все сгорают от зависти из-за этого дома и богатства Поля. Тоби подошла ко мне и посмотрела на Перл. – Когда же вы успели… сделать ее? – спросила она. – Тоби! – воскликнула Жанна. – Я просто спрашиваю. Она может не отвечать, если не хочет, но теперь мы все сестры. У нас ведь не должно быть секретов друг от друга, правда? – обратилась она ко мне. – Но это не секрет, у каждой из нас есть что-то свое, сокровенное, что мы предпочли бы держать при себе. Может, ты еще слишком молода, чтобы понять это, Тоби, но со временем ты поймешь, – сказала я. Так резко я еще никогда с ней не говорила. Она моргнула, на мгновение поджала губы, но потом кивнула, соглашаясь с тем, что я сказала. – Ты права. Извини, Руби. – Ничего, – улыбнулась я. – Теперь нам действительно надо стать настоящими сестрами. – Так и будет! – заявила Жанна. – Мы будем помогать тебе с ребенком, правда, Тоби? Мы станем настоящими тетушками. – Конечно, – ответила Тоби, пристально глядя на Перл. – Я достаточно насиделась с детьми и знаю, как с ними обращаться. – Мы будем очень любить нашу маленькую Перл и ухаживать за ней, – пообещала Жанна. – Это все, что мне нужно, – сказала я. – Все, чего я действительно хочу. Чтобы все мы стали семьей. – Мама еще не обрела дар речи, да, Тоби? – проговорила Жанна. – Папа тоже не светится от гордости и счастья, – ответила та. – Наверное, папа не может поверить, что так рано стал дедушкой, – предположила Жанна. – Как ты думаешь, Руби? Я замерла на мгновение, а потом улыбнулась. – Да, вероятно. – Неприятно было все время врать и выкручиваться. «Но отныне иного пути нет», – подумала я. Жанна попыталась вытянуть из Поля приглашение на ужин, но он настоял, чтобы они уехали и вернулись завтра с родителями. – Завтра у нас будет настоящий праздник, – сказал он. – А сегодня мы с Руби очень устали и хотим побыть вдвоем, отдохнуть. Тоби хмыкнула, но, увидев разочарованное лицо Жанны, развеселилась: – Ну, конечно, вам это нужно. Это же ваш медовый месяц! Поль быстро взглянул на меня и покраснел. – Как обычно, Жанна села в лужу, – произнесла Тоби. – Ладно, сестренка, поехали домой. – Что я такого сказала? – Ничего, Жанна, все в порядке, – успокоила я ее. Мы еще раз обнялись, и они ушли. – Извини, что так получилось, – сказал Поль, глядя им вслед. – Я должен был предупредить тебя. Мои сестры избалованы и думают, что им все дозволено. Не надо терпеть их выходки. Просто ставь их на место, и все будет прекрасно, ладно? – Да. – Но это была больше молитва, чем ответ. В этот вечер нам подали чудесный ужин. Поль говорил о своих нефтяных разработках и коммерческих планах. Он сообщил, что уже забронировал для нас номера в отеле и послезавтра мы отправляемся в Новый Орлеан. – Так скоро? – А зачем откладывать в долгий ящик? Ты ведь знаешь, как я хочу, чтобы ты вернулась к своему искусству. «Да, – подумала я, – пора возвращаться к моей второй любви – искусству». После ужина мы бродили по огромному дому и обсуждали, что еще нужно купить из мебели и отделки. Я усомнилась, справлюсь ли с такой трудной задачей. – Конечно, справишься, – заверил он меня. – Но может, мама согласится помочь. Она любит такие заботы. Ты можешь многому научиться у моей матери. Она женщина с тонким вкусом. Не хочу сказать, что у тебя его нет, – быстро добавил он, – просто у нее больше опыта в покупке дорогих вещей, чем у тебя, – и улыбнулся. – Мы так богаты, Поль? Что, наши возможности безграничны? Он засмеялся. – Учитывая, что цены на нефть растут, а скважины выдают на четыре-пять процентов больше, чем предполагаюсь… мы – мультимиллионеры, Руби. Твоя богатая мачеха и сестра – нищие по сравнению с нами. – Не говори им этого, а то у них будет разрыв сердца. Я сказала ему, что немного устала и хочу отдохнуть. На самом деле я еле держалась на ногах. День был перенасыщен эмоциями – от горькой печали до тихого счастья и покоя. Я пошла наверх, предвкушая первую ночь в своем прекрасном новом доме. И вновь Поль растрогал меня до глубины души: в своей спальне я обнаружила красивую ночную сорочку, халат и тапочки. Холли заранее приготовила этот сюрприз. Когда я поблагодарила Поля, он сделал вид, что понятия не имеет, о чем идет речь. – Наверное, это все твоя волшебница крестная, – сказал он. Я зашла в детскую взглянуть на Перл. Она сладко спала в своей хорошенькой колыбельке. Я наклонилась и поцеловала ее в лобик, а потом вернулась в свою спальню и юркнула в огромную постель с пуховыми подушками и мягкой периной. Тучи ушли на юго-запад, унося с собой дождь, небо очистилось, и в мои окна заглянула луна, заливая своим мягким светом весь наш огромный дом. Я свернулась калачиком и предалась мыслям о нашем будущем. В дверь смежной комнаты послышался тихий стук. – Да? В спальню заглянул Поль. – У тебя все в порядке? – Да, Поль. Прекрасно. – Удобно? – спросил он, его силуэт темнел на фоне дверного проема. – Очень. – Можно поцеловать тебя на ночь? – спросил он неуверенно. Я немного помолчала. – Да. Он подошел, наклонился и коснулся губами моей щеки. Я надеялась, что он этим и ограничится, но его губы скользнули к моим губам, я отстранилась и почувствовала его разочарование. На мгновение он замер, потом выпрямился. – Спокойной ночи, Руби. Я люблю тебя, – сказал он. – Как только может любить человек. – Я знаю, Поль. Спокойной ночи. – Спокойной ночи, – ответил он голосом тихим и мягким, как у маленького мальчика. Он закрыл разделяющую нас дверь, набежавшее облако поглотило лунный свет, и мой розовый мир погрузился в густую, непроглядную темноту. Тишину ночи нарушала лишь едва слышимая работа далеких нефтяных насосов. Они неутомимо впивались в глубины земли, качая черную жидкость, которая обеспечит наше будущее, окружит богатством и отгонит демонов. Поль защитил нас нефтяной рекой от несчастий, грозящих из внешнего мира. Теперь я могу укрыться в своей уютной и роскошной крепости, закрыть глаза, забыть все страхи и думать только о чудесных вещах. Могу представить себе маленькую счастливую Перл верхом на собственном пони. Могу мечтать о пикниках на лужайках и великолепных ужинах, о своей замечательной студии, залитой солнцем и полной новых работ. «Чего же мне еще желать?» – подумала я. – Пожелай любви, – прошептал чуть слышный голос. – Пожелай любви. 4. Новая семья На следующий день ранним утром меня разбудил тихий щелчок отворяемой двери, я открыла глаза и увидела Поля, заглянувшего, чтобы проверить, проснулась ли я. Он уже хотел тихонько удалиться, но я остановила его. – О, я не хотел тебя будить, – быстро откликнулся он. – Сколько времени? – Еще рано, но я должен проверить скважины, а потом поеду на консервный завод. Буду дома к ленчу. Ты хорошо спала? – Да, очень удобная постель. А эти подушки… как будто спишь на облаке. Он улыбнулся. – Отлично. Увидимся позже. Он закрыл дверь, а я поднялась и оделась. Проснулась Перл. Она агукала и играла в своей колыбельке, и я видела, что она тоже хорошо провела свою первую ночь в нашем новом доме. Я одела ее и снесла вниз. После завтрака я отнесла Перл в мансарду, чтобы спланировать свою студию и составить список покупок в Новом Орлеане. А позже, когда Перл, как обычно, уснула, спустилась во внутренний дворик и смотрела, как обустраивают территорию нанятые Полем люди. В воздухе был разлит аромат молодого бамбука, а вдали, в синем небе летели две снежно-белые цапли. Очарованная, я вздохнула от удовольствия. Я так погрузилась в свои мысли о газонах, дорожках, клумбах и кустах, что не услышала, как подъехала машина и зазвенел колокольчик у двери. Джеймс вышел в патио[5 - Патио – внутренний дворик в испанских домах.] сообщить, что у меня посетитель. Отец Поля появился, прежде чем я успела вернуться в дом. Как только Джеймс ушел, Октавиус поспешно приблизился ко мне. По спине у меня пробежала холодная дрожь. – Я сказал Полю, что присоединюсь к вам за ленчем, а потом поеду с ним на нефтяные скважины; но приехал пораньше, чтобы иметь возможность поговорить с тобой наедине, – торопливо объяснил он. – Мистер Тейт… – Ну, теперь можешь называть меня Октавиус или… папа, – сказал он не то чтобы холодно, но и не слишком охотно. – Октавиус, я понимаю ваше неудовольствие, вы уехали из моего дома, полагая, что я сдержу свое слово, но Поль так переживал, и после того как на меня напал Бастер Трахо… – Не объясняйся. – Он глубоко вздохнул и посмотрел на болото. – Что сделано, то сделано. Давным-давно, – продолжал он, – я перестал считать, что судьба мне что-то задолжала. Как бы я ни был богат и благополучен, как бы хорошо ни складывалась моя жизнь, я этого не заслужил. Я живу лишь затем, чтобы видеть своих детей и жену живыми, здоровыми и счастливыми. – Поль очень счастлив. – Я знаю. Но моя жена… – Он отвел взгляд, а потом посмотрел на меня темными печальными глазами. – Она не находит себе места, боится, что из-за вашей женитьбы ужасная правда выплывет наружу, и весь ее тщательно созданный вымысел о ней и Поле рухнет как карточный домик. Люди думают, что, раз мы богатая, счастливая семья, мы тверды, как скала, но за закрытыми дверями… наши слезы такие же соленые, как у всех. – Я понимаю. – Да? – Взгляд его просветлел. – Я приехал пораньше, чтобы просить тебя об одолжении. – Конечно. – Я едва воспринимала его слова. – Я хочу, чтобы ты поддерживала эту… не могу подобрать лучшего слова… иллюзию при встречах с ней. Хотя тебе известна правда, и Глэдис знает об этом… – Вам не нужно просить меня, – сказала я. – Я бы так и сделала это ради Поля и миссис Тейт. – Спасибо, – произнес он с облегчением и внимательно огляделся вокруг. – Ну что ж, неплохой дом строит Поль. Он хороший парень и заслужил свое счастье. Я очень горжусь им, всегда гордился и знаю, твоя мама гордилась бы им тоже. – Он запнулся. – Ну… Я… я хочу поговорить с одним рабочим. Я дождусь Поля. Спасибо. – Он быстро повернулся и исчез в доме. Сердце мое перестало бешено колотиться, но внутри все трепетало, как будто я проглотила дюжину бабочек живьем. «Сколько же должно пройти времени. Чтобы сгладить острые углы между мной и родителями Поля, – думала я, – но ради Поля я постараюсь. Каждый день этого искусственного брака будет полон испытаний и вопросов. По крайней мере, вначале». И я вновь и вновь задавала себе вопрос, смогу ли я пройти все это. Джеймс вернулся и прервал мои горькие мысли. – Звонкий мистер Тейт, мадам, – сказал он. – О, спасибо, Джеймс. – Я направилась в дом, не зная толком, где искать ближайший аппарат. – Вы можете ответить прямо здесь, в патио, – кивнул Джеймс в сторону стола и кресел. – Телефон на бамбуковом стенде. – Спасибо, Джеймс. – Я усмехнулась про себя. Слуги были лучше знакомы с моим новым домом, чем я. – Алло, Поль. – Руби, я скоро буду дома, но должен был тебе позвонить, чтобы рассказать, как нам повезло. Во всяком случае, я думаю, что повезло, – взволнованно сказал он. – И в чем же? – Наш мастер здесь, на консервном заводе, знает одну милую пожилую женщину, которая только что потеряла работу няни. Потому что семья уезжает. Ее зовут миссис Флемминг. Я только что говорил с ней по телефону, и она может приехать в Кипарисовую рощу сегодня днем, чтобы поговорить с тобой. Я разговаривал с семьей, и они расхваливают ее на все лады. – Сколько ей лет? – Шестьдесят с небольшим. Она вдова. У нее замужняя дочь, которая живет в Англии. Она скучает по своей семье и ищет работу, чтобы быть около детей. Если она подойдет, мы сразу наймем ее и оставим с ней Перл, когда поедем в Новый Орлеан. – О, я не знаю, могу ли сделать это так быстро, Поль. – Ну, ты решишь, после того как поговоришь с ней. Сказать, чтобы она подошла часам к двум? – Хорошо. – В чем дело? Разве ты не рада? – удивился он. Даже по телефону Поль чувствовал, когда я нервничаю, волнуюсь, печалюсь или радуюсь. – Да, просто все так стремительно меняется, что едва я успеваю перевести дыхание по поводу одного грандиозного события, как ты тут же преподносишь мне что-нибудь еще. Он рассмеялся. – Это входит в мои планы. Осыпать тебя хорошими вещами, подарить столько счастья, чтобы ты никогда не раскаялась в том, что мы сделали это, – сказал он. – О, мой отец собирается пообедать с нами. Может быть, он приедет до меня, так что… – Не беспокойся, – сказала я. – Я позвоню миссис Флемминг и сразу поеду домой. Что там Летти готовит? – Я побоялась спросить ее, – ответила я, только сейчас осознав свою нерешительность. Он засмеялся. – Просто скажи ей, что наведешь на нее «худу», если будет плохо себя вести. Я повесила трубку и выпрямилась. Казалось, будто меня бросает в пироге из водопада в водопад и нет возможности перевести дыхание. – Малышка проснулась, миссис Тейт, – крикнула Холли из окна сверху. – Иду. – Времени на размышления больше не было, но, может, Поль прав, и все это к лучшему. За ленчем ни я, ни отец Поля никак не обнаружили, что уже беседовали сегодня, но все нервничали. Говорил в основном Поль. Он был так возбужден, что угомонить его мог бы только ураган. Наконец разговор с отцом перешел на деловые проблемы. Около двух часов приехала на такси миссис Флемминг. Отец Поля уже ушел, и Поль остался со мной, чтобы с ней поздороваться. Меня поразило, как она была похожа фигурой на бабушку Кэтрин. Миссис Флемминг обладала ростом не более пяти футов и такими же кукольными миниатюрными чертами лица: носик кнопкой, маленький изящный рот и яркие серо-голубые глаза. Пшенично-желтые посеребренные сединой волосы были уложены в мягкий пучок. Она представила рекомендации, и мы все прошли в гостиную поговорить. Но никакой ее предыдущий опыт, никакие самые блестящие рекомендации не имели бы значения, если бы она так не понравилась Перл. «Ребенку подсказывает инстинкт, чутье», – подумала я. Как только миссис Флемминг увидела мою малышку и Перл устремила на нее свой взор, я приняла свое решение. Перл расплылась в улыбке и не противилась, когда миссис Флемминг взяла ее на руки. Как будто они знали друг друга со дня рождения Перл. – О, какая чудесная маленькая девочка, – воскликнула миссис Флемминг. – Ты же сокровище, настоящая жемчужинка! Да, да. Поль засмеялся, посмотрел на меня, как будто проверяя, не ревную ли я, и вновь перевел взгляд на милое лицо миссис Флемминг. – Мне не довелось вволю понянчить свою внучку, когда она была такой маленькой, – заметила она. – Моя дочь живет в Англии, знаете ли. Мы часто переписываемся, раз в год я езжу туда, но… – А почему вы к ней не переехали? – спросила я. Это был личный вопрос и, возможно, не следовало задавать его в лоб, но я считала, что должна знать как можно больше о женщине, которая будет проводить с Перл почти столько же времени, как и я, а может, и больше. Взгляд миссис Флемминг потускнел. – Ну, у нее теперь своя жизнь, – ответила она. – Я не хочу вмешиваться. – А затем добавила: – Мать ее мужа живет с ними. Больше ничего не надо было объяснять. Как говаривала бабушка Кэтрин, «заставить мирно жить двух бабушек под одной крышей, все равно что держать аллигатора в ванне». – Где же вы живете теперь? – спросил Поль. – Я снимаю комнату. Он посмотрел на меня, пока миссис Флемминг перебирала крошечные пальчики Перл. – Ну, я не вижу причины, почему бы вам не переехать к нам прямо сейчас, – сказала я и добавила: – Если вас устраивают условия. Она подняла глаза, и лицо ее просияло: – О да, дорогая. Да. Спасибо. – Наш человек отвезет вас в вашу комнату и подождет, пока вы соберете вещи, – сказал Поль. – Сначала позвольте мне показать, где вы будете спать, миссис Флемминг, – сказала я, выразительно глядя на Поля. Опять он делал все так быстро, я едва успевала осмыслить его решения. – Ваша комната примыкает к детской. Перл не капризничала, когда миссис Флемминг взяла ее на руки и понесла в детскую. Было что-то сверхъестественное в том, как эти двое сошлись, и уж, конечно, я сразу заметила, что миссис Флемминг – левша. Для кейджунов это означало, что она могла обладать чудодейственной силой. Возможно, ее сила была в любви, а не в умении исцелять. – Ну? – спросил Поль, когда миссис Флемминг уехала с одним из его людей. – Она кажется безупречной, Поль. – Значит, ты спокойно оставишь ее здесь с Перл? Нас не будет всего день или два. Я заколебалась, и он засмеялся: – Ну хорошо. Я нашел решение. Мне нужно время от времени напоминать, насколько я богат. Мы богаты, правильнее сказать. – Что ты имеешь в виду? – Просто возьмем Перл с собой, забронируем смежную комнату с колыбелькой, – произнес он. – Зачем беспокоиться о том, во что это обойдется, если это порадует тебя? – О Поль, – воскликнула я. Казалось, обретенное им богатство и впрямь может решить все проблемы. Я обвила его шею руками и поцеловала в щеку. Глаза его счастливо расширились от удивления. Как будто перейдя запретную грань, я отступила назад. На мгновение счастье и желание переполнили меня. Он понял это, и глаза его мягко засветились. – Это нормально, Руби, – быстро произнес он. – Мы можем любить друг друга чисто, честно. Ты же знаешь, мы только наполовину брат и сестра. Есть же еще и другая половина. – Эта-то половина меня и беспокоит, – призналась я тихо. – Просто я хочу, чтобы ты знала, – он взял мои руки в свои, – что я живу лишь для твоего счастья. – Лицо его потемнело, стало серьезным, и мы не отрываясь смотрели друг другу в глаза. – Знаю, Поль, – наконец произнесла я. – И меня это иногда пугает. – Почему? – Он удивился. – Ну просто пугает, и все. – Хорошо, давай больше не будем о грустном. Нам надо собрать вещи и все обсудить. Мне нужно кое-что решить с мастером на нефтяной скважине и съездить на пару часов на консервный завод. А ты пока заканчивай свой список покупок и ничего не жалей, – сказал он. – Моя семья будет здесь в половине седьмого, – добавил он и ушел. Я уж и забыла об этом. Мысль о встрече с матерью Поля наводила на меня ужас. Сердце тревожно забилось. Несмотря на обещание, данное отцу Поля, мне нелегко было, глядя ей в глаза, делать вид, что я не знаю правды. В этом неплохо преуспела моя сестричка-близнец Жизель, а не я. Но надо как-то справиться и с этим. Я пять раз переоделась, прежде чем выбрала платье для обеда со своей новой семьей. Никак не могла решить, заколоть ли мне волосы наверх или распустить. Любая мелочь вдруг приобретала необычайную важность. Мне хотелось произвести наилучшее впечатление, насколько это было возможно. В конце концов я решила заколоть волосы и спустилась к обеду как раз в тот момент, когда прибыли Тейты. Поль был уже одет и ожидал у входа. Первыми вошли Жанна и Тоби. Жанна без умолку болтала и жаждала поведать о том, как общество отреагировало на наш тайный брак. Следом показались Октавиус и Глэдис; она вцепилась в его руку, как будто боялась, что не сможет стоять прямо или удержаться от обморока, если будет идти сама. Она поцеловала Поля в щеку и пристально смотрела на меня, пока я спускалась по лестнице. Высокая женщина, чуть ниже своего мужа, Глэдис Тейт выглядела как особа королевской крови. Я знала, что она была родом из состоятельной кейджунской семьи в Техасе. Она окончила среднюю школу и колледж, где и встретила Октавиуса Тейта. Меня часто удивляло, что лишь немногие подозревали, что Поль не был ее ребенком. Ее черты были острее, тоньше. Лицо выражало твердость, превосходство, высокомерие и отчужденность, которые отталкивали от нее большинство женщин нашего кейджунского общества, даже самых состоятельных. Обычно ее волосы были подстрижены по последней моде, но сегодня она была такой мрачной и подавленной, что ни элегантный наряд, ни модная прическа не могли изменить ее печального вида. У меня было ощущение, будто она пришла на поминки, а не на семейный обед. При моем приближении взгляд ее тревожно замер на моем лице. – Привет, – сказала я, напряженно улыбаясь, обернулась к Полю, как бы ища у него поддержки, и добавила: – Наверное, мне теперь нужно называть вас папой и мамой. Октавиус нервно улыбнулся и посмотрел на Глэдис, которая под взглядами сестер Поля вынуждена была выдавить из себя подобие улыбки. Но лицо ее тут же вновь стало холодным, отстраненным. – А где же малышка? – спросила она бесстрастно, обращая вопрос скорее к Полю, чем ко мне. – О, мы как раз сегодня наняли няню, мама. Ее зовут миссис Флемминг. Она сейчас наверху с Перл, в детской. Она уже покормила Перл, но принесет ее вниз, после того как мы поедим. – Няню? – спросила Глэдис кивая, явно под впечатлением услышанного. – Очень приятная женщина, – вставила я. Губы Глэдис Тейт слегка дрогнули, когда она смерила меня долгим взглядом. Мне казалось, что воздух между нами можно резать на части, так он был насыщен эмоциями. – Я пойду справлюсь об ужине, – сказала я. – Почему бы тебе не проводить всех в столовую? – Я еще толком и не видела твой дом, Поль, – заметила Глэдис. – О да. Позволь мне сначала все показать маме, Руби. – Прекрасно, – обрадовалась я возможности передохнуть. «Пожалуй, будет потруднее, чем я предполагала», – подумала я. Летти, как будто зная все наши тщательно скрываемые тайны, приготовила ужин еще более изысканный, чем в первый раз для нас. Октавиус без конца повторял, как он завидует сыну, что у него повариха лучше. Глэдис тоже хвалила все, как подобает, но каждый раз, когда она открывала рот, я чувствовала, что она с трудом контролирует себя, что пружина может лопнуть в любой момент и начнется истерика. Казалось, любая мелочь может вызвать взрыв. Поэтому Поль, его отец и я сидели как на иголках. Я почувствовала облегчение, когда мы наконец покончили с десертом, шоколадным ромовым суфле, о котором отец Поля сказал, что оно превосходит по вкусу все, что он когда-либо ел. Когда Молли наливала нам по второй чашечке кофе, появилась миссис Флемминг с Перл на руках. – Ну разве она не потрясающая, мам?! – воскликнула Жанна. – Мне кажется, у нее глаза Поля, да? Какое-то время Глэдис Тейт смотрела на меня не мигая, потом взглянула на Перл. – Симпатичный ребенок, – сказала она ничего не выражающим голосом. – Хотите подержать ее, мадам? – предложила миссис Флемминг. Я затаила дыхание. Миссис Флемминг была бабушкой, которая знает, какое это счастье – подержать и поцеловать собственного внука. – Конечно, – произнесла Глэдис с вымученной улыбкой. Миссис Флемминг поднесла ей Перл. Она беспокойно заерзала на руках, но не заплакала. Глэдис Тейт уставилась на нее, потом быстро поцеловала в лобик. Она улыбнулась миссис Флемминг и кивком показала, чтобы та забрала ее. На мгновение глаза миссис Флемминг сузились, и она поспешно отошла. – Ну и как тебе в роли бабушки, мама? – спросила Жанна. Глэдис Тейт холодно улыбнулась. – Если ты хочешь узнать, не почувствовала ли я себя старше, то ответ – «нет». – Она обернулась и пристально посмотрела на меня через стол, и тогда Поль предложил перейти всем в библиотеку. – Пока здесь нет ничего особенного. Как, впрочем, и везде, но, когда мы с Руби вернемся из Нового Орлеана, этот дом будет как музей. – Почему бы вам не поделиться с мамой своими планами об убранстве дома, – предложил Октавиус. Он повернулся ко мне. – У нас дома обстановкой в основном занималась Глэдис. – О, я бы очень хотела выслушать какие-нибудь предложения, – обратилась я к ней. – Я – не декоратор, – отрезала она. – Ну не скромничай, Глэдис, – сказал Октавиус бесстрашно и кивнул мне. – Твоя свекровь знает, что делать, когда речь идет о том, чтобы обставить и украсить дорогой дом. Могу поспорить, что она могла бы просто пройтись с тобой по дому и сразу же выдать интересные предложения просто так, из головы. – Октавиус! – Да, конечно, Глэдис, – настаивал он. – Ну походите вдвоем, – предложил Поль. – А я буду развлекать всех в библиотеке. На мгновение, видно было, Глэдис охватил гнев. Затем она взглянула на своих дочерей, которые были явно озадачены ее активным противодействием. – Конечно, если Руби действительно этого хочет, – сказала она неохотно. – Пожалуйста, – произнесла я непослушными губами. – Прекрасно, – сказал Поль и поднялся. – С чего мы начнем? – спросила я Глэдис Тейт. – Вам сначала надо устроить свою спальню, – предложила Жанна. – У них отдельные спальни, соединенные дверью. Прямо как у королевской четы, правда, мам? Повисло тягостное молчание. Затем Глэдис улыбнулась и сказала: – Да, дорогая. Очень похоже. Пока мы поднимались по лестнице, а потом спускались в холл, Глэдис шла несколько позади. Она ничего не говорила. Сердце у меня громко стучало, пока я судорожно искала тему для разговора, в котором не выглядела бы ни дурой, ни истеричкой. Я начала говорить о выборе цвета, щебетала о цветовых комбинациях, дизайне мебели, основных акцентах. Когда мы задержались в проеме двери в мою спальню, она наконец посмотрела на меня. – Зачем вы сделали это? – спросила она хриплым шепотом. – Зачем, когда вы знаете правду? – Мы с Полем всегда были очень близки, мама Тейт. Однажды меня уже заставили разбить Полю сердце, чтобы скрыть от него правду. Вы знаете, каково ему было, когда он ее все-таки узнал, – сказала я. – А каково, вы думаете, было мне? – требовательно спросила она. – Мы совсем недолго были женаты, когда Октавиус… когда он проявил неверность. Конечно, ваша мать околдовала его. Дочь Кэтрин Лэндри не могла не обладать таинственной силой, я уверена. Я с трудом сглотнула. Мне хотелось защитить мать, которую я никогда не знала, но я понимала, что Глэдис придумала эту теорию в оправдание неверности мужа, и не собиралась вставлять ей палки в колеса. – Но что же я сделала? – продолжала она. – Я приняла ребенка, покрыла этот грех, сохранила уважение к нашей семье, дала Полю возможность расти под ее защитой. А теперь вы двое… вдруг… это же грешно, – сказала она, качая головой, – просто грешно. – Мы не живем вместе как муж и жена, мадам. Поэтому у нас две отдельные спальни. Она покачала головой, взгляд был колючий, жесткий, безжалостный в своем осуждении. Затем она глубоко вздохнула и сказала, явно жалея себя: – Теперь я опять должна притворяться, еще раз подавить свою гордость и делать то, что мне противно, чтобы мои дети не были опозорены. Это несправедливо. – От меня никто ничего не узнает, – пообещала я. Она рассмеялась холодным резким смешком. – А зачем вам что-то говорить? Посмотрите, что вы теперь имеете, – выкрикнула она и развела руками. – Этот дом, усадьбу, это огромное состояние… и отца для своего ребенка. – Она не отрываясь смотрела на меня. – Мадам, мама Тейт, я вас уверяю… – Вы уверяете меня. Ха! Я и не сомневаюсь, что вы точно так же околдовали Поля, как когда-то ваша мать Октавиуса. Яблоко от яблони недалеко падает, только платить-то за все приходится мне… а не моему дорогому мужу и не моему дорогому приемному сыну. Забавно, – сказала она после паузы. – Я никогда прежде не пользовалась этим термином, никогда, но сейчас, с вами, я не могу сказать ничего, кроме правды: он мой приемный сын. – Это неправда, – парировала я. – Вы сердцем любите Поля не меньше, чем если бы сами родили его, и он отвечает вам тем же. И я вам обещаю, мама Тейт, что никогда и ничего не сделаю, чтобы помешать этой любви. Никогда, – с чувством произнесла я, глядя на нее с твердой решимостью. Она холодно улыбнулась, как бы говоря, что мне это не удастся, даже если бы я очень захотела. – И вы должны знать, что Поль любит Перл как свою дочку, – предупредила я. – Я надеюсь, вы примете это и полюбите ее, как и подобает бабушке. – Любовь, – проговорила она. – Каждому ее нужно так много, неудивительно, что мы все измучены. – Она опять вздохнула, заглянула в мою комнату и с сомнением покачала головой. – Вам нужно поменять занавески на тех окнах. С этой стороны будет садиться солнце. А эти цвета, о которых вы размышляли… Я думала, что вы в некотором роде художница. Здесь нужен беж с легким оттенком розового, – наставляла она. – Вы собираетесь в Новый Орлеан, – продолжала она, расхаживая по комнате, – я там знаю одно место на Канал-стрит… Я подыгрывала, радуясь заключенному между нами перемирию, хотя это было перемирие на ее условиях. На следующее утро мы встали рано, поскольку предстояла поездка в Новый Орлеан. К счастью, утренняя хмарь развеялась, и показались кусочки голубого неба, сквозь которые пробивались солнечные лучи, что сделало поездку более приятной. Я терпеть не могу долго ехать под дождем. Но пока за окнами машины мелькали знакомые пейзажи, меня не покидало чувство, что я вновь переживаю старый кошмар. Я вспоминала свою первую поездку в Новый Орлеан, когда я убежала от деда Джека и меня чуть не изнасиловал мужчина, который сделал вид, будто хочет помочь мне найти дорогу в большом городе. Но это был тот самый день, когда я впервые встретила Бо. Я уже была готова все бросить и уйти из дома моего отца, и вдруг появился Бо, как сказочный принц под алыми парусами. С первого мгновения, с первого взгляда я ощутила, что он – особенный, и по тому, как он смотрел на меня, когда понял, что я – не Жизель, мне стало ясно: он думает обо мне то же самое. Когда вдали показалось озеро Пончартрейн с темно-изумрудной водой и барашками волн, я живо представила себе наше первое свидание с Бо и то, какими страстными мы были уже тогда. Я погрузилась в свои воспоминания и не заметила, что Поль уже привез нас в город, пока он не подъехал к отелю «Фейрмонт». Большую часть поездки Перл проспала, но, когда мы вышли из машины, ее заворожили звуки улицы, шум голосов, людская суета вокруг. Поль забронировал нам номер-люкс с двумя двуспальными кроватями и смежную комнату для миссис Флемминг и Перл. После легкого обеда в отеле миссис Флемминг отнесла Перл наверх поспать, а мы с Полем занялись покупками. Я уж и забыла, как любила этот город. У него был свой особый ритм жизни, который менялся по мере того, как день переходил в ночь. Утром он был совсем тихим: запертые магазины, закрытые ставни и балконные двери, особенно в знаменитом Французском квартале. Тенистые улицы овеяны предрассветной прохладой. Потом магазины открывались, и улицы заполнялись людьми. Изящные, нарядные балконы пестрели цветами. Торговцы громко рекламировали свой товар; музыка звала туристов в рестораны и бары. День клонился к вечеру, и ритмы ускорялись. Уличные артисты занимали свои места на углах, отбивали чечетку, показывали фокусы, играли на гитарах. У Поля был список мест, куда надо пойти, который, как он признался, составила его мать. – Она знает об этом гораздо больше нас, – заявил он и показал мне продиктованный ею перечень вещей, которые мы должны были купить. – Что ты думаешь? – спросил он. – Прекрасно, – ответила я, хотя многое из этого списка совсем не совпадало с тем, что бы я выбрала сама. Мы ходили из магазина в магазин, покупая мебель, светильники, ткани – множество разных вещей, которые предложила его мать. Я чувствовала себя бессловесным придатком. – У мамы великолепный вкус, – заявил он, не дождавшись моих комментариев. – Да, – ответила я. Казалось, что она здесь, рядом с нами. Позже днем мы передохнули и пошли в кафе «Дюмонд» выпить кофе и отведать их знаменитые булочки. Мы сидели и наблюдали за художниками у мольбертов, шагающими мимо туристами с широко раскрытыми глазами и болтающимися на шее фотоаппаратами. С реки дул прохладный легкий ветерок, а вокруг порхали лепестки магнолии. – Я заказал места для нас на ужин в «Арнаудс», – объявил Поль. – «Арнаудс»? – Да, мама посоветовала. Ты не думаешь, что это хороший выбор? – О да, очень мило, – произнесла я и поспешила улыбнуться. Откуда Полю было знать, что в наше первое официальное свидание Бо повел меня именно в «Арнаудс»? Мне казалось, что все вокруг сговорились разбудить мои воспоминания, плохие и хорошие, оставшиеся от жизни в этом городе. Мы чудесно поужинали, и Перл вела себя прекрасно. Потом Поль предложил остаться в фойе отеля и послушать джаз. Мы немного посидели, но поездка и хождение по магазинам изнурили меня больше, чем я предполагала. У меня закрывались глаза. Поль рассмеялся, и мы пошли в номер. Это была первая ночь, которую мы провели в одной комнате, хотя и не в одной постели, и в этом была какая-то интимность, мы оба это чувствовали, испытывая неловкость. Когда я стояла у раковины в одной рубашке и смывала косметику с лица, я вдруг увидела в зеркале, как пристально смотрит на меня Поль своими голубыми глазами, и почувствовала себя раздетой. Как только он заметил, что я смотрю на него, он быстро отвернулся. Я вошла в ванную комнату и переоделась ко сну. Поль был уже в своей постели, когда я погасила свет и забралась под одеяло. – Спокойной ночи, Руби, – тихо сказал он. – Спокойно ночи. Тишина и темнота, казалось, сгустились вокруг нас. Отныне нам предстояло все делить поровну, стать одним целым, как и подобает мужу и жене, за исключением самого главного: мы не могли принадлежать друг другу. Мысль эта витала надо мной в ночи, преследуя, мучая. Но когда я повернулась на бок и закрыла глаза, меня вновь захватили воспоминания о Бо и нашей страстной любви. Ибо теперь это было все, что у меня осталось. На следующий день мы продолжили наш поход за покупками в соответствии с перечнем, составленным миссис Тейт. Я сходила в художественный салон и оставила им свой список, по которому мне все обещали доставить в ближайшее время. После обеда мы с Полем прогулялись по Французскому кварталу теперь уже в поисках подарков для его сестер и родителей. – Ты не собираешься повидать свою мачеху? – спросил он. – Она ведь еще ничего не знает о нас. – Я думала об этом, да, – ответила я. – Хотя и не горю желанием. – Я пойду с тобой. – Нет. Думаю, сначала мне это лучше сделать одной, – откликнулась я. – Хорошо. – Он улыбнулся. – Заказать тебе кеб или… – Нет, пожалуй, возьму такси. – Я так часто это делала, когда жила в великолепном доме своего отца в Гарден Дистрикт. Поездка все еще была для меня чудесной, радостной, но как только я вышла из машины и направилась к особняку, то почувствовала, как тяжело начало биться сердце. Как мне вновь переступить порог этого дома и предстать перед мачехой, после того как я сбежала? Я знала, что Жизель в школе, поэтому встреча с ней мне не грозит, но войти в этот огромный дом, зная, что отца больше нет, нет больше Нины, а Бо где-то далеко в Европе, возможно, увлечен какой-то другой молодой женщиной, – все это казалось пыткой, на которую я сама себя обрекла. Я стояла на улице и смотрела на знакомый особняк цвета слоновой кости. Он как будто не изменился, застыл во времени. «Вот сейчас я перейду эту улицу, и прошлое исчезнет, и я все начну сначала, – подумала я. – Папа будет жив, энергичный и красивый. Нина Джексон появится на кухне, ворча на качество продуктов и жалуясь на злых духов в шкафах, а Отис застынет у двери, ожидая меня для приветствия. Я услышу, как Жизель пронзительно жалуется на что-то наверху»… Я уже собралась перейти через дорогу, когда подрулил знакомый «ролс-ройс». Я наблюдала, как он остановился перед домом и вышла Дафни. Если уж кто-то совсем не изменился, так это Дафни. Ледяная королева с гордой осанкой. Она отдала какое-то приказание водителю, машина отъехала, и Дафни начала подниматься по ступенькам. Новый дворецкий, пониже ростом, с темными с проседью волосами, немедленно открыл дверь. Как будто он ничем не занимался, а только ждал за дверью ее возвращения. Даже не кивнув ему, она прошествовала в дом. Он слегка поклонился, потом выглянул на улицу, как бы желая вдохнуть воздух свободы. Через мгновение дверь закрылась, и я ступила на тротуар. Но даже сама мысль о встрече с ней показалась мне вдруг такой страшной и неприятной, что я быстро развернулась и поспешила прочь, шагая так скоро, что со стороны, наверное, казалось, будто я от кого-то убегаю. Да я и на самом деле убегала. Убегала от ужасных воспоминаний, от злобы Дафни, ее попытки оттенить меня, держать взаперти, ее ревности к любящему меня отцу, ее горячего стремления выставить меня в дурном свете перед родителями Бо. Я бежала от пустоты этого огромного дома, которая воцарилась там после смерти папы, от теней и мрака, притаившихся в его углах. Такси мне так и не попалось, пока я неслась через несколько кварталов, и, когда я наконец добралась до отеля и Поль открыл мне дверь, я тряслась как в лихорадке, волосы растрепались, лицо исказилось гримасой боли. – В чем дело? – спросил он. – Что она сделала? – Ничего, – сказала я и бросилась на кровать. – Я с ней так и не поговорила. Я не смогла сделать этого. Я ей напишу. И пожалуйста… Давай уедем домой… сейчас! Он отрицательно покачал головой. – Но нам еще нужно купить кое-какие вещи. Мама думает, что нам нужно… – О Поль! – вскричала я, схватив его за руку. – Увези меня домой. Пожалуйста… просто увези меня домой. Остальное ведь ты можешь приобрести сам, правда? Он кивнул. – Конечно, – произнес он. – Мы уедем сейчас же. Только когда мы оказались в бухте и направились вверх по дороге в Кипарисовую рощу, я опять почувствовала облегчение. Передо мной предстал наш огромный дом, и я осознала, что это мой дом, даже если его украшает моя свекровь, а не я. Теперь больше, чем когда-либо, я радовалась тому, что согласилась выйти замуж за Поля и переехать сюда. Из этого уединенного далека я постараюсь отогнать призраки моего жуткого прошлого. Я не могла дождаться, когда устрою студию и опять начну писать. Болота, огромная усадьба, наши нефтяные скважины – вот те стены, которые не смогут одолеть демоны. «Здесь я в безопасности… – подумала я, – в безопасности». 5. Печальные новости Мои первые шесть месяцев пребывания в Кипарисовой роще в качестве ее хозяйки были так наполнены каждодневными заботами, что времени на размышления о жизни, которую я выбрала для себя и своей дочери, не оставалось. Я и не заметила, как пролетела зима, пока не увидела, что сходит последний снег. А наступающая весна ошеломила меня таким буйством красок, какого я никогда прежде не видела. Вскоре после поездки в Новый Орлеан начали поступать предметы обстановки и убранства для нашего огромного дома. По комнатам сновали художники и декораторы, рабочие укладывали плитку, стелили ковры, вешали драпировки и зеркала. Мать Поля приезжала почти каждое утро, чтобы осуществлять надзор. Когда я высказалась по этому поводу, Поль то ли неправильно меня понял, то ли проигнорировал мое неудовольствие. – Разве не здорово, что она проявляет к нам такой интерес? – ответил он. – Проводит здесь столько времени, бегает из комнаты в комнату, вверх-вниз по лестнице, отвечает на все вопросы и освобождает тебя для работы в твоей студии. Я проводила почти все время на мансарде, потому что это было единственное место, куда Глэдис отказывалась заходить. Поль тоже был охвачен деловым порывом. Он делил свое время между консервным заводом и нефтяными скважинами. Через две недели после нашего возвращения из Нового Орлеана пробурили новую скважину. Он назвал ее «Колодец Перл» и решил, что все доходы от нее будут принадлежать ей. Перл еще не исполнилось и года, а она была уже богаче большинства людей в конце их трудовой жизни. В выходные дни мы давали грандиозные ужины для партнеров Поля по нефтяному бизнесу и их жен. Наш дом и усадьба производили на всех огромное впечатление, особенно на выходцев из Батон Руж, Хьюстона или Далласа. Я знала, что они не ожидали увидеть ничего подобного в кейджунской бухте. Поль без устали расхваливал на все лады меня, мои таланты и успехи. Прошел почти месяц после моей попытки встретиться с Дафни в Новом Орлеане, прежде чем я нашла в себе силы написать ей письмо. Поль спрашивал меня об этом время от времени, и я отвечала: «Скоро. Я собираюсь с мыслями». Он знал, что я просто тяну время, но не настаивал. Наконец наступил день, когда я села в патио с ручкой и бумагой и начала писать. Дорогая Дафни, мы не переписываемся и не разговариваем друг с другом уже почти год. Я знаю, что тебя мало интересует, что со мной происходит и где я сейчас, но ради памяти моего отца я решила написать это письмо. После того ужасного случая в отвратительной клинике, куда ты отправила меня на аборт, я убежала и вернулась к своим корням, в бухту. Несколько месяцев я жила в старой хибаре моей бабушки, стараясь выжить так, как она меня этому научила. Я родила красивую дочку, которую назвала Перл, и несколько месяцев боролась за наше существование. Я поняла, что главная моя обязанность – обеспечить благополучие дочери, и, помня это, вышла замуж за Поля Тейта. Вряд ли ты это поймешь, но у нас необычная совместная жизнь. Мы скорее партнеры, стремящиеся сделать друг друга счастливыми и обеспечить спокойное будущее Перл, чем муж и жена. Поль получил наследство и сделал себе состояние на нефти. У нас прекрасный дом, который называется «Кипарисовая роща». Я ничего у тебя не прошу, уж, во всяком случае, не твоего прощения, не воспринимай и ты это письмо как мое прощение тебе за то, что ты пыталась сделать со мной в прошлом. На самом деле я испытываю к тебе больше жалости, чем гнева, и по-прежнему надеюсь, что мне будет передано то, что мой отец мне оставил. Моя любовь к нему не уменьшилась ни на йоту. Я безумно скучаю по нему. Пожалуйста, проследи, чтобы у адвоката, распоряжающегося моим имуществом, был мой адрес. Руби. Я не получила ответа, но это и неудивительно. По крайней мере, я объявилась, и она не могла заявить, что я исчезла и порвала всяческую связь с именем отца. Я никогда не воспринимала ее как мать или члена семьи. Она была для меня чужим человеком, когда я жила в доме Дюма, а уж теперь-то и подавно. Жанна заезжала чаще, чем Тоби, навестить нас и поиграть с Перл. После моего замужества она охотно приняла меня в свои объятия как сестру и временами поверяла мне свои маленькие тайны больше, чем родной сестре Тоби, и уж, конечно, больше, чем своей матери. Однажды мы сидели в патио и потягивали прохладный лимонад, наблюдая, как миссис Флемминг гуляет с Перл по саду. Жанна приехала в Кипарисовую рощу, чтобы поговорить о своем друге Джеймсе Пайтоте, молодом адвокате. Это был высокий, темноволосый красивый мужчина, чья вежливость и обаяние слегка напоминали мне папу. – Думаю, скоро у нас будет помолвка, – сообщила Жанна. По тому, как она это сказала, я поняла, что узнала об этом первой. – Думаешь? – Даже мысль об этом приводит меня в ужас! – воскликнула она. Я расхохоталась. – Это не смешно, Руби. Я лежу ночи напролет без сна и совсем себя извела. Что окончательно заставило тебя решиться выйти замуж за Поля? – спросила она. «Если бы она знала правду, то не вела бы себя так по-родственному», – испугалась я. – Понимаешь, я не знаю, что такое любовь на самом деле. Я влюблялась во стольких парней и, ты помнишь, одно время встречалась с Дэни Морганом. – Помню. – Но он стал таким… идиотом. Джеймс – другой. Джеймс, он… – Какой? Расскажи мне, – попросила я. – Заботливый и внимательный, любящий и мягкий. Знаешь, мы еще не делали этого, – добавила она краснея. – Конечно, он хотел, и я – тоже, но я просто не смогла до свадьбы. Я сказала ему, и он понял. Он не рассердился. – Потому что ему действительно не безразличны ты и то, что делает тебя счастливой, – заключила я. – Это и есть любовь или, по крайней мере, ее суть. Другие вещи, конечно, тоже важны, но совершенно не обязательно, чтобы раздавался звон колоколов каждый раз, когда вы целуетесь. Мне кажется, что зависимость друг от друга – это и есть та почва, из которой вырастает долгая настоящая любовь, Жанна. – Ну конечно, у вас с Полем был свой звон колоколов. Ведь вы так давно влюблены. Я помню, как он не мог дождаться конца ужина, чтобы сесть в свою моторку и поехать повидать тебя, хоть всего на десять минут. Это было как… как восход солнца, когда лучи падают тебе на лицо. – Мои чувства к Джеймсу не такие сильные, – призналась она, – поэтому я боюсь, что совершу ужасную ошибку, если скажу «да». – Некоторые люди любят слишком сильно, – сказала я тихо. – Как Адам любил Еву, – ответила она кивая. – Он съел запретный плод вслед за Евой, чтобы не потерять ее. Это мне однажды рассказал отец Раш. – Да, значит, как Адам, – сказала я улыбаясь. – Эта романтическая история стала для меня символом любви. Я хочу, чтобы мой брак был романтичным, таким же романтичным, как твой, – произнесла она. – А твой ведь именно такой, правда, Руби? Я пристально посмотрела на нее. Что это? Ее молодость мешает ей увидеть правду в моих глазах или моя скрытность? Я мягко улыбнулась. – Да, Жанна, но это не происходит вдруг, в одночасье, а, судя по тому, как ты говоришь о Джеймсе и что ты мне о нем рассказала, вас ждет большое счастье. – О! Я так рада, что ты это сказала! – воскликнула она. – Я очень ценю твое мнение, даже больше маминого и уж, конечно, Тоби. – Я думаю, что тебе все же нужно сначала поговорить с мамой, – сказала я. – Мне бы не хотелось убеждать тебя что-то сделать. Ты должна сама себя убедить. В голове у меня мелькнула мысль о том, как будет ненавидеть меня Глэдис Тейт за то, что я даю интимные советы ее дочери. – Не беспокойся, глупенькая, – проговорила она. – Просто я хочу быть абсолютно уверена, что поступаю правильно. Было время, когда и ты не чувствовала себя уверенно, ведь так? – Да, – призналась я. – Ты никогда не говоришь о своей жизни в Новом Орлеане. У тебя там было много ребят, когда ты училась в частной школе? – Нет, не много, – ответила я и быстро отвернулась. От нее не ускользнуло, как я отвела взгляд. – Но один-то был? – Да нет, собственно, никого не было, – произнесла я, поворачиваясь к ней с улыбкой. – Ты ведь знаешь, какие бывают богатые креольские парни. Надают обещаний, просто чтобы затащить тебя в постель, а затем бросаются за новыми победами. – А ты? – быстро спросила она. – Что я? – Ты ложилась с ними в постель? – Жанна! – Извини. Я думала, что могу спросить. Я думала, что мы теперь как сестры, даже ближе, чем ты и твоя сестра-близнец. – Это было бы совсем несложно, – рассмеялась я. Несколько мгновений я смотрела на нее не отрываясь. – Нет, – сказала я. – Не ложилась. – Я знала, скажи я правду, и слезы брызнули бы у меня из глаз, а весь этот чудесный мир, который мы с Полем создали, покатится в тартарары. Она взглянула на меня с облегчением. – Значит, я права, что хочу подождать, пока мы не поженимся? – Если есть ощущение правоты, значит, это правильно, – сказала я ей. Похоже, она удовлетворилась моим ответом. Я боялась давать кому-либо советы, когда это касалось романов и брака. Кто я такая, чтобы советовать? На следующий день Жанна приехала, чтобы объявить о своей помолвке с Джеймсом Пайтотом. Они назначили дату. Как только Поль услышал об этом, он заявил, что, если она захочет, свадьба будет в Кипарисовой роще. Она посмотрела на меня с видом заговорщицы и вскрикнула от восторга. – Руби поможет мне спланировать свадьбу, да, Руби? – Конечно, – ответила я. – О Поль, – сказала она, – ты не просто женился на женщине, которую всегда любил, и подарил нам прекрасную племянницу. Ты дал мне замечательную новую сестру. Мы обнялись и поцеловались, и я надеялась, что не ошиблась, и Жанну ждет удачный и счастливый брак. В любом случае нам предстояло подготовить и пережить это грандиозное семейное событие. Казалось, Поль был прав: наша жизнь полна радостного возбуждения и скуке нет места в этом доме. В этот вечер Поль постучал в смежную дверь и вошел в мою спальню, когда я сидела перед зеркалом за туалетным столиком и расчесывала волосы. Я уже была в ночной рубашке, а он – в голубой шелковой пижаме, которую я подарила ему на день рождения. – Я только что разговаривал с отцом по телефону. Он говорит, что дом превратился в командный пункт. Они уже составили длинный список гостей и начали первые приготовления. Он клянется, что все это напоминает сражение. Я рассмеялась. – Жаль, что у нас не было грандиозной свадьбы, – сказал он. – Ты заслуживаешь, чтобы с тобой обращались, как с кейджунской принцессой. – Со мной так и обращаются, Поль. – Да, но… – Его взгляд был прикован к моим глазам в зеркале. – Каково тебе все это время? Я имею в виду… ты действительно счастлива, Руби? – Да, Поль. Счастлива. Он кивнул, и лицо его осветилось мягкой улыбкой. – Как бы там ни было, спасибо, что ты сразу приняла моих сестер как родных. Они обожают тебя, а мама… мама кое-чему научилась и не только принимает неизбежное. Я знаю, что теперь она уважает тебя. Меня удивили его слова. Неужели он так слеп, что не видит, каким холодным и хмурым становится взгляд его матери каждый раз, как она обращает на меня свой взор, или он так твердо решил быть счастливым, что игнорирует это и живет иллюзиями? – Надеюсь, что это так, Поль, – проговорила я, но без особой уверенности. – Правда, – настаивал он. – Ну, спокойной ночи. Он сделал шаг ко мне и нежно поцеловал меня в шею. Он не целовал меня так с тех пор, как мы поженились. Тепло его губ волнами разошлось по моим плечам и груди. Я закрыла глаза, а когда открыла, он все еще был рядом, его губы почти касались моего лица. – Спокойной ночи, – сказала я хриплым шепотом. – Спокойной ночи. – Он быстро повернулся и вышел из комнаты. Мгновенье я пристально смотрела ему вслед. Глубоко вздохнула и отправилась спать. В ту ночь я долго ворочалась, не в силах уснуть, пока наконец усталость не смежила мои веки. Три дня спустя безмятежный покой Кипарисовой рощи был нарушен прибытием Жизель. Она и два ее школьных приятеля вихрем промчались по нашей дорожке, сотрясая воздух громкими гудками своего кадиллака. Все слуги и я бросились к окнам, испугавшись, что что-то случилось. Джеймс взглянул на меня с удивлением. – Это всего лишь моя сестра-близнец, – сказала я. – Не беспокойся, Джеймс. Я сама встречу ее и провожу. – Очень хорошо, мадам, – ответил он и с радостью удалился. Я отправилась на галерею, чтобы предстать перед ними. Прошло много времени, с тех пор как мы виделись с Жизель в последний раз. Приехавшие с ней парни оказались красивыми стройными юношами в темно-синих блейзерах с клубной эмблемой, вышитой золотом на нагрудных карманах. За рулем сидел голубоглазый блондин с хорошим цветом лица. Второй, темноволосый, вышел из машины первым, придержав дверь для Жизель и отвесив ей европейский поклон, как будто она была особой королевской крови. Их смех наводил на мысль, что они изрядно выпили или, возможно, покурили травки. Вряд ли можно было ждать, что Жизель изменилась или повзрослела с нашей последней встречи, но я надеялась на эту чудесную метаморфозу. – А вот и Руби, – закричала она, едва меня завидев. – Моя дорогая, любимая близняшка, хозяйка Кипарисовой рощи. Должна признать, дорогая сестра, – продолжала она, кивая и обводя все взглядом, – для кейджунки ты неплохо устроилась. Вся троица залилась веселым смехом. – Ну ты что, не можешь поздороваться? – закричала Жизель, уперев руки в бока. – Мы так давно не виделись. Могла бы хоть сделать вид, что тебе приятно. – Здравствуй, Жизель, – сухо сказала я. – Что же мы даже по-сестрински не обнимемся и не поцелуемся? – Она шагнула ко мне. Я покачала головой и обняла ее. – Ну вот, это уж на что-то похоже. Ты должна оценить нашу самоотверженность. Мы проехали такой длинный путь, чтобы нанести тебе визит, и чуть не умерли от скуки. Не на что было даже посмотреть: хибары на курьих ножках, снующие по каналам лодки с ловцами креветок и бедные грязные дети, играющие в пыли ржавыми инструментами. Правда, Дарби? – обратилась она к темноволосому молодому человеку. Он кивнул, не отводя от меня взгляда. – Почему бы тебе не представить всех как полагается, Жизель, – сказала я. Она хмыкнула: – Конечно, именно так, как нас учили в Гринвуде, да? – Она повернулась и, изображая нашу гринвудскую преподавательницу по этикету, заговорила в нос: – Это – Дарби Хеннесси, из тех паршивых богатых Хеннесси с берега Нового Орлеана. Дарби рассмеялся и поклонился. – А этот застенчивый светловолосый молодой человек слева от меня – Генри Говард. Его отец – один из наиболее известных и важных архитекторов. Любой из этих молодых людей не колеблясь бросил бы к моим ногам свое состояние, не так ли, джентльмены? – Немножко я бы все-таки оставил себе на шампанское, – съязвил Дарби, и они опять расхохотались. – Этот дом… должна признаться, Руби, – сказала Жизель, отступая назад. – Я и понятия не имела. Ты уже богата еще до того, как получишь свою долю нашего наследства. Ты можешь себе представить, какой состоятельной будет моя сестра-близняшка, Генри? Тот кивнул, глазея по сторонам. – Состоятельной, – признал он. – Блестяще. Генри сейчас трудится над своей докторской диссертацией по хирургии мозга, – сказала она, и Дарби рассмеялся. – Ну, ты собираешься показать нам все или мы так и будем здесь стоять целый день в болотной жаре? – требовательным тоном спросила она. – Конечно, я вам все покажу. – Ничего, если мы оставим машину прямо здесь? – спросил меня Генри. – Почему же нет? – отрезала Жизель, прежде чем я успела вымолвить слово. – Что ты думаешь, у нее здесь лакей для парковки? – Она засмеялась и взяла Дарби под руку. – Экскурсию, мадам, – сказала она. – Ты ни на йоту не изменилась, Жизель, – отозвалась я, качая головой. – А зачем? Я всегда была совершенством. Правда, Дарби? – Правда, – ответил тот послушно. Я открыла дверь и пригласила их в дом. – Дафни бы рот разинула от удивления, если бы увидела, как ты хорошо устроилась, сестренка, – сказала Жизель, разглядывая огромный холл в прихожей, мои картины, небольшие статуи, сверкающие чистотой мраморные полы и великолепную лестницу. Она насмешливо присвистнула, осмотрев элегантную обстановку в гостиной и соседних с ней комнатах, но ее сарказм сменился немым изумлением, когда я провела их вниз и они увидели большие картины, дорогие лампы и люстры, огромную кухню и столовую со столом, за которым свободно могли разместиться двадцать человек. – Это кладет на лопатки все, что я когда-либо видел в Гарден Дистрикт, – признался Генри. – Прошу сюда. Сначала я показала им комнаты для гостей, а затем спальни Поля и свою, пропуская детскую, потому что там спала Перл. – Отдельные, но смежные спальни, – заметила Жизель и цинично улыбнулась. – И как часто мы пользуемся этой дверью? – прошептала она. Я не ответила, чувствуя, что бледнею. Она засмеялась и обвела все долгим взглядом. – У тебя больше нет художественной студии, – удовлетворенно констатировала она. – Студия в мансарде, – ответила я спокойно. – В мансарде? – Давай я тебе покажу, – сказала я и повела их наверх. – Это невероятно, – произнес Дарби, явно под большим впечатлением. – Просто дворец. Посмотри на вид из окна! – воскликнул он, поворачиваясь к Жизель. Та стояла позади нас, поджав губы. – Всего лишь вид на болота, – сказала она. – Да, но… какой красивый! Этот большой бассейн и все эти цветы… – Ну хорошо, – вспыхнула Жизель, не скрывая раздражения. – Что-нибудь выпить у тебя есть? У меня в горле пересохло. – Конечно. Пойдемте вниз, в патио, и Молли принесет нам лимонад. – Лимонад, – насмешливо передразнила она. – А покрепче у тебя ничего нет? – Все, что хочешь, Жизель. Просто скажи моей горничной. – Ее горничной. Нет, вы слышите, как разговаривает моя сестра-кейджунка? «Просто скажи моей горничной». Мы отправились вниз, молодые люди шли позади нас. Жизель схватила меня за руку. – А где ребенок Бо? – грубо спросила она. – Перл спит, и здесь никто не знает, что она ребенок Бо, – ответила я. – Конечно. – Она довольно улыбнулась и зашептала: А наш брат, твой муж? – Он сейчас на работе, на нефтяных разработках. – Сердце у меня заколотилось. – Если ты приехала сюда, чтобы доставить нам неприятности… – Зачем мне это? Мне наплевать, что ты там наделала, хотя я знаю, что сделала ты это просто назло Бо. – Это неправда, Жизель. – Ты что, и слышать о нем не хочешь? – дразнила она меня. Я молчала. – Он порвал со своей невестой в Европе, так что, видишь, если бы ты не пошла на эту греховную сделку, ты, может, еще и заполучила бы его, – заявила она с чувством огромного удовлетворения. Я почувствовала, как кровь бросилась к моим щекам, и собрала все свои силы, чтобы не упасть и ковылять дальше на ватных ногах. Жизель засмеялась и взяла меня под руку. – Ну давай не будем говорить о старых романах. Давай сначала обменяемся новостями. Мне так много нужно тебе рассказать, кое-что тебе понравится, но… не все, – заключила она с игривым смешком. Она гордо прошествовала вниз со своим послушным эскортом, готовым по мановению ее руки броситься выполнять любое поручение. * * * – Свадьба Дафни, – начала Жизель, доставая мятную лепешку, – это что-то незабываемое. Они с Брюсом расходов не жалели. Было столько гостей, что церковь расходилась по швам. Многие приехали из любопытства, просто не хотели пропустить событие сезона. Знаешь, у нее ведь на самом деле никогда не было друзей. Только деловые знакомства, и ей всегда было на всех наплевать, да и сейчас тоже. – Они счастливы вместе? – Счастливы? Едва ли, – ответила она и засмеялась. – Что ты имеешь в виду? – Брюс все еще у нее на побегушках. Помнишь, как я раньше дразнила его: Брюс, пойди туда, Брюс, принеси то. Ты знаешь, что я узнала, услышав однажды ночью их деловой разговор? Она заставила его подписать брачный контракт, лишающий его всех прав на имущество. Он ничего не унаследует, если с ней что-нибудь случится. Ничего. И он не может развестись с ней и потребовать через суд какую-нибудь часть имущества. – Зачем она вышла за него замуж? – Зачем? – Жизель возвела глаза к небу и хмыкнула. – А ты как думаешь зачем?.. Чтобы он держал язык за зубами. Они ведь выбились из нужды. Но Дафни хитра. Все было под ее контролем, и она сделала Брюса зависимым от себя. – Ей нужен был эскорт, вот и все. Они не спят вместе. Нечто вроде того, что у тебя. – Она кивнула в сторону окон наверху. – Отдельные спальни. Только у них нет даже смежной двери. – Она засмеялась. Затем взглянула на Дарби и Генри, которые сидели, потягивая свои напитки, уставившись на нее и глупо улыбаясь, как два зачарованных голубка. – Почему бы вам не пойти посмотреть нефтяные скважины или что-нибудь еще. Нам с Руби надо поговорить о своем, – отрезала она. Парни послушно встали и ушли. – Они обожают меня, – заявила она, глядя им вслед, – но им не хватает воображения и оба скучны. – Тогда почему ты с ними? – Просто для забавы. – Она придвинулась ближе. – Итак, Брюс однажды вошел в мою ванную комнату, когда я принимала ванну. – И что произошло? – спросила я, широко открыв глаза. – А как ты думаешь? Я не была уверена, можно ли ей верить, но я помнила, как глазел на меня Брюс, раздевая взглядом, и как я ежилась от его прикосновений. Она высоко вскинула голову, отвела плечи и с высокомерным видом произнесла: – Я была со многими мужчинами и постарше. Я даже спала с одним из моих педагогов в школе. – Жизель! – Да? И насколько это хуже того, что ты делаешь… спишь со своим наполовину братом? – отчеканила она. – Нет, мы не спим вместе. Мы женаты. Но в этом смысле мы не муж и жена. Мы оба так решили. – Зачем? – гримасничая, спросила она. – Зачем же тогда жениться? – Поль всегда любил меня, и, прежде чем мы обо всем узнали, я тоже очень привязалась к нему. Он любит Перл как свою собственную дочь. Теперь у нас особые отношения, – закончила я. – Особые, очень хорошо. Тоска! Тогда, я полагаю, ты имеешь любовника, какого-нибудь потрясающего высокого смуглого болотного кейджуна, который тайком проникает по ночам в твою комнату? – Нет, конечно же, нет. – Конечно, нет, конечно же, не ты, Добропорядочная Мисс. – Она откинулась, свесив руки с подлокотников кресла. – Я написала Бо и рассказала ему о твоей свадьбе и какой богатой ты стала, – сказала она. – Зачем ты это сделала? – Ну, ты ведь сбежала. Тебе надо было сделать аборт и остаться в Новом Орлеане. Даже при всем том, что ты имеешь, все равно ты живешь в болоте. – Болота прекрасны. Природа не может быть безобразной, – ответила я. Воцарилось молчание. – А о дяде Жане я тебе говорила? – внезапно спросила она. – О дяде Жане? Нет. А что с ним? – Ты ничего не знаешь? – В чем дело, Жизель? – Он покончил с собой, – ответила она беспечно. – Что? – Я задохнулась и почувствовала, как кровь отхлынула от лица, а ноги приросли к полу. – Он однажды украл нож, которым они режут пластилин в комнате отдыха, и перерезал себе вены. Истек кровью, прежде чем обнаружили, что он натворил. Дафни устроила из этого большой спектакль, угрожала подать в суд на лечебницу. Насколько мне известно, они сумели договориться. У нее этого не отнимешь. Уж если на чем-то можно сделать деньги, она своего не упустит. – Дядя Жан… покончил с собой? Когда? – Несколько месяцев назад, – сказала она, передернув плечами. Я сидела, окаменев. В последний раз я видела его, когда мы приезжали с Бо, чтобы сообщить о смерти папы. – Почему же никто мне не написал? Почему ты не написала? – Дафни сказала, что ты порвала все отношения с семьей, когда сбежала, – ответила она. – И ты знаешь, как я ненавижу писать письма, особенно сообщать плохие новости. Если только это не чужие плохие новости, – добавила она, хохотнув. – Бедный дядя Жан. Мне не следовало говорить ему, что папа умер. Пусть бы он думал, что папа просто не приезжает к нему. – Может, это твоя вина, – подхватила Жизель, наслаждаясь моим несчастьем. Затем опять передернула плечами и отхлебнула из бокала. – А может, тебя следует поздравить. В конце концов, теперь ему лучше. – Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? Никому не лучше быть мертвым, и даже дяде Жану, – закричала я прерывающимся голосом. – Единственное, что я твердо знаю, что для меня было бы лучше умереть, чем вечно жить в этом тухлом заведении, – провозгласила она. Глаза мои наполнились слезами, когда я подумала об одиноком и заброшенном дяде Жане. – А кто это у нас? – услышали мы, обернулись и увидели, как Поль выходит из дома. – Неужто это мой богатенький братец и зятек? – съязвила Жизель. Поль замер на месте и перевел взгляд на меня. – Что случилось, Руби? – быстро спросил он. – Я только что узнала, что мой дядя Жан покончил с собой в лечебнице. – О, мне очень жаль. – А меня поцелуют при встрече? – спросила Жизель. – Конечно. – Он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, но она так быстро повернула лицо, что он коснулся ее губ и в удивлении сделал шаг назад. Жизель рассмеялась. – Когда это произошло? – спросил Поль. – Забудь об этом. Я не хочу копаться в плохих новостях, – сказала Жизель и пожала плечами. – Руби только что мне объяснила, как целомудренно устроен ваш брак, – поддразнила она. Ее наглая улыбка заставила нас с Полем почувствовать себя виноватыми. – Жизель, прекрати. – О, не будь такой чувствительной. Кроме того, какая мне разница, что вы двое делаете? – Она посмотрела в сторону полей. – Не попадались тебе два состоятельных креола, которые бродят вокруг твоих нефтяных скважин? – Кто? – Приятели Жизель, – сухо сказала я. – О нет. – Может, они провалились в болото, – произнесла она и засмеялась. Затем встала и взяла Поля под руку. – Почему бы тебе не показать мне свое поместье и нефтяные разработки? – проговорила она. – Конечно. – Ты остаешься ужинать, Жизель? – спросила я. – Пока не знаю. Если мне будет скучно, я уеду. Если нет, останусь, – сказала она, подмигивая. – Ну, пошли, мистер Нефтяной Барон. Поль беспомощно взглянул на меня. – Знаешь, Жизель, я думаю, прогулка по болотам доставит тебе большое удовольствие. Ты сразу получишь обо всем наилучшее представление, правда, Руби? – Что? А, да, – ответила я без всякого выражения. Мысли мои были все еще заняты дядей Жаном. – Только не я. Я не собираюсь ни в какие болота. Где эти идиоты? – спросила она, оглядываясь по сторонам. Мы увидели их около бассейна. – Дарби, Генри, – закричала она, – идите сюда. Они бросились бегом, будто она держала их на длинном невидимом поводке. Когда парни подошли, она представила их Полю, и они заговорили о добыче нефти. Поль объяснял, как бурят скважины и обустраивают колодцы. Жизель моментально заскучала. – Здесь что, совсем некуда пойти… ну, знаешь, потанцевать и все такое? – Здесь есть неподалеку местечко, где играет великолепный оркестр зудеко, – сказал Поль. – Мы с Руби часто ходим послушать. – Не думаю, что это для нас, – отмахнулась Жизель. – Как насчет чистого ресторана? – У нас замечательная повариха. Мы будем рады, если вы останетесь на ужин, – проговорил Поль. – Я не возражаю, – заявил Генри. – И я тоже, – вслед за ним согласился Дарби. – А я возражаю. Я хочу вернуться в Новый Орлеан и пойти в ночные клубы, – сказала Жизель. – Здесь слишком тихо, и я не могу избавиться от кислого запаха в носу. – Кислого запаха? – Поль посмотрел на меня, но я лишь пожала плечами. – Болотная вонь, – изрекла Жизель. – Я ничего не чувствую, – сказал Дарби. – Ты бы не заметил, даже если бы к тебе в постель залез скунс, – отчеканила она. Генри рассмеялся. – О нет, он заметил бы. Он уже с несколькими спал. Жизель засмеялась, выпустила руку Поля и взяла Генри под ручку. – В машину, Джеймс. Я нанесла визит сестре, и мы посмотрели ее богатство. Не беспокойся, – заявила она. – Я все преувеличу, когда буду описывать это Дафни. – Мне все равно, что ты ей скажешь, Жизель. Она для меня больше ничего не значит, – ответила я. Разочарованная, Жизель повела своих приятелей назад к дому, мы с Полем шли следом. У двери в патио Жизель внезапно повернулась ко мне. – Я бы хотела увидеть… как ее зовут… Перл, пока не уехала. – Можем взглянуть на нее. Она спит, – сказала я и повела ее наверх по лестнице в детскую. Миссис Флемминг дремала в шезлонге у колыбельки. Глаза ее распахнулись от удивления, когда она увидела наши одинаковые лица. – Моя сестра-близнец, Жизель, – прошептала я. – Жизель, миссис Флемминг. – Здравствуйте, дорогая, – сказала миссис Флемминг, поднимаясь. – Боже мой, вы просто зеркальное отражение друг друга. Уверена, вас часто путают. – Не так часто, как вы думаете, – резко ответила Жизель. Миссис Флемминг слегка кивнула и направилась в ванную комнату. Жизель подошла вплотную к колыбельке и взглянула на Перл, которая спала, согнув руку под подбородком. – У нее нос и рот Бо, – изрекла она. – И волосы Бо, несомненно. Знаешь, я подумываю о том, чтобы провести остаток лета в Европе. Я увижу Бо и проведу с ним какое-то время. Теперь я смогу описать ему его ребенка, – сказала она, ядовито посмеиваясь. Ее широкая самодовольная улыбка разорвала мне сердце. Я подавила свою печаль и отвернулась, чтобы не видеть, как она шествует из комнаты. На мгновение я задержалась, пристально глядя на Перл и думая о Бо, сердце мое стучало, как бубен, и каждый удар эхом отзывался в моих мыслях. Когда Жизель и два ее приятеля наконец уселись в машину и тронулись в путь, над бухтой, казалось, пронесся прохладный ветер облегчения. Какое-то время я еще слышала ее пронзительный смех, а потом они исчезли за поворотом. И тогда я взлетела вверх по лестнице к себе в комнату, бросилась на кровать и залилась безудержными слезами. Я была так потрясена известием о трагической смерти дяди Жана и напоминанием о Бо, что не могла остановиться, слезы струились у меня по щекам, и подушка стала совсем мокрой. Поль тихонько постучал в дверь и поспешил ко мне, увидев, что я плачу. Я почувствовала его руку на своем плече. – Руби, – мягко сказал он, я повернулась и бросилась к нему в объятия. С того дня, как мы поженились, мы боялись дотронуться друг до друга, полагая, что любой поцелуй, объятие, простое сплетение рук недопустимы между нами – братом и сестрой, но, когда мы давали друг другу обещания, мы забыли, что в нормальной совместной жизни избежать этого невозможно. Мне нужно было чувствовать его руки вокруг себя, ощущать его близость, я хотела, чтобы он обнимал меня и гладил своей ласковой рукой мои волосы, целовал лоб и щеки, осушая слезы и шепча слова утешения. Я еще сильнее зарыдала, дрожа всем телом, пока он гладил меня по голове и тихонько баюкал у себя на груди. – Все хорошо, – говорил он. – Все будет хорошо. – О Поль, зачем ей надо было приезжать и привозить все эти плохие новости? Я ненавижу ее. Правда. Ненавижу, – сказала я. – Просто она завидует тебе. Как бы она ни поносила бухту и кейджунов, она по-прежнему полна зеленой зависти. Эта женщина никогда не будет счастливой, – проговорил Поль. – Не стоит ненавидеть ее, тебе следует ее пожалеть. Я выпрямилась и смахнула слезы. – Ты прав, Поль. Ее нужно жалеть, и она никогда не будет счастлива. Что бы она ни имела. Но мне так плохо из-за дяди Жана. Я собиралась поехать к нему, взять с собой Перл… может, даже постараться забрать его из лечебницы и поместить здесь с нами. – Мне очень жаль. Это было бы хорошо, но ты не можешь винить себя. Чему суждено быть, того не миновать, это был не твой выбор, Руби. – Он потянулся через кровать, чтобы дотронуться до моей щеки. – Мне невыносимо видеть тебя несчастной даже несколько минут. Я ничего не могу поделать с тем, как я люблю тебя. Я закрыла глаза и знала, чувствовала, что он сейчас сделает. Когда его губы коснулись моих, я не удивилась. Я позволила ему целовать меня, потом откинулась на подушку. – Я очень устала, – прошептала я, сердце мое громко стучало. – Отдохни немного, а я пока подумаю, как тебя развеселить, – сказал он. Я почувствовала, что он встал с кровати, и услышала, как вышел. Тогда я перевернулась и обняла подушку. Бо разорвал помолвку. Жизель увидит его и расскажет обо мне. Что он подумает? Что почувствует? Далеко-далеко за океаном он будет смотреть в сторону Америки и думать о великой бесконечной любви, которую потерял… Я потеряла. Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, как отпущенная пружина. Я проглотила свою печаль, как касторку. «Я женщина, – подумала я, – молодая, полная сил, и потребности мои больше, чем я предполагала». Впервые с тех пор, как я дала Полю клятву, я раскаялась в содеянном и задумалась, не водрузила ли одно трагическое решение на другое. Несмотря на красоту и блеск нашего великолепного дома и поместья, я чувствовала, как вокруг меня смыкаются стены, закрывая солнце, как опускается темный, гнетущий покров сожаления, из-под которого, я боялась, мне никогда не убежать. 6. Маскарад Поль давно ушел, а я все лежала на постели и жалела себя. Позднее дневное солнце медленно садилось за ивы и кипарисы, и тени в комнате сгущались. Я выглянула в окно: небо стало темно-бирюзовым, а разбросанные по нему облака напоминали цветом старые серебряные монеты. В доме было тихо. Он был так хорошо построен, что при закрытых дверях не было слышно ни звука не только снизу, но даже из соседних комнат. А в хибаре моей бабушки в бухте в верхних спальнях мы слышали шорох мышей на полу в гостиной. Но внезапно я услышала четкие шаги по коридору за моей дверью. Мне послышалось даже нечто вроде звона сабли. Звуки становились все громче. От изумления я села как раз в тот момент, когда дверь распахнулась и вошел Поль в форме офицера-конфедерата[6 - Конфедерат – участник Гражданской войны в США 1861–1865 гг., сражавшийся на стороне южных рабовладельческих штатов.] с саблей у пояса. У него была фальшивая рыжая борода, как у Ван Дейка,[7 - Ван Дейк (1599–1641 гг.) – флам. живописец. Мастер портретной живописи.] а под мышкой правой руки он держал сверток. Костюм и борода так подходили ему, что в первое мгновение я даже не поняла, кто передо мной. Я улыбнулась. – Поль! Где ты все это взял? – Пардон, мадам, – сказал он и снял шляпу, чтобы отвесить низкий элегантный поклон. – Полковник Вильям Генри Тейт к вашим услугам. – Он сделал серьезное лицо. – Меня только что уведомили, что какие-то янки нарушили ваше уединение и причинили вам беспокойство. Мне понадобится кое-какая информация, прежде чем я пошлю своих солдат вслед за негодяями, которые, обещаю вам, еще до захода солнца будут болтаться на ветру на старом дубе. А теперь, – продолжал он, принимая эффектную позу и поглаживая усы левым указательным пальцем, – если вы будете столь любезны и дадите моему адъютанту их описание… Я захлопала в ладоши и засмеялась. – О Поль, это просто великолепно. Он шагнул ко мне без тени улыбки. – Мадам, я – Вильям Генри Тейт, и я – к вашим услугам. Нет более почетной службы для джентльмена, чем оказать услугу даме, прекрасной и элегантной дочери Юга. Он взял мою руку и нежно поцеловал ее. – Ну, сэр, – произнесла я, утрируя южный выговор и подыгрывая ему, – я польщена. Такой прекрасный, такой красивый джентльмен еще никогда так быстро не приходил ко мне на помощь. – Мадам, считайте меня своим преданным слугой. – Он вновь поцеловал мне руку. – Могу я позволить себе смелость и пригласить вас сегодня вечером к себе в палатку на ужин? Конечно, обслуживание и провизия будут ниже тех стандартов, которые должны соответствовать даме вашего положения, но мы – в разгаре отчаянного сражения за жизнь, и я уверен, вы поймете. – О сэр, я считаю своим долгом принести эту маленькую жертву. Но, надеюсь, у вас все же имеются льняные салфетки? – спросила я, хлопая ресницами. – Конечно. Мне бы и в голову не пришло позволить вам ужинать, как какому-нибудь грязному мешочнику-янки. Могу ли я предложить вам это платье? Оно принадлежало моей дорогой незабвенной мамочке. Он передал мне сверток, который был у него под мышкой. Я положила его на колени и развернула. Внутри было бежево-розовое платье из тафты с богато расшитыми рукавами, собранными на запястьях, и таким же роскошным воротником. – Но, сэр, это прекрасное платье. Почту за честь надеть такой наряд. – Нет, это вы оказываете мне честь, мадам, – сказал он, делая шаг назад, с глубоким поклоном. – Зайти за вами… скажем, через 20 минут, чтобы сопроводить на ужин? – Пожалуй, минут через двадцать пять, сэр. Я хочу как следует подготовиться. – Мадам, ради вас останавливаются часы. – Он выпрямился, достал из кармана брюк красивые старинные золотые часы и щелкнул крышкой. Заиграла приятная мелодия. – Я вернусь, как вы просили. – Поль, – вскрикнула я, – где ты все это достал? – Поль? Мадам, меня зовут Вильям Генри Тейт, – поправил он и, развернувшись на 180 градусов, гордо вышел. Я уставилась ему вслед, смех замер на губах. Затем я снова посмотрела на платье, представляя, как буду в нем выглядеть. Платье оказалось почти впору. Я слегка заколола булавками у талии, но лиф и рукава были безупречны. Как только я надела свой новый наряд, очарование притворства овладело мной, и я занялась прической: тщательно расчесала волосы и заколола их наверх с пробором посередине, как носили когда-то южные женщины. Я стояла, разглядывая себя в большом зеркале, и представляла, что это вовсе не вымысел и я действительно южанка-аристократка, собирающаяся отужинать с благородным офицером. Раздался негромкий стук в дверь, и на пороге появился Поль в своем изящном костюме. Он слегка отступил с широкой улыбкой и сияющими от удовольствия глазами. – Мадам, вы превзошли мои самые смелые ожидания. Ваше лицо и прекрасная фигура являют собой образец совершенной красоты. Я засмеялась. – Где ты нашел такие слова? – Мадам, пожалуйста. Это слова южного джентльмена, а слова южного джентльмена никогда не бывают пустыми. – Извините, сэр. – Я присела в реверансе. – Разрешите? – спросил он, приближаясь с цветком в руке. Я застыла, и он приколол его мне на лиф. Когда мы взглянули друг на друга, мне показалось, что я вижу перед собой прекрасного незнакомца. Он улыбнулся, отступил и предложил руку. – Мадам. – Сэр, – сказала я, взяв его под руку. Мы торжественно прошли по коридору и спустились по лестнице, как великосветские лорд и леди. Поль уже подготовил слуг к этому костюмированному празднику, потому что ни Молли, ни Джеймс не удивились. Молли улыбнулась и прикусила губу, но все вели себя так, как будто это был абсолютно нормальный вечер. Поль приказал погасить верхний свет в столовой, а в серебряных канделябрах горели свечи. Откуда-то доносилась негромкая музыка. Он усадил меня, занял свое место и предложил бокал вина. – Вы прекрасно накрыли стол на поле брани, сэр, – заметила я. – Приходится обходиться тем, что имеешь, мадам. Это время испытаний для благородных дам и мужей. Я никак не хочу умалить ту жертву, которую приносят дамы Юга. Однако у людей высокого ранга есть свои привилегии, и мне удалось достать это прекрасное французское шабли. – Он наклонился вперед, как будто не хотел, чтобы его слышали слуги. – Купил у контрабандистов, – сообщил он. – О Боже. Но, сэр, говорят, чем выше виноградная лоза, тем слаще вино. – Хорошо сказано, мадам. Можно тост? – спросил он, поднимая свой бокал и приближая его к моему. – За возвращение лучших времен, когда для мужчины самым главным было сделать даму своего сердца счастливой. Мы чокнулись и отпили из бокалов, пристально глядя друг на друга широко открытыми глазами. Наконец, Поль осторожно, чтобы не задеть свою фальшивую бороду, промокнул губы салфеткой и кивнул Молли и Джеймсу, что можно подавать ужин. Я и не думала, что смогу с аппетитом поужинать в этот вечер, но чудесный спектакль, поставленный Полем, был таким изысканным и романтичным, что мрачные мысли незаметно улетучились. Наверное, он давно спланировал все это и держал на тот случай, когда понадобится отвлечь и успокоить меня. Летти приготовила на горячее дикую утку с хрустящей корочкой. А на десерт мы ели «плавающий остров» с клубникой и нашим ароматным кейджунским кофе. За ужином Поль был полон очарования и постоянно смешил меня. Он явно изучил сражения гражданской войны, в которых участвовал его предок Вильям Тейт. Как актер, который месяцами репетировал свою роль, он ни на секунду не выходил из образа: напевал куплеты времен Гражданской войны, говорил о взятии Нового Орлеана армией янки и о ненавистном генерале Батлере, чье лицо было нарисовано внутри горшков, которые прославились как горшки Батлера. Он так забавлял меня, что не было времени вспоминать визит Жизель и те ужасные вещи, которые она наговорила. К тому моменту, когда мы с Полем закончили ужин, я уже весело смеялась, счастливая и умиротворенная. Он предложил мне свою руку и проводил в патио, где мы еще посидели после ужина, душевно беседуя и глядя на звезды. «Сто лет назад, – подумала я, – офицер-конфедерат и его дама точно так же смотрели на это небо, и те же самые звезды мерцали им с высоты. Сто лет совсем немного для звезд, гораздо меньше, чем секунда для нас. Как мы малы и ничтожны перед лицом Вселенной, – думала я. – И мы, и все наши великие проблемы». – Пенни за твои мысли, – сказал Поль. – Мои мысли так ценны для тебя? – Так ценны, что деньги не могут быть эквивалентом. Поэтому я символически предложил пенни. – Я просто думала о том, как мы малы перед звездами. – Попросил бы не обобщать, мадам. Видите вот ту звезду, которая сияет ярче других? – Да. – Вот она так сияет, потому что завидует яркому свету, который сегодня ночью излучает ваше лицо. И где-то на другой планете, вроде нашей, двое других смотрят сейчас на свое ночное небо и видят сияние ваших глаз, блеск ваших губ и думают, как мал их мир. – О Поль, – вымолвила я, тронутая его словами. – Вильям Генри Тейт, – поправил он и наклонился вперед, чтобы коснуться моих губ легким поцелуем, таким нежным и быстрым, словно меня поцеловал прохладный ветерок с залива. Но когда я открыла глаза, его лицо еще было рядом. – Я не могу быть счастлив, когда ты страдаешь, Руби, – прошептал он. – Тебе немного лучше теперь? – Да, – ответила я. Я слышала, как прозвучали мои слова, чувствовала, как дрожит тело. Задушевность, вино, чудесная еда наполнили меня теплым трепетом. Ночь, звезды и даже воздух, которым мы дышали, – все было в сговоре против той моей частицы, которая еще боролась, напоминая, как я близка к тому, чтобы сдаться. – Хорошо, – проговорил Поль и коснулся губами моего лба, поцеловал закрытые глаза, нос, уголок рта. Дрожь, появившаяся в груди, перешла на шею, куда скользнули его губы. Я ахнула и отодвинулась. – Я устала, – быстро заговорила я. – Думаю, мне надо идти. – Конечно. – Он поднялся, когда я встала. – Спасибо, сэр, – сказала я улыбаясь, – за удивительный вечер. – Возможно, когда окончится война, мы повторим это, – ответил он, – в обстановке, более соответствующей вашей красоте и вашему положению. – Это было чудесно, удивительно, – повторила я. Он кивнул, я повернулась и пошла в дом, сердце мое готово было выскочить из груди. Казалось, будто я действительно попрощалась с кавалером, который ухаживал за мной и в которого я все больше и больше влюблялась. Молли выключила свет во всем доме. Миссис Флемминг покормила Перл и уложила ее спать. Я стремительно взлетела по ступеням к себе в комнату, прислонилась к дверному косяку и постояла так с закрытыми глазами, с трудом переводя дыхание, кровь стучала у меня в висках. Наконец я оторвалась от двери, подошла к туалетному столику и медленно выскользнула из старинного платья, внимательно разглядывая себя в зеркале. Потом распустила волосы, и они волной упали на плечи и шею, онемевшую от его поцелуя. Я не могла унять дрожь в теле и то томление, которое, как я наивно полагала, сумею подавить усилием воли. Дыхание мое участилось, пока я раздевалась, снимая трусики и расстегивая лифчик. Голая, я окинула себя пристальным взглядом в зеркале, воображая, как галантный офицер-конфедерат подходит ко мне сзади и сжимает руками плечи, а я поворачиваюсь, и наши губы встречаются… Наконец я выключила свет и забилась под одеяло, наслаждаясь прохладным прикосновением белья к разгоряченной коже. Нежные слова Поля еще звучали в моих ушах. Я лежала, думая о звездах и мечтая. Я не слышала, как открылась дверь смежной комнаты, и он тихо подошел к моей кровати. Я поняла, что он рядом, когда вдруг почувствовала тепло его тела и мягкое прикосновение губ к моей шее. – Поль. – Это – Вильям, – тихо сказал он. – Пожалуйста, не надо… – начала я, но слова замерли у меня в горле. – Мадам, на войне время – роскошь. Если бы мы встретились и полюбили друг друга до или после, я бы провел недели, месяцы, ухаживая за вами, но утром мне предстоит вести свои войска в жестокий бой, из которого многие не вернутся. Я стремительно повернулась, и в это время его руки сжали меня в объятиях, и он припал к моим губам. Это был долгий, жаркий поцелуй. Он прижимал меня к своей груди, медленно раздвигая мои ноги, и я вдруг почувствовала, как его мужская плоть нежно проникает в меня. Я отрицательно замотала головой, но его губы уже скользили по моей шее, и их прикосновение сломило мое сопротивление. Я откинулась на подушку, а он уже нежно ласкал языком мои набухшие соски, вызывая дрожь во всем теле. Мне почудилось, что за окном я слышу конское ржание и нетерпеливый перебор копыт по камням. – Я тоже могу не вернуться, мадам. Но если смерть готовится призвать меня к себе, то ее ждет разочарование, ибо на моих устах будет ваше имя, а перед глазами – ваше дивное лицо. – Нет, – слабо выдохнула я и прошептала: – Вильям. Когда он вошел в меня, я охнула и заплакала, но он опять нежно и страстно завладел моими губами. Мы двигались в медленном ритме, который становился все быстрее и быстрее, пока мы не достигли вершины экстаза, который заставил меня застонать. Потом мы лежали друг подле друга, ожидая, пока восстановится наше дыхание. Тогда он поднялся с кровати, повернулся и сказал: – Благослови вас Господь, мадам. – Скользнул в темноту к двери и исчез. Я закрыла глаза. Внутренний голос в муках и панике обличал мой грех и зло, гневно клеймил проклятьем и грозил многочисленными наказаниями, которые теперь дождем обрушатся на меня. Но я заглушила эти голоса, слушала только свое сильно бьющееся сердце, а затем заснула под звуки клокочущей во всем теле крови и спала, пока слабый свет раннего рассвета не заиграл тенями на стенах. Мне послышался звук пушечных выстрелов вдали, и я медленно села в постели. Казалось, что по двору цокает кавалерия. Раздвинув шторы, я выглянула. Вспышки болотного газа, стелющегося по поверхности каналов, действительно напоминали грохот пушек. Вдали, за силуэтами ив, чудились фигуры всадников. Но вот уже солнце раздвинуло покров темноты своими первыми лучами и возвратило сны на небеса – до следующей ночи. Я вернулась в постель и лежала без сна, пока не услышала, как заплакала Перл, а миссис Флемминг поспешила к ее колыбельке. Тогда я встала и оделась, чтобы предстать перед реальностью нового дня. Когда я спустилась с миссис Флемминг и Перл, Поль сидел за столом, пил кофе и читал газету. Он захлопнул страницы, быстро сложил их и улыбнулся. – Доброе утро. Все хорошо спали? – Маленькая спала всю ночь, – сказала миссис Флемминг. – Никогда не видела такого спокойного ребенка. У меня такое чувство, что я краду у вас деньги за то, что ухаживаю за такой безупречной малышкой. Поль засмеялся и внимательно посмотрел на меня. Он выглядел свежим, отдохнувшим и полным жизненных сил. На лице – ни малейшего следа угрызений совести. – Я думал, что ночью будет дождь. Ты слышала раскаты грома у залива? – Да, – ответила я. По тому, как он улыбался и говорил, можно было подумать, что мне приснилось все происшедшее между нами. Может, действительно приснилось? – Я сам отрубился, – обратился он к миссис Флемминг. – Спал, как бревно. Думаю, из-за вина. Но чувствую себя отдохнувшим. Итак, какие у тебя планы на день, Руби? – спросил он меня. – Попозже приедет твоя сестра, чтобы показать журналы с подвенечными платьями и нарядами для молодых жен. А вообще я собираюсь поработать в студии. – Хорошо. Мне надо съездить в Батон Руж, вернусь только к ужину. Ах, – вскрикнул он, когда Молли принесла нам яйца и овсянку, – сегодня я умираю от голода. – Он одарил меня улыбкой, и мы принялись за завтрак. После завтрака я поднялась к себе в студию, а перед самым уходом Поль зашел ко мне попрощаться. – Жаль, что меня не будет почти весь день, – сказал он, – но нефтяной бизнес не может ждать. Угадай, сколько денег я положил на наши счета? Я покачала головой, не глядя на него, не отводя глаз от мольберта. – Мы – мультимиллионеры, Руби. Нет ничего недоступного ни для тебя, ни для Перл, и… – Поль, – сказала я, резко повернувшись, – деньги, сколько бы их там ни было, не могут облегчить мою совесть. Я знаю, что ты пытаешься сделать вид, будто ничего не произошло, но факт остается фактом, мы нарушили прошлой ночью данные друг другу обещания. Мы ведь поклялись с тобой, помнишь? – Что ты имеешь в виду? – спросил он, улыбаясь. – Я лег вчера ночью в постель и полностью отрубился, именно так. Если тебе что-то приснилось… – О Поль… – Не надо, – проговорил он, умоляя меня взглядом, и я поняла, что пока буду играть в эту игру, он сможет жить тем, что произошло. Потом он улыбнулся: – Кто знает, что – реальность, а что – нет? Вчера ночью кто-то проехал на лошади по нашему поместью, прямо по недавно засеянному газону. Пойди посмотри сама, если хочешь. Следы все еще там, – закончил он и поцеловал меня в щеку. – Нарисуй что-нибудь… из твоего сна, – предложил он и вышел. «Могла ли я сделать то, что он просил… вообразить, что все это был сон? Если нет, то вряд ли полажу со своей совестью, и мне с Перл придется уехать, – подумала я. – Поль так привязался к ней, а она к нему. Какие бы грехи я ни совершила и не совершу еще, я даю Перл любящего и заботливого отца. Заглушу сомнения, преследующие меня, и попробую сделать то, что предложил Поль… нарисовать нечто, живущее во мне». Я увлеченно работала, воспроизводя на холсте рожденный моим воображением зловещий болотный пейзаж. Из-за мохнатых кипарисов как призрачные тени, склонив головы, выступали фигуры кавалеристов-конфедератов. Они возвращались из боя, ряды их сильно поредели. Из-под лошадиных ног вздымалась пыль, а на ветвях раскидистых дубов печально таращили глаза совы. На дальнем плане виднелись затухающие огни костров, и небо от них казалось кровавокрасным в чернильной темноте ночи. Я воодушевилась и решила, что создам целую серию картин, отражающих этот роман. На следующем полотне я изображу даму офицера, ждущую на балконе дома на плантации, отчаянно высматривающую его среди тех, кто возвращается с поля брани после ночи смерти и разрушения. Я так погрузилась в свою работу, что не слышала, как Жанна поднялась по лестнице, и не смогла скрыть недовольства, что мне помешали. Но она была так взволнована предстоящей свадьбой, что я почувствовала себя ужасно, что огорчила ее. – Не обращай на меня внимания, – сказала я, увидев, как вытянулось и помрачнело ее лицо в ответ на мою реакцию. – Так увлеклась своей живописью, что забыла про время и место. Дом мог бы охватить пожар, а я бы и не заметила. Она засмеялась. – Давай показывай журналы с платьями. – И мы провели остаток дня в разговорах о дизайне и цветах. У нее было полдюжины кандидатур на роль подружки невесты. Мы обсудили маленькие подарочки, которые она приготовит для каждой из них и их кавалеров, а потом она рассказала о планах матери относительно приема. Пока мы болтали и обсуждали все эти трогательные мелочи, росло мое сожаление о том, что у меня самой не было настоящей замечательной свадьбы. Жанна, будто почувствовав мое настроение, сказала, как все сожалели, что мы с Полем просто соединились, не дав им возможности устроить такой же прекрасный праздник. – Что вам нужно сделать – так это пожениться еще раз, – возбужденно предложила она. – Я слышала о парах, которые так поступали. Сначала они устраивали церемонию для себя, а потом для друзей и родственников. Разве не здорово было бы? – Да, но на сегодня достаточно чудесного праздника, – заявила я. Мы продолжали строить планы, как будто готовились к проведению крупной кампании. К ужину у нас были гости, после чего члены семьи собрались в гостиной: составляли меню и список гостей, обсуждали, как украсить все цветами, оговаривая каждую мелочь, каждую деталь торжественной церемонии. Жаркие споры разгорелись из-за музыки, девушкам хотелось, чтобы была современная музыкальная группа, а Глэдис и Октавиус настаивали на солидном оркестре. Каждый раз, когда спор заходил в тупик, Поль предлагал мне высказать свое мнение. – Я не понимаю, почему мы не можем иметь и то и другое, – предложила я. – Пусть будет оркестр на приеме с ужином, а потом пригласим группу зудеко или одну из рок-групп, и пускай молодые тоже повеселятся. – Это нелепая трата денег, – заявила Глэдис. – О деньгах мы меньше всего беспокоимся, мама, – мягко произнес Поль. Она бросила на меня сердитый взгляд и с отвращением передернула плечами. – Если тебе и твоему отцу безразлично, как вы швыряете деньги в болото, то и мне все равно, – уколола она. – Не намного это обойдется дороже, – примирительно сказал Октавиус, но она лишь еще тверже сжала губы и гневно смотрела на меня. Я облегченно вздыхала, когда эти встречи заканчивались. Теперь, когда я так увлеклась серией своих картин, время пролетало быстрее. Я не могла дождаться, когда наступит утро, а в иные дни так уходила в работу, что лишь на закате солнца осознавала, что забыла про обед и пора уже готовиться к ужину. Я сокрушалась, что уделяю мало времени Перл, но миссис Флемминг была не просто хорошей няней. Она стала членом семьи и с удивительной любовью заботилась о Перл. Что касается Поля, он больше не заходил ко мне в комнату ночью, и никто из нас ни разу не упомянул об этом. Скоро и впрямь начало казаться, что это был всего лишь сон. Подготовка к свадебной церемонии и то удовлетворение, которое я получала от живописи, делали жизнь в Кипарисовой роще насыщенной и радостной. Пожалуй, не проходило дня, чтобы Поль не объявил о какой-нибудь новой грандиозной покупке или событии. Однажды вечером, после очередной семейной трапезы, я оказалась одна с Глэдис в патио за напитками, которые подали после ужина. Поль и отец все еще разговаривали в доме, а сестры уехали на встречу с друзьями. За ужином Октавиус сообщил, что они с Глэдис хотели бы, чтобы Поль сделал политическую карьеру. Когда я заговорила об этом в патио, Глэдис широко раскрыла глаза от удивления. – В верхах знают Тейтов, – заявила она. – Законодатели уже обхаживают Поля. У него есть все качества, чтобы рано или поздно стать губернатором, если он этого захочет. – Вы думаете, он хочет этого? – спросила я недоверчиво. – А почему бы и нет? – удивилась Глэдис. – Но конечно, он ничего не станет делать, если ты не захочешь, – сказала она неприязненно. – Я никогда не встану на пути у Поля, если он действительно чего-то захочет, – ответила я. – Просто мне интересно, его это выбор или ваш. – Конечно, он сам этого хочет, – отрезала она в ответ. Затем холодно улыбнулась: – А в чем дело? Ты что, не можешь себя представить в роли первой дамы Луизианы? У нас нет оснований чувствовать себя ниже кого-то. Не забывай, пожалуйста, об этом. Прежде чем я успела ответить, Поль и его отец вышли из дома, Глэдис пожаловалась на головную боль и попросила Октавиуса отвезти ее домой. А я про себя улыбнулась, представив, как отреагирует моя сестрица на такую возможность: я – первая дама Луизианы. Жизель лопнет от зависти. Прошло уже много времени после визита Жизель, а меня не покидало чувство, что это не последняя неприятность, связанная с ней. И вот однажды я получила открытку, которую Жизель прислала мне из Франции. На лицевой стороне была изображена Эйфелева башня. Я еще тогда не знала, что за неделю мне предстоит получить еще одну, даже две открытки от моей дорогой сестры-двойняшки, и каждая впивалась в меня, как иголка в куклу Вуду,[8 - Вуду – в религиозно-мистических представлениях: совокупность действий, слов, амулетов, якобы обладающих чудодейственными свойствами и способных подчинить сверхъестественные силы; магия, колдовство, знахарство.] и в каждой описывалось, как она чудесно проводит время с Бо в Париже: Chere Руби, – начиналась первая… Наконец я добралась сюда, и угадай, кто встречая меня в аэропорту… Бо. Ты бы его не узнала. У него – небольшие усики, и он похож на Рета Батлера из «Унесенных ветром», свободно говорит по-французски. Он так был рад меня видеть, даже привез цветы! Он обещал показать мне Париж, а первая экскурсия началась с его квартиры на Ели-сейских Полях. Поцелуй за меня Перл. Я обязательно расскажу о ней Бо. Amour. Жизель Прочитав очередную открытку Жизель из Франции, я часами ходила с глазами, полными слез, которые туманили мой взор, мешая работать над картинами или вообще лишая меня этой возможности. Дошло до того, что я огорчалась, находя в почте одну из ее открыток с видами. Она описывала ночные клубы, которые они посещали, кафе, дорогие рестораны. С каждой открыткой все сильнее становилось ощущение, что между ней и Бо происходит нечто большее, чем просто встреча школьных друзей. Сегодня Бо мне сказал, что я очень повзрослела, – писала она. – Он сказал, что если мы с тобой и отличались чем-то друг от друга, то теперь это различие сильно сократилось. Правда, мило? Она описывала украшения, которые он ей покупал, и как они гуляли по берегам Сены, держась за руки и тихо беседуя, однажды вечером после чудесного ужина в каком-то романтическом кафе. И другие влюбленные с завистью смотрели на них. «Я знаю, что Бо видит во мне тебя, и меня это должно было бы раздражать, но потом я думаю, а почему бы не использовать его любовь к тебе, чтобы завоевать его вновь? Это забавно». В следующей открытке, однако, она писала: Думаю, теперь с уверенностью могу сказать, что Бо постепенно влюбляется в меня не только потому, что я похожа на тебя, а потому что… я – это я! Ну разве не здорово? Через неделю она написала, что Бо больше не задает ей вопросов обо мне. Он наконец смирился, что ты замужем и ушла из его жизни. Но конечно, сейчас это не имеет никакого значения. Теперь ему есть к чему стремиться, когда я снова рядом. Toujours amour, Твоя сестра Жизель Я никогда не показывала Полю ни одну из этих открыток. Прочитав, хотя и понимала, что не надо этого делать, я рвала их и выбрасывала. А потом часами приходила в себя. Но день свадьбы Жанны приближался, и забот у меня становилось все больше. Приглашено было триста гостей. Люди ехали из Нью-Йорка и Калифорнии. Конечно, кроме друзей и родственников пригласили всех, кто был важен для нефтяного бизнеса и консервного завода. На свадьбу выдался прекрасный день: теплый, чуть влажный, с ясно-голубым небом и белоснежными барашками облаков. С самого рассвета в Кипарисовой роще кипела работа. Я чувствовала себя королевой муравейника: так много людей сновало вокруг. Первыми прибыли отец Раш и хор. Многие еще не видели Кипарисовую рощу и делились восторженными впечатлениями. Поль сиял от гордости и счастья. Мы все принарядились и начали встречать гостей, многие из которых прибыли на лимузинах. Через некоторое время на нашей дорожке выстроилась целая вереница машин. Мужчины были одеты в такседо, а женщины блистали туалетами по последней моде. Я подумала, что мы ослепнем от блеска бриллиантов и золота в лучах полуденного солнца. Я предоставила Жанне свою спальню, а Поль свою – Джеймсу. Конечно, были соблюдены традиции, и Джеймс не видел невесту, пока она не выплыла через французские двери в патио под первые звуки «Вот идет невеста». До официальной церемонии отец Раш совершил службу, и хор спел гимны. Под навесом, богато украшенным цветами, Жанна и Джеймс произнесли свои клятвы. «Как отличается эта церемония от моей», – подумала я печально. Они произносили свои клятвы при свете дня перед лицом сотен людей без стыда, страха, чувства вины. Когда они повернулись и их стати осыпать рисом, их улыбающиеся лица были полны радостным предчувствием счастья и восторга. Если и были в их сердцах тайные страхи, их заглушила и прогнала прочь большая любовь. Мне стало грустно и одиноко, я опустила глаза, чтобы скрыть слезы. Почему мне отказано в этой самой замечательной поре в жизни женщины или я сама себе в ней отказала? Почему темные нити зла сплели в бухте свою паутину и накинули ее на мою судьбу? Однако времени для меланхолии не было. Заиграла музыка, закружились официанты с подносами, полными закусок, начались танцы. Нам нужно было сняться для семейного портрета, и на моем лице должна сиять улыбка. Один лишь Поль, у которого было второе чувство в отношении меня, смотрел тревожно, видя скрытую печаль за моим смехом и улыбками. Позже, когда праздник был в разгаре и музыка играла вовсю, он пригласил меня на танец и прошептал мне на ухо: – Я знаю, о чем ты думаешь. Тебе хотелось бы, чтобы и у тебя была такая свадьба. Извини. – Это не твоя вина. Ты не должен извиняться. – Мы устроим замечательную свадьбу для Перл, – пообещал он и поцеловал меня в щеку, тут музыка заиграла веселей, и мы все закружились в кейджунском танце «ту степ». Праздник продолжался до ночи, еще долго после того, как Жанна и Джеймс отправились в свадебное путешествие. Перед тем как сесть в машину с надписью «Молодожены» и привязанными к бамперу консервными банками, Жанна увлекла меня в сторону. – Я не знаю, как благодарить тебя, Руби. Благодаря тебе у меня получилась чудесная свадьба. Но самое главное – это твои советы и забота. Ты теперь действительно мне сестра, – проговорила она и обняла меня. – Будь счастлива, – сказала я сквозь слезы радости. Она поспешила к своему молодому нетерпеливому мужу. Наконец, в сумеречные предрассветные часы ушли последние гости, и рабочие приступили к уборке. Измученная, я поднялась к себе и рухнула в постель. Вскоре после того, как я погасила свет, я услышала, как Поль открывает дверь смежной комнаты. Я приоткрыла глаза и увидела его силуэт в дверном проеме. – Руби! – прошептал он. – Ты спишь? Я не ответила, и он тяжело вздохнул. – Я хотел бы, – сказал он, – чтобы у нас тоже был медовый месяц. Я хотел бы любить тебя свободно и по-настоящему. Он постоял еще мгновение и тихо закрыл дверь, а я плотно сомкнула веки, не позволяя себе заплакать. Сон, лучший утешитель, вскоре милосердно сошел на меня и заглушил мои печали. Через два дня я получила последнюю открытку с видом от Жизель. Она пришла уже после того, как они с Бо вернулись из Парижа. Она рассказывала мне об их планах. Бо возвращался в Новый Орлеан, чтобы поступить в медицинское училище, а она собиралась посещать колледж. Несмотря на ее низкую успеваемость в школе, Дафни как-то удалось это устроить. Она обещала, я бы даже сказала угрожала, навестить меня опять. Может быть… с Бо. Меня бросило в дрожь от одной только мысли о таком визите. Я не могла себе представить, какими словами встречу его, если он когда-нибудь появится в Кипарисовой роще. Конечно, я бы сразу принесла ему Перл. Она уже ходит и говорит несколько слов. Ей нравится сидеть на коленях у миссис Флемминг в патио и отбивать ритм ключами. Все говорят, что она очень музыкальна. Я закончила четыре картины из своей серии «Роман времен Конфедерации». Поль хотел, чтобы я выставила их в галерее в Новом Орлеане, но я еще не была готова расстаться с ними и боялась, что кто-то может их купить. А пока я писала пейзажи бухты и отправляла их в галерею Доминика – первую галерею, которая выставила и продала мои ранние работы. Мы узнали, что пейзажи быстро распродаются. Не успевала я выставить картину, как ее уже покупали. Поль был в восторге и как-то привез даже одного критика посмотреть работы, сфотографировать студию и меня. Несколько месяцев спустя эта фотография появилась сначала в одном художественном журнале, а потом и в новоорлеанском «Таймс». После такой рекламы пришло новое письмо от Жизель. …Дафни чуть не опрокинула себе на колени чашку с кофе, когда раскрыла газету и увидела твою фотографию. На Брюса это тоже произвело впечатление. Я не знаю, что подумал Бо: мы не говорили с ним об этом. Мы видимся почти каждый день. Думаю, он на грани того, чтобы подарить мне кольцо. Ты узнаешь первой. Может, это произойдет через неделю, а сегодня мы все едем на ранчо, где разводят лошадей, и Дафни пригласила Бо тоже. Как бы там ни было, осталось всего шесть месяцев, а потом мы получим наследство. Теперь это не имеет для тебя большого значения, поскольку ты и так богата благодаря своему браку, я знаю, но для меня очень важно получить контроль над своими деньгами. И для Бо – тоже. В общем, думаю, мне следует принести свои поздравления. Итак… поздравляю. Как это тебе удалось родиться талантливой, а мне – нет, если мы близнецы? Жизель Я не написала ей в ответ, потому что мне нечего было сказать. Если ей от рождения и не было дано таланта, то и проклятия на ней не было тоже. Можно ли считать случайностью, что она родилась первой и ее отнесли к Дюма, а я должна была остаться и узнать все о нашем тяжелом прошлом? Мне захотелось бросить ей это в лицо, но я подумала о бабушке Кэтрин, о том, насколько дорога она была мне. Что, если бы я родилась первой? Я бы никогда не узнала ее. «Неужели хорошее не бывает без плохого? – думала я. – Неужели мир – это баланс хорошего и плохого? Почему ангелов меньше, чем бесов? Нина Джексон говорила мне, что бесов гораздо больше и вот зачем нам нужны порошки и заговоры, кости и амулеты. Даже бабушка Кэтрин тревожно вглядывалась в темноту, веря, что внутри каждой тени таится зло, и ей нужно быть настороже… готовой к битве. Неужели мне тоже суждено… вечное сражение?» Я терпеть не могла это состояние подавленности, но письма и открытки Жизель ввергали меня в него вновь и вновь. Но все ее послания превзошел телефонный звонок неделю спустя. Мы с Полем как раз заканчивали ужин. Миссис Флемминг уже накормила Перл и отнесла ее поиграть в детскую. Молли налила нам кофе и ушла на кухню за клубничным пирогом, который испекла Летти. Мы посетовали, что прибавили в весе, с тех пор как переехали в Кипарисовую рощу, и Летти начала готовить нам еду, но никто из нас не хотел себя ограничивать. Мы посмеялись над нашим потворством своей прожорливости. Поль начат рассказывать о знакомых сенаторах, которые уговаривали его включиться в избирательную кампанию и должны были через неделю нанести нам визит, когда вдруг появился Джеймс и объявил, что меня просят к телефону. Ни Поль, ни я не слышали, как звонил телефон. – Я стоял прямо у телефона и сразу взял трубку, – объяснил Джеймс. – Кто меня спрашивает? – Ваша сестра, она очень взволнована и требует, чтобы я немедленно позвал вас к телефону, – сказал он. Я поморщилась. Я была уверена, что она собирается сообщить мне, что они с Бо официально помолвлены. Уж эту новость она сообщит лично, чтобы услышать мою реакцию. – Извини, – сказала я Полю и поднялась. – Возьми трубку у меня в кабинете, – предложил он. Я быстро направилась туда, готовя себя к этой новости. – Привет, Жизель, – сказала я. – Что у тебя такого срочного? Какое-то мгновение она не отвечала. – Жизель? – Произошел несчастный случай, – чуть слышно произнесла она. «О нет, – подумала я. – Бо». – Что? Кто? – Дафни, – выдохнула она. – Она упала с лошади сегодня днем и ударилась головой о камень. – Что произошло? – Сердце у меня сильно забилось. – Она умерла… Совсем недавно, – сказала Жизель. – У меня нет отца… Нет матери. У меня только ты. 7. Неразрывные узы Поль оторвался от своего кофе и посмотрел на меня, когда я медленно вернулась в столовую. Ему было достаточно одного взгляда на мое лицо, чтобы понять, что я получила плохие известия. – Что случилось? – спросил он. – Дафни… Упала с лошади, ударилась головой. Она мертва, – сообщила я безжизненным голосом. От этой новости я окаменела. – Mon Dieu. Кто звонил? – Жизель. – Как она переносит это? – По ее тону и по тому, что она говорит, не очень хорошо, но, думаю, она скорее напугана. Мне придется поехать в Новый Орлеан, – сказала я. – Конечно. Я отменю свои встречи в Батон Руж и поеду с тобой, – предложил он. – Нет, тебе не нужно ехать прямо сейчас. Похороны только в среду. Нет смысла околачиваться весь день в этом жутком доме. – Ты уверена? – спросил он. Я кивнула. – Хорошо, встретимся там, – сказал он. – А как насчет Перл? – Думаю, мне лучше оставить ее здесь с миссис Флемминг. – Да. Трагедия, – проговорил Поль, медленно кивая. – Да, могу себе представить, каким безутешным был бы мой отец, если был бы жив, когда это с ней случилось. Он идеализировал ее. Я поняла это с первого момента, когда встретила их. – Бедная Руби, – сказал Поль, поднимаясь, чтобы обнять меня. – Хоть я и построил эту маленькую сказочную страну вдали от всех, печаль все же находит дорогу к твоим дверям. – На земле нет рая, Поль. Ты можешь притворяться и делать вид, что не замечаешь темных облаков, но они от этого не исчезнут. Я думаю, нам обоим лучше помнить об этом, – предупредила я. Он кивнул. – Когда ты уезжаешь? – Утром, – ответила я онемевшими губами. В голове у меня теснились мрачные мысли. – Мне невыносимо видеть печать на твоем лице, Руби. – Он поцеловал меня в лоб, обнял, прижав губы к моим волосам. – Пожалуй, пойду собираться, – прошептала я и поспешила прочь, казалось, сердце сжалось в груди и еле билось. На следующее утро, поцеловав на прощанье Перл и пообещав миссис Флемминг звонить как можно чаще, я спустилась вниз. Поль уже вынес мои вещи и положил их в багажник. Он ждал меня у машины, лицо его было тревожным и удрученным. Мы оба плохо спали прошлую ночь. Я слышала, как он несколько раз подходил к моей двери, но сделала вид, что сплю. Я боялась, что его желание поддержать и утешить меня снова бросит нас в объятия друг друга. – Невыносимо отпускать тебя одну, – сказал он. – Мне следует поехать с тобой. – И что ты там будешь делать? Держать меня за руку? Ходить взад-вперед, думая, чем бы себя занять? Ты только заставишь меня нервничать, – ответила я ему. Он улыбнулся. – Как это похоже на тебя, думать о чувствах других даже в такой момент. – Он поцеловал меня в щеку, быстро обнял, и я села за руль. – Веди осторожно. Я позвоню сегодня вечером. – До свиданья. – В полном смятении я направилась в Новый Орлеан. Верх машины был откинут, мой белый шелковый шарф развевался по ветру. «Как я изменилась», – подумала я. Только сейчас я начала понимать, как ожесточили меня трудности и беды, как я повзрослела за последний год. Год назад поездка на машине в Новый Орлеан была для меня равносильна путешествию на Луну. На этом коротком, но трудном пути, который я преодолела, маленькая девочка осталась далеко позади. Теперь надо было выполнять работу женщины, и я унаследовала от бабушки Кэтрин твердость характера, силу и решимость, чтобы сделать это. Несмотря на свою неуверенность, я не заблудилась на улицах Нового Орлеана. Я вырулила на круговую дорожку и увидела припаркованный у гаража старый ролс-ройс папы, я долго смотрела на входную дверь, не в силах двинуться с места. Годы прошли с тех пор, как я впервые вошла в этот дом. Я глубоко вздохнула и вышла из машины. Новый дворецкий сразу же подошел к двери. Взглянув на меня, он быстро заморгал, сбитый с толку. – О, – сказал он наконец, – вы, должно быть, сестра мадемуазель. – Правильно. Я – Руби. – Меня зовут Стивенс, мадам, – представился он с легким поклоном. – Сочувствую вашей беде. – Спасибо, Стивенс. – Могу я внести ваши вещи? – Спасибо. – Я ожидала увидеть множество машин на подъездной дорожке и друзей Дафни, собравшихся, чтобы утешить Жизель и Брюса, но дом был тихий, пустой. – Где моя сестра? – Мадемуазель у себя наверху, – сказал он, отступая. Я вошла в огромное фойе, и на мгновение мне показалось, что я вообще отсюда не уезжала, как будто все, что произошло с тех пор, было сном. Вот сейчас из кабинета выйдет Дафни, чтобы холодно поздороваться со мной и осведомиться, что на мне надето и где я была. Но стояла мертвая тишина. Все светильники были притушены или выключены совсем. Люстры висели, как гроздья льда. Огромная лестница была окутана тенями, будто сама смерть прошла по дому и оставила за собой следы на коврах и стенах. – Я остановлюсь в комнате, смежной с комнатой моей сестры, Стивенc, – сказала я дворецкому. – Очень хорошо, мадам. – Он подхватил мой чемодан, и я направилась вверх по лестнице. Едва я поднялась на площадку, как услышала веселый смех, доносившийся из открытой двери в комнату Жизель. Она говорила по телефону. Когда она обернулась и увидела меня, ее улыбка моментально исчезла и сменилась мрачным выражением скорби. – Я больше не могу разговаривать, Полин. Только что приехала моя сестра, и нам надо обсудить приготовления к похоронам и все прочее. Да, это все просто ужасно. – Она тяжело вздохнула. – Спасибо за чуткость. До свидания. – Медленно положив трубку, она встала, чтобы поздороваться со мной. – Я так рада, что ты приехала, Руби, – сказала она и обняла меня, расцеловав в обе щеки. – Это было ужасно, я совершенно эмоционально опустошена. Просто не знаю, как еще стою на ногах. – Здравствуй, Жизель, – сухо ответила я и внимательно осмотрела комнату. Повсюду была разбросана ее одежда, на ночном столике стоял поднос с пустой посудой после завтрака, а рядом валялся журнал поклонников кино. – Я просто не в состоянии с кем-то встречаться и что-то делать, – пожаловалась она. – Все свалилось мне на голову. – А как Брюс? – поинтересовалась я. – Брюс? – Она откинула голову и расхохоталась. – Какой же размазней он оказался! И знаешь почему? – В глазах ее заиграл зловещий огонек, и она впилась в меня взглядом. – Он потерял свой талон на еду. Все это время он только и делал, что рылся в юридических документах, чтобы найти лазейку, но я сказала ему прямо, чтобы он забыл об этом. – Но ведь он был ее мужем. – Я уже говорила тебе раньше. Только по названию, на самом деле он так и остался слугой. Дафни ни к чему его не допускала. Отсюда он уйдет с тем же, с чем пришел. Уж мы об этом позаботимся. Бо разговаривал с адвокатами и… – Бо? – Да, Бо. Только благодаря ему я еще держусь на ногах. Он все это время вел себя как настоящий мужчина. С самого начала. Ты не представляешь, как это было ужасно. Тебя там не было, – отрезала она, как будто это была моя вина, что меня там не было. – Они с Брюсом поехали верхом, ее лошадь взбрыкнула и сбросила ее. Брюс прибежал назад в дом с воплями. Мы с Бо были еще в постели, – вставила она с кривой усмешкой, – услышали, как кричит Брюс, и наспех оделись. Мы обнаружили ее распростертой на земле с ужасным синяком у виска. Бо, ты знаешь, у него есть медицинская подготовка, велел Брюсу не двигать ее, а послать за «скорой помощью». Он проверил ее глаза, пощупал пульс, посмотрел на меня и покачал головой. «Похоже, дело плохо», – сказал он мне. Я вернулась в дом, чтобы одеться потеплее. Приехала «скорая помощь», ее положили на носилки и увезли в госпиталь, но это была пустая трата времени. Она была мертва к тому времени, как они приехали. Брюс совсем раскис, винил себя, потому что позволил ей себя уговорить и взять более спокойную лошадь, по крайней мере, так он заявил. А я думаю, что он и сам бы никогда не сел верхом на Фурию. Он никогда не был настоящим мужчиной, – ухмыльнулась она. – Где сейчас Брюс? – Внизу, в кабинете, напивается до бесчувствия. Я ему сказала, что он здесь может быть только до похорон. – Неужели ты действительно считаешь, что он даже не может претендовать на дом? – Да. Все это очень сложно, все это вместе составляет наше поместье. Как говорит Бо, адвокаты думают, что могли бы ускорить оформление, чтобы к нам перешел прямой контроль. Он так и сказал – «ускорить»… Знаешь, это огромные деньги. Помнишь, как скупилась на нас Дафни после смерти папы? Ну теперь-то уж она не может быть такой скупой, правда? – Ты заметила, как отросли мои волосы? – спросила она, меняя тему, даже не остановившись, чтобы перевести дыхание. – Бо так нравится. – Сейчас ее волосы были почти такой же длины, как мои. – Как Бо? – Чудесно… И счастлив, – быстро добавила она. – Поэтому не говори и не делай ничего, что могло бы все разрушить у нас, а то… а то мир может узнать, какая ты грешница, – сказала она, стрельнув в меня враждебным взглядом. – Как ты можешь угрожать в такое время, Жизель? – изумилась я. – Я не угрожаю. Я просто предупреждаю тебя не портить мое счастье. Ты приняла свои решения и счастлива своим выбором. Хорошо. У меня тоже есть право быть счастливой. А также и у Бо. – Я приехала сюда не для того, чтобы разрушать чье-либо счастье. – Приятно слышать. – Она улыбнулась и кивнула в сторону двери. – Поля с тобой нет? – Он будет здесь на похоронах. – А ребенок… Как ее зовут? – Перл, – ответила я резко. Я знала, что она прекрасно помнит, как ее зовут. – Я подумала, что лучше оставить ее дома с миссис Флемминг. – Хорошо, тогда мы с тобой можем приступить к делу. – Где… – Тело Дафни? В похоронном бюро. Ведь не думала же ты, что я позволю привезти ее домой? А? Достаточно того, что здесь лежало тело папы. Единственное, что будет проходить здесь, – это поминки, и это будут хорошие поминки. Я уже позвонила в обслугу. Конечно, будут тонны цветов. Люди шлют их как ненормальные, но я отправляю их прямо в похоронное бюро и уже составила список приглашенных. – О чем ты говоришь? Список приглашенных? Это же не вечеринка. – Конечно, вечеринка, – ответила она. – Вечеринка, которая должна помочь нам забыть трагедию. Ну не ходи ты с вытянутым лицом и не притворяйся, что ты в отчаянии. Ты ненавидела ее, и она это знала, между прочим. Не могу сказать, что я любила ее, но у меня больше причин печалиться, чем у тебя. Моей мачехой она была гораздо дольше, чем твоей. Я в растерянности уставилась на нее. Может, Дафни заслуживала такой дочери? Она, несомненно, посеяла эти семена и собственным примером научила Жизель быть такой эгоцентричной. Я вздохнула, понимая, как трудно мне будет продержаться до конца похорон, прежде чем я покончу со всеми делами и вернусь в Кипарисовую рощу, где жизнь, по крайней мере для меня, была гораздо менее сложной. Стивенс принес мои вещи в комнату. – О, как мило, – вскричала Жизель, увидев, что он несет мой чемодан. – Опять мы будем рядом. В такие времена я особенно ценю, что у меня есть сестра, – заявила она достаточно громко, чтобы Стивенс мог ее услышать. – Миссис Гидот просила меня сообщить вам, что она приготовила ленч, мадемуазель. Вам его принести или… – О нет. Скажите ей, что приехала моя сестра и мы будем обедать в столовой, tout de suite, – ответила Жизель и просияла от гордости. – Я немножко выучила французский, пока была с Бо в Париже, – добавила она. – Tres bien, мадмуазель, – сказал Стивенс и ушел. – Что он сказал? – Он сказал «очень хорошо». Кто такая миссис Гидот? – Француженка, которую наняла Дафни вместо Нины Джексон. – А где Нина? – Откуда мне знать, где может быть кто-то из слуг? В самом деле, Руби! Ну ладно, я надеюсь, ты проголодалась. Миссис Гидот очень хорошая повариха, и мы поедим чего-нибудь вкусненького, я уверена. – Я пойду приведу себя в порядок, – сказала я. – Я тоже. Я так много плакала и извелась вся, я уверена, что ужасно выгляжу. А скоро здесь будет Бо, – добавила она. Сердце мое ушло в пятки. Одна лишь мысль о том, чтобы вновь встретиться с ним лицом к лицу, привела меня в дрожь. Но я постаралась не обнаружить перед Жизель своих страхов. – Прекрасно. – Я просияла улыбкой и поспешила уйти в комнату, которая когда-то казалась мне такой новой и замечательной; комната, в которой Бо впервые поцеловал меня, обнимая и утешая на поминках папы. Я улыбнулась, увидев, что на стене все еще висит картинка с изображением маленькой девочки со щенком, подошла к окну и взглянула на теннисные корты и цветы, вспоминая, как почувствовала себя принцессой, когда впервые оказалась здесь. Все выглядело таким волшебным и драгоценным; я и представить себе не могла, что печаль и горе уже нависли над этим великолепным домом, чтобы вскоре градом обрушиться на всех нас. Прежде чем присоединиться к Жизель в столовой, я зашла в кабинет. Как она и говорила, Брюс рылся в бумагах, около него стояла открытая бутылка бурбона. На нем были пиджак и галстук, но галстук болтался, волосы растрепались, и вид был такой, словно он неделю не брился. Когда он поднял на меня взгляд, то сначала принял за Жизель, но потом понял, что это я. – Руби! – воскликнул он и быстро поднялся, обдав меня запахом перегара. Он бросился ко мне, ударившись об угол стола, быстро обнял меня и отступил. – Это ужасно, ужасно. Я не могу поверить, что это случилось. – Почему? – резко спросила я. – Это случилось с моим отцом; это случилось с моим дядей Жаном. Он часто заморгал и затряс головой. – Конечно, это тоже ужасные трагедии, но Дафни… Дафни была в расцвете лет. Он была красивее, чем всегда. Она была… – Я знаю, какой замечательной она была для тебя, Брюс. Мне жаль, что это произошло. Я бы этого никому не пожелала. В мире достаточно печали без того, чтобы мы добавляли ее. – Я знал, что ты так будешь думать, – сказал он, печально улыбаясь. – Твоя сестра… – Он покачал головой. – Она взбесилась, и этот ее приятель… они строят козни против меня. Мне нужна твоя помощь, Руби. – Моя помощь? Ты просишь у меня помощи? – Я чуть не рассмеялась. – Ты всегда была более разумной, – проговорил он. – А теперь, когда ты сама хорошо обеспечена, ты поймешь. У нас с Дафни были определенные договоренности, – продолжал он. – О, мы никогда не излагали это письменно, но они у нас были. Мы с ней обсуждали, что будем делать, случись что с одним из нас, и договорились, что другому будет предоставлено полное право на адвоката. Если позволить юристам поместья составлять бумаги… – Вы с Дафни годами были заговорщиками, Брюс, – произнесла я ледяным тоном. – Вдвоем вы строили козни против моего отца. Вы проворачивали всякие махинации, обманывали. Только твой партнер по преступлению был, очевидно, более умным, перехитрил тебя и лишил всего, – сказала я, пристально глядя на гору документов. – Мне очень жаль тебя, но я и пальцем не пошевелю, чтобы тебе помочь. Возьми то, что успел наворовать, и уходи, – посоветовала я ему. Он разинул рот. – Но… Руби, ты ведь знаешь, я всегда хорошо к тебе относился, заступался каждый раз, когда Дафни набрасывалась на тебя. – Неужели! – изумилась я. – У тебя никогда не хватало смелости и слова сказать против нее, хотя ты видел, какие гадости она делала мне, моему дяде Жану, даже Жизель. Не жди от меня одолжений, Брюс. Он прищурился. – Тебе это так не пройдет. У меня тоже есть адвокаты, знаешь ли, дорогие, известные адвокаты и деловые связи. – Если честно, то мне это безразлично, Брюс. Я предоставляю Жизель вести эти сражения. Он криво улыбнулся. – А знаешь, она украла твоего ухажера. Я почувствовала, как меня бросило в жар, и поняла, что стала пунцовой: – Я замужем, Брюс. Его улыбка стала шире. – Мы еще посмотрим, кто будет здесь смеяться последним, – угрожающе произнес он и вернулся к письменному столу. Я пошла в столовую и рассказала Жизель о моем разговоре с ним. Она передернула плечами. – Этим займутся Бо и наши адвокаты, – сказала она. – Но я надеюсь выкупить у тебя твою долю в этом доме и долю новоорлеанской собственности. У тебя и так всего полно. Не все ли тебе равно? – добавила она, прежде чем я успела ответить. – Я не возражаю. Она улыбнулась: – Я так и знала, что вместе мы справимся с этими трудными временами. Мы должны делать что можем, чтобы утешить друг друга, правда? Что ты собираешься надеть на похороны? Ты привезла что-то подходящее? У меня – полный шкаф новой одежды. Можешь взять взаймы что угодно. Просто поройся и выбери. Ты пошире меня в бедрах, поскольку рожала, но почти все должно подойти, – проговорила она. – Я привезла свое, спасибо. Мы обе обернулись, когда Брюс появился в дверях. Он потряс пачкой документов. – Я уеду ненадолго. Еду в офис к своим адвокатам. – Не думай, что ты можешь уничтожить какие-то бумаги, Брюс, – сказала Жизель. – Я знаю, мама держала все копии у Саймонса и Борегарда, которые теперь являются нашими адвокатами. Он зло развернулся и уронил часть документов. Жизель захохотала, когда он, бормоча что-то себе под нос, опустился на колени, чтобы собрать их. Затем, весь горя от злости, чеканя шаг, он прошел по коридору к двери. – И слава Богу, – крикнула ему вслед Жизель. Она улыбнулась мне. – Я подумываю о том, чтобы закрыть дом на месяц и отправиться путешествовать. Может быть, в Лондон. Ну разве не прелесть эти устрицы и артишоки? Эти огромные декоративные раковины называются «vol-au-vent», – назидательно выговорила она. Еда была хорошая, но на душе у меня было безрадостно. После ленча Жизель пошла позвонить друзьям, а я бродила по дому, в котором мало что изменилось и добавилось, пока не набрела на то, что раньше было моей студией. Из нее ничего не убрали, но комнатой явно не пользовались. На всем был огромный слой пыли, даже паутина вокруг окон и в углах. Краски высохли, а кисти затвердели. Стоя у мольберта, я не отрываясь смотрела на свои неоконченные рисунки. Вернулось воспоминание того дня с Бо, когда он уговорил меня написать его обнаженным. Я взглянула на софу и представила его с мягкой, озорной улыбкой на губах и в глазах. Сердце колотилось все время, но каким-то образом мне удалось погрузиться в искусство и нарисовать картину с таким сходством, что позже, когда Дафни обнаружила ее, ей не составило никакого труда понять, кто это и что произошло. Именно в этот день, позднее, когда я закончила картину, мы с Бо впервые занялись любовью. Память о его поцелуе, прикосновении, наших объятиях захлестнула меня, и даже сейчас сердце мое замерло. Загипнотизированная своими воспоминаниями, я подошла к софе и обвела ее долгим взглядом, как будто опять видела нас вместе, заново переживая охвативший нас экстаз, наслаждение, такое полное, что, растворяясь друг в друге, мы клялись в любви, которая, как мы тогда думали, никогда не умрет. Я быстро села, чувствуя, как ноги отказываются меня держать. Я сидела, закрыв глаза, а сердце готово было выпрыгнуть из груди. Наконец я глубоко вздохнула и перевела взгляд на окно, на развесистый дуб и сад, вспоминая, как была взволнована, когда впервые начала рисовать в своей собственной студии. – Пенни за твои мысли, – услышала я тихий голос, обернулась и увидела, что в дверях стоит Бо. Прядь блестящих золотых волос по-прежнему падала ему на гладкий лоб, а из-за смуглой кожи голубые глаза казались еще ярче. На нем был темно-синий блейзер, брюки цвета хаки и рубашка с открытым воротом. Мне было так знакомо это красивое лицо: чувственный совершенный рот, безупречно прямой римский нос и сильный четко очерченный подбородок. На мгновение я потеряла дар речи, не в силах двинуться, не в силах отвести взгляд от его ласковой, обаятельной улыбки. Он усмехнулся: – У тебя такой вид, будто ты смотришь на привидение. – Он быстро подошел ко мне, взял за руки и поднял с софы. Мы обнялись, затем он отступил и отвел мои руки, чтобы взглянуть на меня. – Ты совсем не изменилась, разве что стала еще красивее, – сказал он. – Ну? Скажи что-нибудь. – Привет, Бо. Мы рассмеялись, потом он посерьезнел, расправил плечи и поджал губы. – Рад, что застал тебя одну. Я хотел объяснить, что произошло, почему я так быстро уехал, когда узнал, что ты беременна, – начал он. – Я не требую объяснений, – произнесла я, отворачиваясь. – Это было недостойно джентльмена Юга… оставить любимую женщину в беде. Короче, все очень просто: я поступил как трус. Мои родители пришли в ужас. Мать была на грани нервного срыва. Она боялась, что все в Новом Орлеане узнают о скандале и их жизнь разрушится. Я никогда не видел отца в таком состоянии. – Потом они встретились с Дафни, и она убедила их, что обо всем позаботится, если только они немедленно меня отправят куда-нибудь подальше. Я пытался позвонить тебе перед отъездом, но не дозвонился. Меня увезли практически насильно. За несколько часов они устроили мой отъезд, авиабилеты, школу, квартиру в Париже. – У меня в то время не было ничего собственного. Я целиком зависел от своих родителей. Если бы я воспротивился им, они бы лишили меня всего, и что бы я мог сделать для тебя, для нас, для ребенка? Признаюсь, я испугался. Прежде чем я понял, что делаю и что со мной происходит, я уже был по ту сторону Атлантического океана. Мои родители запретили мне общаться с тобой, но вначале я посылал тебе письма. Ты получала что-нибудь? – Нет, – ответила я, бросив на него быстрый взгляд. – Меня здесь уже не было, а Дафни не удосужилась сохранить их или переслать мне. – Раньше я никогда не убегал от ответственности, – проговорил он. – Все – мои родители, Дафни, – все заверили меня, что с тобой будет все в порядке. Я взглянула на него. – В порядке? – Я горько засмеялась, вспоминая. В его взгляде мелькнула боль. – Что произошло? – тихо спросил он. – Дафни отправила меня на аборт в какую-то подпольную клинику. Только оказавшись там, я поняла, что совершаю, и сбежала назад в бухту. – Где ты родила… – Перл. Она – прекрасный ребенок, Бо. – И где ты вышла замуж? – Да. Он потупил взор. – Когда я услышал, что ты вышла замуж, решил остаться в Европе. Я вообще не собирался больше возвращаться. Но, – проговорил он со вздохом, – это было нереально. Затем явилась Жизель. – Он улыбнулся. – Она изменилась, правда? – спросил он, надеясь, что я соглашусь с ним. – Я думаю, она взрослеет, становится более зрелой. Ужасные события, вроде этого, безжалостно вышвыривают тебя из детства. Она знает, что теперь ей предстоит стать ответственным человеком. Ей нужно контролировать свое состояние, соблюдать деловые интересы. – Я так понимаю, что ты оказывал ей все это время большую помощь. – Я делаю что могу. Ты видела Брюса? – спросил он. – Да. Что бы ни произошло с ним, будет только справедливо, – ответила я. – Не беспокойся. Я уж постараюсь, чтобы он не получил ни одного лишнего пенни, – пообещал он. – Деньги не столь важны для меня теперь, Бо. Собственно, они никогда не имели для меня такого значения, как для Жизель. – Знаю. Я видел заметку о тебе в газете. У тебя студия, вроде этой? – Да, но с изумительным видом на каналы. Она – в мансарде нашего дома. – Звучит замечательно. Жизель ввела меня в курс всех твоих дел и, судя по ее описанию… как это называется? Кипарисовая роща? – Я кивнула. – Судя по ее описанию, это похоже на утопию. – Я всегда чувствовала себя счастливой в бухте, на лоне природы. В этом заключена слишком большая часть меня, моя суть, чтобы отказаться от этого когда-нибудь. – Даже для меня? – тихо спросил он. В его глазах блеснули непрошеные слезы. – Бо… – Ничего. Я несправедлив. Я не смею ни просить, ни требовать от тебя чего-то. Ты имеешь право презирать меня за то, что я тебя оставил. Что бы со мной ни случилось – я это заслужил, – произнес он. – Мы оба были виноваты, Бо, и оба стали жертвами жестокой судьбы, – ответила я мягко. Глаза наши встретились, неодолимая сила толкала нас навстречу друг другу. – Руби, – прошептал он, протягивая руку, и в этот момент в комнату ворвалась Жизель. – Так вот вы где, – пронзительно закричала она и, бросившись на него, крепко поцеловала в губы, глядя на меня широко открытыми глазами. – Мне не хватало тебя сегодня утром, – сказала она, оторвавшись наконец от его губ. – Когда ты уехал? Бо вспыхнул. – Рано. Ты же знаешь, что мне надо было встретиться с твоими адвокатами. – Ах, верно. У меня мозги сегодня, как миска со взбитыми яйцами. Ну, можешь рассказать нам, что вы обсуждали и что нам нужно делать, – сказала она. – Давайте пойдем все в кабинет и поговорим. – Она взяла Бо за руку и, довольная собой, улыбнулась мне. – Хорошо, Руби? – Прекрасно, – отозвалась я и последовала за ними. В кабинете мы выслушали отчет Бо о том, что считают адвокаты. Как Дафни заставила Брюса перед их женитьбой подписать документы, исключающие его из числа наследников, осталось загадкой, но он их подписал, и адвокаты полагали, что это неоспоримо. – На какие бы юридические маневры он ни пошел, это будут тщетные ухищрения, – сказал Бо. – Осталось совсем недолго до того, как вы получите надо всем контроль, но, если адвокаты будут действовать в качестве исполнителей, вы получите контроль немедленно. – Тогда мы сможем тратить сколько захотим? Покупать что захотим? – возбужденно спросила Жизель. – Да. – Больше никаких ограничений! Первое, что я сделаю, – это куплю себе спортивную машину. Дафни не позволяла мне иметь ее, – пожаловалась она и повернулась ко мне. – Тебе надо пройти по дому и посмотреть, что ты хочешь забрать с собой в болота. А то я приглашу кого-нибудь и продам вещи с аукциона, – пригрозила она. – Остается еще вопрос о ранчо, наши жилые здания… – Жизель, неужели обязательно обсуждать это сейчас? – Мне безразлично, когда мы будем обсуждать это или вообще не будем обсуждать. Если хочешь, пришли своего адвоката, чтобы поговорить с нашими адвокатами по недвижимости, правильно, Бо? Он внимательно посмотрел на меня. – Если она именно этого хочет, – сказал он. – Давайте отложим пока этот разговор, – предложила я. Возвращение домой, горькие воспоминания о прошлом и встреча с Бо – слишком много эмоций для одного дня. Было такое ощущение, что я теперь неделю не смогу спать. – Я бы хотела немного отдохнуть. Я поднимусь к себе в комнату. Мне нужно позвонить домой и проверить, как там Перл. Бо перевел взгляд с меня на Жизель и потом остановил его на документах. – Так иди и отдохни, – сказала она. – Я сейчас не чувствую никакой усталости. И вообще, я хочу выбраться отсюда хоть на несколько часов. Чувствую, как задыхаюсь от всей этой жути. Бо, свози меня на Джэксон Сквэа попить кофе с булочками, – скомандовала она. – Если ты этого хочешь. – Да, хочу. Спасибо, Бо. – Она просияла самодовольной улыбкой и посмотрела на меня. Было заметно, что Бо очень не хотелось уходить, но он пошел. Я позвонила миссис Флемминг и узнала, что дома все в порядке. Затем поднялась в комнату, которая раньше была моей собственной, и легла на кровать, где, счастливая, часто мечтала о нашей с Бо будущей жизни, закрыла глаза и вскоре уснула. Я проснулась от смеха, доносившегося с лестницы, и прислушалась. – Заезжай через час и отвези нас на поминки, – услышала я, как крикнула Жизель, и затем раздался звук ее шагов по лестнице. Она остановилась у меня в дверях, я села, преодолевая дремоту. – Привет, – сказала она. – Мы так хорошо провели время! На Ривьере был чудесный бриз, мы сидели и смотрели на туристов и художников. Тебе надо было поехать с нами. Отдохнула? Потому что нужно ехать в похоронное бюро. Я никого домой не приглашала до похорон. – Да. – Тогда одевайся, – пропела она. – Через час за нами приедет Бо. Она поспешно удалилась, а я недоумевала, как она может пребывать в столь праздничном настроении в такой тяжелый день. Но на поминках она вела себя как подобает: выдавливала из себя слезы, когда считала это нужным. Несмотря на ту роль, которую он играл в кознях против моего отца, я не могла не испытывать некоторой жалости к Брюсу, который большую часть времени простоял один в углу. Очевидно, истина их взаимоотношений с Дафни ни для кого не была секретом, и теперь, когда Дафни не стало, все понимали, что у Брюса нет ни власти, ни денег. Светские друзья Дафни и ее деловые партнеры подходили, чтобы поздороваться с нами. Наши адвокаты были рядом и представляли их нам. Я почувствовала, что Жизель начинает надоедать серьезная атмосфера. Через час она уже готова была уйти. Но Бо был с ней рядом, умоляя ее побыть еще немного. Все еще прибывали люди, желающие проститься. Когда она уступила его настояниям, я поняла, какое сильное и хорошее влияние он оказывает на нее, и улыбнулась про себя. Мы все время встречались с ним взглядом, не в силах оторвать глаза друг от друга, и сердце начинало отчаянно биться. Я боялась, что кто-нибудь заметит на моем лице смятение, которое охватывало меня каждый раз, когда он был близко, заговаривал со мной, я пыталась избегать его, потому что боялась выдать свои чувства. Но разве можно отказаться от стакана холодной воды после нескольких дней в пустыне? Я не могла не смотреть в его сторону, и каждый раз при звуках его голоса умолкала и ничего больше не слышала. Он все еще отдавался музыкой в моих ушах, но нам не удалось больше побыть наедине, а на следующее утро Поль приехал рано, чтобы сопровождать меня на похороны. Я знала, что мы вызываем огромное любопытство у многих людей, которые слышали о моем замужестве и новой жизни в бухте. Когда гроб Дафни опустили в семейный склеп Дюма, мои мысли обратились к папе. В глубине души я верила, что он предпочел бы покоиться подле моей настоящей матери. Я надеялась, что в потустороннем мире, где души бродят в вечности, они опять обрели друг друга, а Дафни… уготовано другое место. После похорон большинство старых друзей Жизель вернулись вместе с нами в дом. Сначала все было спокойно, но я видела, как много пьет Брюс, с какой злобой он бормочет что-то своим немногочисленным приятелям и со все нарастающим бешенством смотрит на Жизель и меня. Я объяснила причину Полю. Вдруг Брюс выронил из руки бокал, и тот разбился об пол. Толпа скорбящих замолкла. Он улыбнулся и нетвердо шагнул вперед. – Куда это вы все смотрите? – требовательным тоном вопросил он. – Нечего больше шептаться у меня за спиной. Я знаю, вы думаете, что я свое отслужил и теперь меня можно вышвырнуть, не так ли? – Брюс! – Я сделала шаг вперед, – сейчас неподходящее время. – Да, Руби, неподходящее время. Но если позволить тебе и твоей сестре поступить по-своему, то подходящего времени вообще не будет, не так ли? Ну что ж. Наслаждайтесь тем, что у вас сейчас есть, потому что это будет у вас не вечно. У меня есть свои права. Я знаю, что есть, что бы ни говорили ваши высокооплачиваемые адвокаты, – заверил он нас. Все молчали. Он улыбнулся и поклонился. – Я отбываю с этого прекрасного, великосветского сборища, ибо меня уведомили, что я – персона нон-грата. Короче, мое присутствие здесь более нежелательно. Впрочем, нельзя сказать, чтобы оно вообще было когда-нибудь желательно. Пусть будет так, – произнес он, – пока. – Он так резко развернулся, что качнулся и затем направился к двери в сопровождении пары своих сообщников, которые быстро взяли его под руки. Гул разговоров возобновился. Я посмотрела на Жизель. – Без него лучше, – бросила она, с лицом, красным от гнева. – Я не знаю, на что он жалуется. В любом случае он имеет больше, чем заслуживает. Бо, – вдруг слабо вскрикнула она. Тот бросился к ней. – Разве не ужасно все это было? – Да, – сказал он. – Брюс просто пьян. – Это в довершение ко всему. Я не вынесу больше ни минуты. Пожалуйста, Бо. Отведи меня в мою комнату, – взмолилась она, и он бережно повел ее, она склонила голову ему на плечо и бормотала извинения всем, кто попадался на пути. После этого люди начали расходиться. – Я хочу уехать сегодня вечером домой, Поль, – вдруг сказала я. – В самом деле? Но я думал… – Мне наплевать на все финансовые договоренности, на все. Я просто хочу домой. – Он кивнул. Он прилетел самолетом в Новый Орлеан из Батон Руж, поэтому обратно нам предстояло ехать на моей машине. Я поднялась к себе в комнату, чтобы упаковать свой чемодан. Складывая вещи, я услышала негромкий стук в слегка приоткрытую дверь. – Да? Бо вошел в комнату. – Ты уезжаешь домой сегодня вечером? – Да, Бо. Не могу здесь больше оставаться. Я никогда еще не оставляла Перл так надолго. – Мне жаль, что я почти не говорил с тобой о ней. Я просто чувствовал, что… как бы не имею права спрашивать, – сказал он. – Она твоя дочь, – напомнила я ему. Он кивнул. – Я знаю. Кажется, Поль все принял как есть. Я понял это из того краткого разговора, который у нас произошел. – Да, он любит Перл. – И он любит тебя, – проговорил он. Я посмотрела на свой чемодан, собираясь с силами. – Жизель пытается быть другой, когда она с тобой. Я вижу это, – сказала я. – Видимо, ты хорошо на нее действуешь. – Руби, – произнес он, подходя ближе. – Единственная причина, по которой у нас все это опять началось, – это ты. Когда я смотрел на нее, то мог притвориться, вообразить, что смотрю на тебя. У меня есть мечта, что смогу превратить ее в тебя, но это – глупая мечта. Другой тебя не может быть, и мне невыносима мысль, что я потерял тебя и ту жизнь, которая могла бы у нас быть. На глаза мне навернулись слезы. К горлу подступил комок, и я ухватилась за свои вещи, бормоча только: – Не надо, Бо. Пожалуйста. – Я ничего не могу поделать, Руби. Я никогда не перестану любить тебя, и, если мне суждено вечно жить с иллюзией, значит, так тому и быть. – Бо, иллюзии быстро умирают, и мы остаемся в гораздо худшем состоянии, чем если бы смотрели реальности в лицо, – сказала я. – Я не могу смотреть реальности в лицо без тебя, Руби. Теперь я это знаю. Мы услышали шаги по лестнице. Я захлопнула свой чемодан как раз в тот момент, когда Поль подошел к двери. – Машина готова, – произнес он, с подозрением глядя на нас с Бо. – Хорошо. До свидания, Бо. Постарайся как-нибудь приехать в бухту. – Да, непременно. – Я пойду попрощаюсь с Жизель, Поль. – Прекрасно. – Он взял мой чемодан. – Я спущусь с тобой, Поль, – сказал Бо. Они направились к лестнице, а я пошла в комнату Жизель. Она лежала в постели с мокрой тряпкой на лбу. – Я сейчас уезжаю, Жизель. Глаза ее распахнулись, как будто она не была уверена, что действительно слышит чей-то голос. – Что? Это ты, Руби? – Да, я уезжаю в Кипарисовую рощу сегодня вечером. – Почему? – Она села, внезапно оживившись. – У нас завтра будет большой завтрак, и, может, мы вчетвером что-нибудь придумали бы веселое для разнообразия. – Мне нужно возвращаться к Перл, а Полю – заниматься делами, – ответила я. – Ох, так я и поверила. Просто ты хочешь убежать от всего этого мрака и безобразия, которое учиняет Брюс, – обвинила она меня. – Да, и это тоже, – призналась я. Ее лицо смягчилось, а потом губы скривились. – Что же будет со мной? – заплакала она. – У тебя теперь есть Бо. У тебя все будет прекрасно. – Да, – произнесла она и радостно улыбнулась. – Полагаю, что да. Я повернулась и поспешила прочь, сердце громко застучало. С каким же удовольствием она напомнила мне, что я вновь потеряла Бо! 8. Чем дальше, тем хуже Весь наш обратный путь в бухту Поль старался поддерживать разговор, пытался заинтересовать меня проблемами нашего бизнеса, новостями политики. Я слушала вполуха, и каждая пауза заполнялась для меня звуками голоса Бо, а каждая темная миля дороги была полна воспоминаниями о Бо, то улыбающемся, то разговаривающем, то смотрящем на меня долгим взглядом, полным муки и, что там говорить, любви. Я старалась отвлечься и не думать о нем после нашей поездки в Новый Орлеан, но в первые дни не могла даже заставить себя работать. Я смотрела пустым взглядом на чистый лист бумаги и думала о своей студии в Новом Орлеане и Бо. Я пыталась делать эскизы и рисовать животных, цветы, деревья, все и вся, но не людей, ибо знала, что любой человек, которого я попробую изобразить, будет иметь волосы Бо, глаза Бо, рот Бо. Самым горьким было смотреть на Перл, в чертах которой стало проявляться отчетливое сходство с Бо, она все больше походила на него. Может, мне это просто казалось, потому что со времени похорон он мерещился мне повсюду, но когда Перл смеялась и улыбалась, я слышала смех Бо и видела его улыбку. Однажды днем, через несколько недель после того, как мы вернулись с похорон Дафни, я сидела в патио и пыталась читать книгу, а миссис Флемминг играла с Перл на траве. Это был один из тех редких дней в бухте, когда ветер полностью стих и облака застыли в нежно-голубом небе. Всех одолевала лень. Даже птицы не порхали с дерева на дерево. Они спокойно сидели на ветвях, похожие на маленькие чучела. Издалека доносилось тупое чавканье нефтяных скважин и редкие голоса людей, кричавших что-то друг другу. Полдневную тишину нарушал только смех Перл, он звенел колокольчиком, создавая у меня ощущение, что все мы находимся в игрушечном мире. Вдруг из дома вылетел Джеймс с большим конвертом в руках. – Вот, только что специально доставили для вас, мадам, – возбужденно проговорил он и вручил его мне. – Благодарю, Джеймс. Он кивнул и ушел, я вскрыла конверт и вытащила из него газету. Миссис Флемминг с любопытством смотрела на меня, и я пожала плечами. – Просто новоорлеанская газета двухдневной давности, – сказала я. Я долго разглядывала ее, пытаясь понять, почему она была доставлена особой почтой, и вдруг заметила, что на внутренней странице есть ярко-красная пометка. Я раскрыла ее на этой странице и взглянула на обведенную фломастером заметку. Это было объявление о свадьбе, описание бракосочетания Бо Андреа и Жизель Дюма. Они поженились. Я перечитала заметку, не в силах поверить, что это правда, и на мгновение почувствовала себя в безвоздушном пространстве. Я не могла дышать, мне казалось, что, несмотря на все мои усилия, я сейчас задохнусь и посинею. Сердце замерло в груди, создавая ощущение пустоты и холода внутри. – Я надеюсь, ничего неприятного, – произнесла миссис Флемминг. Я на секунду уставилась на нее, мучительно пытаясь обрести голос. – Моя сестра… она вышла замуж, – сказала я. – О, за хорошего молодого человека? – Да. Очень хорошего молодого человека, – отозвалась я. – Мне нужно ненадолго подняться наверх. – Я быстро поднялась и повернулась, чтобы уйти, прежде чем на щеках у меня появятся слезы. Я пронеслась по дому, взлетела вверх по лестнице и бросилась на постель, уткнувшись головой в подушку. Конечно, я знала, что это может случиться, но жила надеждой, что Бо одумается. Теперь мне вспомнились его последние слова. «Я ничего не могу поделать, Руби. Я никогда не перестану любить тебя, и, если мне суждено вечно жить иллюзией, значит, ничего другого не остается». «Значит, он решился на это. Могла ли я быть счастлива от сознания, что каждый раз, целуя губы моей сестры, он закрывает глаза и представляет себе, что это мои губы? Что каждый раз, когда он просыпается по утрам и смотрит на ее лицо, он убеждает себя, что это я лежу рядом с ним? Он влюблен в меня, он всегда будет влюблен в меня. Я знала, что Жизель считает, будто добилась победы, отвоевав его и заставив жениться на себе, хотя в глубине души она должна понимать, что это – шаткая победа, что он использует ее как волшебное зеркало, глядя в которое видит женщину, которую действительно любит. Но Жизель на это наплевать. Ей все безразлично, кроме того, чтобы сделать меня несчастной, даже если это означает выйти замуж за человека, которого она не так уж и любит, впрочем, вряд ли она вообще способна любить кого-нибудь, кроме себя самой», – подумала я. Я хотела злостью победить печаль, но мое разбитое сердце не заметило этой уловки. Я так сильно плакала, что у меня заболели ребра, а подушка намокла от слез. Услышав стук в дверь, я подавила свои рыдания, повернулась и увидела Поля с мрачным и озабоченным лицом. – В чем дело? – спросил он. – Ни в чем. Со мной все будет в порядке. – Я быстро вытерла слезы тыльной стороной ладони. Он стоял и смотрел на меня не отрываясь. – Это ведь из-за этого, да? – спросил он, вынимая газету из-за спины. – Я нашел ее там, где ты ее обронила, в холле. Тебе не надо ничего отвечать, – продолжал он быстро, лицо его покраснело от разочарования и ярости. – Я знаю, как сильно ты все еще его любишь. – Поль… – Нет, я прекрасно понимаю, что своими деньгами не могу помешать этому. Я могу выстроить тебе дом в два раза больше этого на территории в два раза большей этой и набить его вещами в десять раз дороже, а ты все равно будешь страдать, мечтать о Бо Андреа. – Он вздохнул, грудь его вздымалась. – Я думал, что преданность и надежность могут заменить любовь, но был дураком, думая так. В конечном счете, мать была права, – простонал он. – Я пережила это, Поль, – сказала я решительно. – Он женился на моей сестре, и с этим покончено. Лицо его просветлело. – Так ты и должна себя настраивать, – одобрил он, кивая. – Он ведь не приехал за тобой и ребенком, когда ты жила одна в бабушкиной хибаре? – Нет, – сказала я печально. – И никогда не поинтересовался, каково тебе после всего случившегося. Он такой же эгоист, как твоя сестра. Они подходят друг другу. Я ведь прав, да? Я неохотно кивнула. Он хмыкнул. – Но это не означает, что ты не любишь его, да? – спросил он уставшим голосом сдающегося человека. – Любовь – это нечто… не поддающееся контролю, – произнесла я. – Я знаю, – отозвался он. – Я рад, что ты тоже так думаешь. Мгновение мы пристально смотрели друг на друга. Потом он положил газету на туалетный столик и вышел. Я сидела у окна и думала, что теперь у нас с Полем больше общего, чем когда-либо прежде. Мы оба были влюблены в тех, кого мы могли любить как хотели как следует любить. Я вздохнула так же тяжело, как он, взяла газету и бросила ее в мусорную корзину. Несмотря на наши с Полем отчаянные попытки взбодрить друг друга, на Кипарисовую рощу опустилась пелена грусти. Тени казались мрачнее, зарядили дожди. Я вновь вернулась к работе, пытаясь убежать от реальности и жить в мире своих фантазий. Я продолжала серию картин о солдате-конфедерате и его возлюбленной, но мое следующее полотно вышло очень меланхоличным. Я изобразила, как солдата выносят на носилках из леса, где идет жестокое сражение. Он, конечно, был похож на Бо, и на его губах почти угадывался призыв ко мне… Руби. У него был такой затуманенный мечтательный взгляд, которым мужчина смотрит на любимую женщину, напрягая последние силы, зная, что через несколько мгновений свет померкнет, и ее лицо, голос, запах ее волос и прикосновение губ навечно исчезнут в небытие. Я едва сдерживала рыдания, когда писала, слезы катились по моим щекам, а закончив, села у окна и не отрываясь смотрела на каналы, обхватив себя руками и плача, как ребенок. На моей следующей картине было изображено, как его возлюбленная получает ужасную весть. Лицо искажено мукой, пальцы сжимают карманные часы, подаренные им. У гонца такой же убитый вид, как и у нее, он стоит, склонив голову и бессильно опустив плечи. Обе картины были написаны в мрачных тонах на фоне замшелых испанских кипарисов. Я покрыла полотно паутиной штрихов. Это было олицетворение торжества Смерти. Увидев картину, Поль ничего не сказал. Глаза его сузились, он подошел к окну и обвел долгим взглядом красиво ухоженные сады и живые изгороди вдоль каналов, которые мы вместе бороздили на пироге, мечтая о том, какими мы станем, когда вырастем и начнем жить самостоятельно. – Я построил для тебя тюрьму, – сказал он печально. – Я совершил ужасную вещь. – Нет, неправда, Поль. Ты всего лишь пытался сделать лучше для Перл и меня. Не вини себя ни в чем. Я и слышать об этом не хочу. Он обернулся, я никогда не видела у него такого мрачного и безнадежного взгляда. – Я только хотел, чтобы ты была счастлива, Руби. – Я это знаю, – сказала я, улыбнувшись. – Но я чувствую себя человеком, который поймал птичку-пересмешника и посадил ее в клетку у себя дома, давал ей самую вкусную еду и окружил заботой и любовью. Но однажды утром он проснулся и обнаружил, что птичка умерла. Ее сердце было разбито. Она познала свободу и не могла жить в неволе. Правда в том, что ты любишь слишком сильно. – Я не против, чтобы и меня слишком сильно любили, – сказала я. – Пожалуйста, Поль, я не хочу, чтобы ты грустил из-за чего-то, связанного со мной. Я выброшу эти картины. – О нет. Это твои лучшие работы. Не смей! – воскликнул он. – Эти картины прославят тебя. – По-моему, для тебя моя известность имеет больше значения, чем для меня самой. – Конечно! Ты только представь себе заголовок: «Дикая кейджунская художница овладевает умами и воображением изысканного мира искусства», – объявил он. Я засмеялась. – Давай устроим сегодня хороший ужин, особенный, а потом пойдем послушаем музыку зудеко. Мы давно не делали этого, – предложил он. – Прекрасно. – Да, – сказал он, выходя. – Я не говорил тебе? Я купил еще недвижимость сегодня утром. – Какую недвижимость? – Всю землю к югу от нас до каналов. Теперь мы самые крупные землевладельцы во всем приходе Терребоун. Неплохо для двух болотных крыс, а? – гордо проговорил он, засмеялся и пошел сказать Летти, чтобы она приготовила нам на ужин что-нибудь особенное. Однако, когда я уже была готова спуститься к ужину, раздался телефонный звонок от Жизель. – Я все ждала, что ты мне позвонишь, – начала она, – чтобы поздравить с бракосочетанием. – Поздравляю. – Звучит, как кислый виноград. – Нет. Если Бо захотел жениться на тебе, а ты захотела выйти за него замуж, то желаю вам обоим счастья. – Мы опять самая удивительная пара в Новом Орлеане, знаешь. Все нас приглашают на ужин, а когда мы заходим в ресторан, все перестают есть и смотрят на нас. Мы – очень красивая пара и самая известная. Наши имена и фотографии постоянно печатают на страницах светской хроники. Бо говорит, что нам нужно как можно чаще посещать благотворительные мероприятия. Это хороший тон и дает ему ощущение, что он делает что-то важное. Я не против, хотя и не могу отличить одно событие от другого, так что не спрашивай меня. – Чем занимается Бо? – спросила я как можно более небрежно. – Занимается? Что ты имеешь в виду? – Ну, по жизни. Он ведь когда-то хотел быть врачом, помнишь? – О, сейчас он слишком занят моими делами. Он – бизнесмен и уж, во всяком случае, заработает гораздо больше денег, чем если бы был доктором. И не говори, что он слишком молод. Посмотри, как все хорошо получилось у Поля, – быстро добавила она. – Раньше он говорил о том, какой это благодарный труд – помогать людям, лечить их, – печально проговорила я. – Ну и что? Он и сейчас помогает людям и лечит их, и это для него вполне благодарный труд, – отозвалась Жизель. – Ну ладно, мне надо идти. Нам надо посетить еще кучу мероприятий. Мне совершенно нечего надеть. Я уже назначила встречу с модельером. Думаю, мне следует носить оригинальные модели, как ты полагаешь? Конечно, у тебя таких проблем нет, единственное, куда тебе приходится выходить, – так это в какой-нибудь дешевый бар или ресторан, поэтому тебе не надо заботиться о том, чтобы выглядеть модной. Передавай привел Полю. Пока, – пропела она и повесила трубку. Мне хотелось размозжить телефон о стену, но я взяла себя в руки, спокойно повесила трубку, глубоко вдохнула и пошла к Полю, стараясь не вспоминать ни голос, ни слова Жизель. Но неделю спустя ко мне в студию вошел Поль с сообщением, что только что звонил Бо. – Он говорит, что ваши адвокаты закончили всю работу по поместью, и он хотел бы с нами встретиться, чтобы все обговорить. Я подумал, может, удобнее было бы пригласить их сюда. – Сюда? Ты пригласил их в Кипарисовую рощу? – Да. А что? Тебе это неприятно? – Нет. Все в порядке. Я… Подожди, пока он сообщит об этом Жизель, – сказала я. – Он перезвонит, – заверила я его. Но Бо не перезвонил. Значит, они с Жизель приедут, и Бо наконец увидит свою дочь. Они приехали в папином ролс-ройсе. Я возилась в розарии, хватаясь за любое дело, чтобы только занять себя и ни о чем не думать. Миссис Флемминг была в другом конце сада с Перл. Я уж постаралась, чтобы Перл нарядили в одно из ее лучших платьиц, ее волосы были тщательно причесаны и завязаны розовым бантиком. Конечно, миссис Флемминг не знала, кем на самом деле был Бо, но по моему волнению могла догадаться, что он – особый посетитель. Поль уехал на консервный завод, обещая, что ненадолго, но еще не вернулся, когда я услышала гудок машины, обернулась и увидела, как знакомый роскошный автомобиль въезжает на нашу длинную подъездную дорожку. Я сняла перчатки и пошла поздороваться с ними. – Где твои слуги? – заносчиво спросила Жизель. – Они должны быть здесь, когда прибывают гости. – В бухте все не так официально, Жизель, – отозвалась я и повернулась к Бо. – Здравствуй Бо, как дела? – Прекрасно, – ответил он. – Это… великолепно. Действительность превзошла все твои описания, Жизель, – добавил он, оглядываясь вокруг. – Это место нужно увидеть своими глазами, чтобы оценить. Могу понять, почему ты здесь счастлива, Руби. – Конечно, она счастлива. У нее современный дом, и при этом она живет в своем любимом болоте, – сказала Жизель. В дверях показался Джеймс. – Это твой дворецкий? Как его зовут? – Джеймс, – ответила я. – Джеймс, – немедленно позвала она, – пожалуйста, достаньте наши сумки из багажника. Мне нужно как можно скорее привести себя в порядок. От долгой езды и болотной жары волосы у меня превратились в щетину. Джеймс внимательно посмотрел на меня, я кивнула. – Очень хорошо, мадам, – проговорил он. Я уже сказала ему, в какой комнате для гостей они расположатся. – Мне бы очень хотелось все здесь осмотреть, – произнес Бо, не отрывая от меня взгляда. – Я уже все видела, – проговорила Жизель. – Так что я – прямым ходом в наш номер-люкс. У нас ведь люкс, не так ли? – Конечно, – отозвалась я. – Вот сюда. – Мы пробудем всего одну ночь. Бо привез все бумаги и документы, которые тебе нужно подписать, верно, Бо? – Да, – сказал он, все еще не сводя с меня глаз. – Я хочу покончить с этим как можно скорее, чтобы мне не пришлось больше мотаться в болота, – добавила она, сверля Бо сердитым взглядом. – Уверена, мы сделаем все, от нас зависящее, чтобы ускорить дело ко всеобщему удовольствию, – сказала я. – Ты говоришь прямо как Дафни. Правда, Бо? Не становись богатым снобом, дорогая сестрица, – предупредила она и, откинув голову, засмеялась. Я посмотрела на Бо, он улыбнулся и покачал головой. – Ну хорошо, Джеймс. Веди, – скомандовала Жизель, и мы пошли к дому. Бо пришел в восторг от размеров фойе, резьбы по дереву и люстр. Чем больше он восхищался, тем раздражительнее становилась Жизель. – Ты бывал в домах и получше этого, в Гарден Дистрикт, Бо. Не знаю, зачем притворяться, что все это производит на тебя впечатление. – Я не притворяюсь, cherie, – мягко проговорил он. – Ты должна отдать должное Руби и Полю, что они построили такой потрясающий дом в бухте. – Ну разве он – не прелесть, когда говорит по-французски? – взвизгнула Жизель. – Ну что ж. Я признаю, что хибарка – ничего себе, – добавила она и захохотала. – Джеймс? Ну где же он? – Ждет тебя с твоими вещами наверху, Жизель, – кивнула я в направлении лестницы. – Угу, горничной у тебя, конечно, тоже нет? – Все мои слуги будут беспрекословно выполнять твои распоряжения, – заверила я ее. Она ухмыльнулась и стала подниматься по лестнице. – Прекрасный дом и прекрасное место, – сказал Бо. Мгновение мы пристально смотрели друг на друга, казалось, что воздух между нами сгустился и наэлектризовался. – Позволь мне проводить тебя к… Перл, – тихо произнесла я. Его глаза радостно блеснули. Я повела его в патио, где миссис Флемминг играла с Перл в манеже. – Миссис Флемминг, это мой зять, Бо Андреа, – быстро проговорила я. – Приятно познакомиться, – отозвалась миссис Флемминг. – А это – Перл, – пробормотала я. Но он уже направился к ней. Он встал на колени у манежа, а она перестала теребить свою игрушку и посмотрела ему в лицо. Могла ли такая крошка узнать своего родного отца? Может, она прочла что-то в его глазах, что-то сокровенное? Это не был ее обычный любопытный взгляд на чужих людей, к которым она быстро теряла интерес, она изучала Бо, и ее крошечные губки сложились в улыбку, а когда он наклонился, чтобы достать ее из манежа, она не заплакала. Он поцеловал ее в щечку и волосы, и она потянулась, чтобы дотронуться до его волос и лица, как будто хотела удостовериться, что это не сон. Глаза мои наполнились слезами, но я смогла сдержать их, прежде чем они потекли по щекам. Бо повернулся ко мне, лицо его сияло. – Она – красавица, – прошептал он. Я закусила нижнюю губу и кивнула. Я увидела, что миссис Флемминг внимательно смотрит на нас с легкой улыбкой. Ее возраст и мудрость подсказывали ей, что все между нами не так просто, как кажется. – Вы ей очень нравитесь, месье, – проговорила миссис Флемминг. – Я знаю, как обращаться с молодыми женщинами, – пошутил Бо и вернул Перл в манеж. Она тут же заплакала, что вызвало изумление миссис Флемминг. – Ну, веди себя прилично, Перл, – мягко пожурила я ее. – Я хочу показать дяде Бо дом, – и, не говоря больше ни слова, повела его к бассейну и кабинкам. – Руби, – сказал он, когда мы отошли на значительное расстояние, – ты совершила прекрасный поступок. Она еще чудесней, чем я мог себе вообразить. Не удивительно, что Поль так любит ее. Она очень на тебя похожа. – Нет, у нее больше твоих черт, – настаивала я. – Вот, как видишь, наш бассейн. В следующем месяце Поль хочет построить здесь теннисный корт. Там, на канале, у нас верфь, – показала я. Только говоря о другом, отвлекаясь, я могла удержаться от слез. Но Бо не слушал. – Почему я не боролся с моими родителями? Почему тоже не убежал? Надо было убежать вместе с тобой в бухту и начать новую жизнь. – Не говори глупости, Бо. Что бы ты делал? Сидел со мной у дороги и продавал сувениры? – Я бы нашел обычную мужскую работу. Может, работал бы на семью Поля или стал ловцом креветок, или… – Когда существует ребенок, настоящая живая малютка, нельзя жить в мире фантазий, – произнесла я, может, слишком грубо и жестко. Бо оборвал свои мечты на полуслове и кивнул. – Да, ты права. Конечно. – Хочешь посмотреть мою студию здесь? – быстро спросила я. – Очень, пожалуйста. Я повела его к лестнице. Пока мы поднимались, я болтала о бизнесе Поля, о том, как обхаживают его политические деятели, не только из-за его денежных вкладов, но и из-за реальной перспективы занять в дальнейшем государственный пост. – Ты очень гордишься Полем, да? – спросил Бо у входа в студию. – Да, Бо. Он всегда был серьезным человеком, на много старше своего возраста, и он – проницательный бизнесмен. Но что важнее всего – он предан Перл и мне и готов на все, чтобы сделать нас счастливыми, – сказала я и открыла дверь в студию. – Знаешь, ведь все это время я покупал некоторые из твоих картин. Я держу их в своем кабинете, – сказал он. – Каждый день начинаю с того, что долго смотрю на твои работы. – Видишь, – проигнорировала я его слова, – какой у меня отсюда замечательный вид на каналы и территорию. Он выглянул в окно и кивнул. – Теперь, когда я вижу, на что ты смотришь каждый день, смогу ярче представлять тебя себе по утрам. – Это – моя новая серия картин. – Я и эти слова оставила без ответа. – Моя серия о солдате-конфедерате. Бо изучал картины. – Они великолепны, они должны быть у меня. Вся серия. Сколько ты за них хочешь? Я засмеялась: – Я еще не закончила, Бо, и понятия не имею, сколько они могут стоить. Может быть, гораздо меньше, чем мы себе представляем. – А может, гораздо больше. Когда ты повезешь их в Новый Орлеан? – Через месяц, – ответила я. – Руби, – сказал он с такой силой и чувством, что на этот раз мне пришлось взглянуть ему в глаза. Он схватил мои руки и крепко сжал их. – Я должен объяснить, почему женился на Жизель. Мне нужно было найти способ оставаться рядом с тобой, хотя я и потерял тебя. Конечно, вы совсем разные, но бывают моменты, когда она удивительно похожа на тебя. Она испуганная и очень одинокая девочка, которая пытается скрыть это под маской снобизма и эгоизма. А на самом деле просто боится, что останется ни с чем и некому будет любить ее. – Когда она такая, я думаю о тебе. Мне кажется, что это тебя я держу в своих объятиях, утешаю, стираю поцелуями слезы с твоих щек и целую твои закрытые веки. Я даже уговорил ее пользоваться твоими любимыми духами, и теперь, закрыв глаза, вижу только тебя в своих мыслях. – Бо, так нельзя. – Знаю. Теперь знаю, – согласился он. – Она неглупа. Она чувствует все это, но готова была мириться. До недавнего времени. Она… быстро превращается в себя прежнюю, сбрасывая все то хорошее, что приобрела, все хорошие привычки и манеры, как будто это – лишний вес на тонущем корабле; опять начала чрезмерно пить, приглашая своих старых друзей-дегенератов на ночные вечеринки… – Он покачал головой. – Все складывается не так, как я надеялся. Я не могу превратить ее в тебя, – признался он и поднял на меня глаза, – но, может быть, этого больше и не надо. – Что ты имеешь в виду, Бо? – Я снял квартиру на улице Дюмейн во Французском квартале. Жизель ничего об этом не знает. Я хочу, чтобы ты встречалась со мной там, когда будешь приезжать в Новый Орлеан. – Бо! – сказала я, вырывая свои руки и отступая в изумлении. – Я ничего ужасного не предлагаю, ничего грешного, Руби. Мы любим друг друга. Знаю, что любим. И знаю, какая договоренность существует между тобой и Полем. Это – полубрак, а я рассказал тебе правду о своем браке с Жизель. Мы не можем так обеднить наши жизни. Нельзя, чтобы такая страсть осталась без ответа. Пожалуйста, Руби, пожалуйста, приди ко мне, – умолял он. Какое-то время я не могла вымолвить ни слова. Мной овладели образы, вызванные его предложением. Я почувствовала, как меня бросило в жар. Да, поехать к нему и броситься в его объятия, прижаться к нему всем телом и почувствовать тепло его губ, услышать нежные слова любви и глухие удары его сердца, вновь пережить тот экстаз, который мы познали, – это казалось за пределами возможного, даже за пределами мечты. – Я не могу, – прошептала я, – Поль… – Никто ничего не узнает. Мы все устроим. Никому не причиним вреда, Руби. Я уже несколько дней только об этом и думаю. Это целиком поглотило мои мысли. Вчера, когда я снял квартиру во Французском квартале, я знал, что мы можем это сделать и должны. Ты придешь? Приедешь? – Нет, – сказала я, отступая к двери. – Мы не можем. – Я покачала головой. – Пошли вниз. Поль уже, наверное, приехал. – Руби! Я вышла из студии и стала спускаться по лестнице, убегая от своих собственных соблазнов. Наконец вслед за мной вышел Бо, я дождалась его у нижних ступеней. – Руби, – сказал он спокойным рассудительным тоном, – если… – А, вот вы где! – Мы увидели, как Поль и Жизель выходят из патио. – Я показывала Бо свою студию, – быстро проговорила я. – О, – сказал Поль, глаза его сузились, он пристально посмотрел на Бо и поцеловал меня в щеку. – Вы видели ее новую серию? – спросил он, переводя взгляд на меня и мрачнея. – Это – потрясающе, – сказал Бо. – Я уже хотел купить всю серию, но она предусмотрительно заметила, что цену назначать слишком рано. – Он засмеялся. – Ты и так уж слишком много заплатил за те, что у тебя есть, – укорила Жизель. – Она пока еще не какая-нибудь известная художница. – Но будет, – заверил ее Поль. – И вы станете ей гордиться так же, как сейчас горжусь я, – добавил он, глядя на меня. – Давайте займемся делом, – нетерпеливо сказала Жизель. – Мне не нужна еще одна экскурсию по болотам. – Но ты никогда не была на настоящей экскурсии по болотам, – возразил Поль. – Пожалуйста, позволь мне покатать тебя на моторке и показать красоту каналов. – Что? Ты имеешь в виду влезть во все это? – сказала она, кивая в сторону болота. – Да меня там заживо съедят. – Ну, у нас есть средство против мошкары, чтобы смазать лицо и руки, – успокоил Поль. – Ты должна хоть ненадолго стать туристкой. Я просто настаиваю на этом, ты получишь массу впечатлений. – Я хотел бы поехать, – сказал Бо. – Тогда решено. Сразу после ленча поедем на прогулку по каналам. А пока давайте пройдем в мой кабинет и займемся юридическими вопросами. – Прекрасно, – произнес Бо. Он двинулся вперед и взял Жизель за руку. Довольная, она направилась к дому, а Поль внимательно посмотрел на меня. – С тобой все в порядке? – тихо спросил он. – Да, все прекрасно, – ответила я. – Хорошо. – Он взял мою руку, и мы пошли за ними следом. Жизель начала наше совещание с заявления, что все в Новом Орлеане должно отойти к ней. – Мы с Бо хотим продать нашу собственность и капитал, что составляет… как это называется, Бо? – Относительную ценность, – подсказал он. – Да, относительную ценность. – Руби? – обратился ко мне Поль. – Я не возражаю. Не испытываю никакого желания владеть чем-нибудь в Новом Орлеане в настоящее время. – Папа или, вернее, Дафни, купила жилые здания в других местах. Мы крупные домовладельцы, так, Бо? – Довольно впечатляющий портфель, – сказал он, предъявляя документы. – Вот здесь перечислены все виды собственности с проставленной ценой. Земля на озере Пончартрейн – золото. Поль внимательно изучил список. Вскоре разговор перешел к ним двоим. Жизель достала пилочку и подпиливала ногти, пока мы беседовали. Я не собиралась становиться домовладелицей и была готова продать свою долю собственности. – А как насчет Брюса? – спросила я через некоторое время. – Ни он, ни его адвокаты не объявлялись, с тех пор как его адвокат поговорил с нашими. Я думаю, он понимает, что будет только понапрасну швырять деньги юристам из того немногого, что ему удалось получить. – Он все еще в Новом Орлеане? – Да. У него есть свое собственное жилое здание и кое-какая другая недвижимость, но, конечно, это не идет ни в какое сравнение с тем богатством, какое он мог бы унаследовать, если бы Дафни не предвидела все возможности и не перекрыла их со своими адвокатами. – А почему? – размышляла я. – Уж, конечно, она не хотела, чтобы деньги и собственность перешли к нам. – Я посмотрела на Жизель, ожидая ее согласия. – Уж это – точно, – подтвердила она. – Может быть… она боялась Брюса, – предположил Бо. – Боялась? Что ты имеешь в виду? – спросил Поль. – Боялась, что если он сможет получить такое состояние после ее смерти, то он мог бы… как бы это сказать, ускорить ее смерть? Все помолчали минуту, размышляя над тем, что сказал Бо, даже Жизель. – Она знала, за какого человека вышла замуж и на что он способен, – продолжал Бо. – Мы сталкивались с некоторыми их штучками, до того как умер Пьер. Там были подложные документы, и фальшивые бумаги… и обман. – Значит, Брюс имеет то, что заслужил, – заключил Поль. Они с Бо продолжали обсуждать проблемы, связанные с недвижимостью. Жизель, хотя именно она потребовала, чтобы совещание состоялось немедленно, ерзала все больше. Наконец мы решили прерваться для ленча. Мы ели в патио. Поль завладел вниманием Бо, обсуждая с ним вопросы политики и нефти, а Жизель болтала о своих старых друзьях, о том, что они купили и где побывали. Когда миссис Флемминг внесла Перл, я затаила дыхание, боясь, что Жизель сделает какое-нибудь бестактное замечание, но она прикусила язык и вела себя как безупречная тетя, обожающая свою племянницу. – Я собираюсь подождать с детьми, – объявила она. – Я знаю, как это отражается на фигуре, и я еще к этому не готова. Здесь у нас с Бо полное согласие, верно, Бо? – Что? О, конечно, cherie. – Скажи что-нибудь романтичное по-французски, Бо. Как ты говорил, когда мы гуляли по берегам Сены. Пожалуйста. Он посмотрел на меня и сказал: – Каждый раз, когда ты входишь в комнату, топ coeur battait la chamade. – О, ну разве не прелесть? А что это означает, Бо? Он снова скользнул взглядом по моему лицу, улыбнулся Жизель и произнес: – Каждый раз, когда ты входишь в комнату, мое сердце делает «тук-тук». – А у вас, кейджунов, есть какие-нибудь образные выражения любви? – спросила она. – Несколько, – ответил Поль. – Но ты вряд ли поймешь наш акцент. Ну как насчет экскурсии по болоту. Готовы? – Я никогда не буду готова для этого, – пожаловалась Жизель. – Ты будешь очарована, несмотря на свое предубеждение, – пообещал Поль. – Мне нечего надеть. Я не хочу испачкать одежду, которую привезла, болотной грязью. – У меня есть старые брюки, которые тебе подойдут Жизель, – предложила я. – И несколько старых рубашек. Давай, пошли переоденемся. Она ныла и жаловалась, пока мы поднимались по лестнице и пока переодевались, и когда опять спускались. Поль приготовил для нее какой-то состав для лица и открытых частей рук, отгоняющий мошкару. – А что, если мне от этого будет плохо? – захныкала она. – Не будет. Это – старый кейджунский рецепт. – А что в нем? – подозрительно спросила она. – Тебе лучше не знать, – мудро заметил Поль. – Это воняет. – Вот мошкара и будет держаться от тебя подальше, – сказала Бо. – И все остальные тоже. Мы засмеялись и, после того как Жизель как следует намазали, направились к лодке. Бо сел между Жизель и мной. – Laissez les bon temps rouler! – вскричал Поль. – Да продлятся добрые времена! Жизель завопила, когда мы отчалили от причала, но через несколько минут успокоилась и даже стала проявлять интерес. Поль показывал извивающиеся тела зеленых змей, дремлющих аллигаторов и стремительных нутрий, птиц и душистую жимолость, покрывающую берега каналов. Он был замечательным гидом, и сердце его было полно любовью к болоту и восхищением перед жизнью, которая кипела внутри каналов. Он выключил мотор, и мы мирно качались на глади мелких озер, наблюдая, как выхухоли деловито строят себе домики из сухой травы. Он показал нам гремучую змею, гревшуюся на камне, ее треугольная головка была цвета старого пенни. Наше внимание привлек громкий всплеск, это поднялись в воздух дикие утки, а через несколько мгновений огромный старый аллигатор поднял из воды голову и впился в нас взглядом, а вокруг него радужной стайкой кружили стрекозы. Мы плыли по ковру лилий, под тенистым шатром плакучих ив. Бо засыпал Поля вопросами о вегетации, животных, об изучении жизни каналов и практическом использовании полученных знаний. Жизель вынуждена была признать, что экскурсия ей понравилась. – Как будто плывешь по зоопарку или нечто в этом роде, – сказала она. – Но не могу дождаться, когда я наконец приму ванну и смою с себя все это. Потом мы переодевались к обеду, пили в библиотеке коктейли, Поль и Бо обсуждали новоорлеанские новости, а Жизель описывала последние веяния моды и оригинальные модели, которые выбрала для себя. Летти приготовила одно из своих изысканных блюд, и Бо не переставал восхищаться. Мы много выпили и болтали без умолку – Поль, Бо и я, избегая пауз, потому что нервничали все трое. Только Жизель казалась спокойной и умиротворенной. После ужина мы перешли в гостиную. Вино, хорошая еда, бесконечный поток разговора и эмоциональное напряжение изнурили нас. Даже Жизель зевала. – Нужно идти спать и встать рано, – предложила она. – Рано? – изумился Бо. – Ты? – Ну как можно раньше, чтобы закончить работу с бумагами и вернуться в Новый Орлеан. У нас ведь завтра бал с представлением. В вечерних туалетах, – сказала она. – Ты когда-нибудь устраивал приемы в вечерних туалетах, Поль? Поль вспыхнул. – Ну только в Батон Руж, в особняке губернатора, – сказал он. – О! – Лицо Жизель вытянулось, – я устала, Бо. Я съела слишком много. – Ну мы пойдем наверх. Спасибо за прелестный день и прелестный вечер, – поблагодарил он и взял Жизель под руку. Она слегка шаталась. – Спокойной ночи вам обоим, – пропела она и позволила Бо увести ее к лестнице. Поль покачал головой и засмеялся. Затем снова сел. – Тебя устраивают эти решения? Я не хотел вмешиваться в твои дела, – сказал он. – Мои дела – твои дела, Поль. Я полностью доверяюсь тебе. Я уверена, что ты сделал правильный выбор. Он улыбнулся. – Если Бо думал, что едет сюда, чтобы встретиться с тупым кейджуном, его ждал большой сюрприз. Поверь мне, во всей этой истории мы оказались в более выгодном положении, чем они, – заявил он с нехарактерным для него высокомерием. – Я надеялся, что он будет более… – Он улыбнулся мне. – Бросит мне вызов, что ли, – закончил он, выпрямляясь. – Ну и как вам теперь обоим? – Поль, пожалуйста, не надо. – Несчастное рождение, – пробормотал он. – Проклятье. Если бы мой отец не забрел в болото, не предал мою мать… – Поль… – Я знаю, извини. Просто это кажется таким несправедливым. Но нам следует сказать и свое слово, а? Как это сделали духи до нашего рождения, нам тоже надо сказать свое слово. И не смейся над этим, Руби, – предупредил он. – Твоя бабушка Кэтрин верила, что дух появляется раньше тела. – Я не смеюсь, Поль. Я просто не хочу, чтобы ты нагнетал обстановку. Со мной все в порядке. Мы просто все слишком много выпили. Пошли спать тоже. Он кивнул. – Иди наверх, – сказал он. – Я хочу кое-что закончить в кабинете. – Поль… – Я скоро приду, обещаю. – Он поцеловал меня в щеку, крепко прижал к себе и не отпускал какое-то время. Потом вздохнул, повернулся и быстро вышел. С тяжелым сердцем я поднялась наверх по лестнице, заглянула к Перл и пошла к себе в спальню, зная, что в комнатах неподалеку двое мужчин томятся от желания быть рядом со мной. Я чувствовала себя запретным плодом за семью печатями: этической, религиозной, нравственной… Много лет назад мои родители послушались голоса своего сердца. Несмотря на все запреты и тяжелый груз совершаемого греха, они шли друг к другу, думая лишь о прикосновении рук, о нежности губ. Неужели я сделана из более прочной морали? Или, может быть, я хочу быть более значимой в своих собственных глазах? А на самом деле мечтаю броситься в объятия своего возлюбленного и так опьянеть от любви, что ни утро потом, ни последующие дни и ночи, звенящие голосами укора, не будут иметь для меня никакого значения? «Это не наша вина, мы не виноваты в своей любви, это судьба сделала нашу любовь грешной. Это судьба грешна», – сказала я себе. Но от этого мне не стало легче, и рассвет принес с собой новую боль. 9. Запретный плод Хотя Жизель и собралась проснуться рано, закончить наши дела и поскорее вернуться в Новый Орлеан, Поль, Бо и я уже сидели за кофе, когда она вплыла со стонами и ворчанием по поводу своей бессонной ночи. – Мне всю ночь снились кошмары, будто эти болотные чудища, которые мы видели, пробираются в дом и лезут по лестнице прямо ко мне в комнату, в мою постель! Я знала, что мне не нужно ехать по прогулку по этим каналам. Теперь понадобятся месяцы, чтобы избавиться от мерзких воспоминаний. Ах, – сказала она и вздрогнула от пробежавшей дрожи. Поль засмеялся: – Ну что ты, Жизель. Уж скорее ты должна была бы беспокоиться о жизни в городе при всей этой преступности на улицах. Наши существа, по крайней мере, предсказуемы. Если ты постараешься приручить гремучую змею, она тебе быстро выскажет на это свое мнение. Бо тоже засмеялся. – Ну вам, мужчинам, может, это и смешно, но женщины – более утонченные натуры. По крайней мере, женщины в Новом Орлеане, – заявила она, посмотрев на меня и не дождавшись моей поддержки. Потом она заявила, что слишком устала, чтобы много есть. – Я просто попью кофе, – сказала она. Остальные от души позавтракали, после чего мы пошли в кабинет и завершили работу с бумагами. Я подписала все документы, какие требовались, и Бо пообещал, что будет держать нас в курсе дальнейших событий. Бо тихо попросил отвести его в детскую, чтобы повидать Перл перед отъездом. Миссис Флемминг только что переодела ее, причесала волосики и перевязала их розовой лентой. Как только Перл увидела Бо, она вся просветлела. Не говоря ни слова, Бо взял Перл на руки и поцеловал ее локоны. Она тут же запустила руку в его волосы. – Она очень смышленая, – проговорил он, не сводя с нее глаз. – Посмотрите, как она рассматривает вещи, как они привлекают ее внимание. – Да, вы правы, – сказала миссис Флемминг. – Снеси ее вниз, Бо. Она попрощается вместе со мной и Полем, – предложила я. Он кивнул, и мы сошли вниз по лестнице. Жизель уже направлялась к парадной двери, предупреждая Джеймса, чтобы он был осторожен с ее чемоданом. На галерее Бо передал мне Перл и пожал Полю руку. – Спасибо за то, что пригласили нас. Это был очень интересный день. Должен признать, я многое узнал о бухте и стал с гораздо большим уважением относиться к ней. – Вам всегда рады, – ответил Поль и пристально взглянул на меня с напряженной улыбкой на губах. – Бо! Что так вечно и будем прощаться? Становится жарко, дышать нечем, и мошкара летит с болота, – выкрикнула из машины Жизель. – Я, пожалуй, пойду, – сказал он нам. Поль кивнул и пошел поцеловать Жизель на прощанье. – Спасибо за приятно проведенное время, – сказал мне Бо. Он взял мою руку и наклонился, чтобы поцеловать меня в щеку, но вместо этого коснулся моих губ. Когда он отнял руку, я почувствовала в свой ладони небольшой клочок бумаги. Я чуть не спросила, что это, но он все объяснил мне взглядом. Мгновение мне казалось, что у меня на ладони – зажженная свеча. Я бросила взгляд в сторону Поля и Жизель и быстро спрятала крошечную записку в карман своей блузки. Бо поцеловал Перл в щечку, сбежал по ступеням вниз и сел в машину. – Еще раз спасибо, – крикнул он. – Пока. Приезжайте навестить нас цивилизованно, когда выдастся случай, – крикнула Жизель. – Домой, Джеймс, – сказала она, махнув в сторону шоссе, и засмеялась. Бо покачал головой, еще раз улыбнулся нам и завел машину. – Ну и штучка твоя сестрица, – сказал Поль. – Не завидую я Бо, его жизни с ней. Что касается остального, я завидую ему больше, чем он может себе представить. – Он не отрываясь смотрел на меня, но я виновато отвела взгляд. – Ну что ж, мне надо приниматься за работу. – Он поцеловал Перл и меня и быстро пошел к своей машине. Миссис Флемминг забрала у меня Перл, когда я вошла в дом. У меня не было настроения рисовать, но спокойное уединение, которое ждало меня в студии, показалось мне привлекательным. Я захлопнула дверь и постояла, прислонившись к ней с закрытыми глазами, вновь переживая тот момент внизу, когда Бо на мгновение прижался к моим губам в прощальном поцелуе. Я видела его глаза и чувствовала его любовь. Сердце мое колотилось, когда я вытащила записку из кармана и развернула ее. В ней были указаны адрес, дата и время. Вторник следующей недели. Я смяла записку в кулаке и пошла выкинуть ее в мусорную корзину под мольбертом, но она, казалось, была помазана клеем. Она не сходила у меня с ладони. Я сунула ее обратно в нагрудный карман блузки и постаралась забыть о ней, когда начала работать, но каждый несколько минут я воображала, что от нее исходит тепло, и трепет радостного ожидания волнами расходился по моей груди, как будто ее коснулись пальцы Бо, губы Бо. Сердце мое бешено застучало, дыхание перехватило. Я не могла работать, не могла сосредоточиться. Наконец я сдалась и села у окна. Я сидела почти час, глядя на каналы, наблюдая, как летают цапли. Дрожащими пальцами я опять вынула из кармана записку Бо и прочитала адрес, запоминая его и дату. Потом положила записку в ящик комодика, где хранила свои рисовальные принадлежности. Просто выбросить ее было свыше моих сил. Поль не вернулся домой к ленчу. Я немного поработала, но большую часть времени прислушивалась к голосам, спорящим у меня в мозгу. Один голос был совсем тихий, умоляющий, искушающий, убеждающий меня, что я заслуживаю любви Бо и что наша любовь слишком светлое и чистое чувство, чтобы быть грязной или злой. Но второй голос, суровый и резкий, жестко напоминал мне о боли, которую я причиню Полю, чья преданность Перл и мне была бесконечной и полной. – Вспомни о жертвах, на которые он пошел ради твоего счастья, – говорил этот голос. – Просто надо сохранить свидание с Бо в тайне, – парировал искуситель. – Это обман! – Не будет никакого обмана, если ты оградишь Поля от неприятностей и не дашь ему испытать боль. – Но ты же делаешь все тайком, лжешь и прячешься. Разве Поль поступил бы так по отношению к тебе? – Нет, но ведь вы с Полем договорились, что ни один из вас не будет стоять на пути другого, если тот встретит свою любовь. Поль, конечно, расстроен и огорчен, но он все понимает и не причинит тебе страданий, не помешает быть счастливой. – Но… – Прекрати эти «но» и «если», – закричала я на себя. Я швырнула кисть и вышла из студии, тишина которой только поощряла этот спор с самой собою. Я обошла вокруг дома, потом вернулась, нашла Перл и миссис Флемминг и сказала, что забираю Перл на прогулку. Я отнесла ее в машину, посадила на сиденье рядом с собой и поехала в старую хибару бабушки Кэтрин. Было облачно, и юго-восточный ветер нагнал темные, набухшие дождем облака. – Ты помнишь это место, Перл? – спросила я ее, подходя к покосившейся галерее. Все заросло сорняком, а мой стенд у дороги был покрыт паутиной. В доме зашуршали полевые мыши, ища, куда бы спрятаться, почувствовав мое приближение и услышав шаги по половицам галереи. Входная дверь застонала на своих ржавых петлях, когда я открыла ее и вошла в крошечную комнатку. «Забавно, – подумала я, – когда я росла, здесь был весь мой мир и для меня он был огромен. Теперь у меня шкафы больше, чем гостиная, а у Летти – кладовка больше, чем эта кухня». Я прошлась по дому в надежде, что мое возвращение вызовет дух бабушки Кэтрин и я получу от нее совет. «Хоть бы какой-нибудь знак, знамение», – подумала я. Но хибара была пуста, раздавалось лишь эхо моих шагов. Это была могила, из которой жизнь уже давно ушла. Даже моим воспоминаниям было неуютно, ибо здесь больше не было тепла, музыки, аромата гамбо и джамболайя, не было голосов, лишь звуки ветра, хлопающего оторвавшимся ставнем и шуршащего по железной кровле, будто стайки пересмешников или голубых соек нежно топали с одного края крыши на другой. Я вышла на галерею и долго смотрела на канал. – Раньше мамочка здесь играла, Перл. Мамочка часто гуляла по берегу и видела зверей и рыб, аллигаторов и черепах. Иногда сюда приходили пастись олени, они поднимали головы и смотрели печальными глазами. Перл разглядывала все с изумлением. Она прониклась моим задумчивым состоянием и была тише, чем обычно. И вдруг, как будто услышав мои слова, из-за кустов вышел маленький олененок, поднял голову и внимательно посмотрел на нас. Глаза Перл расширились от восторга. Прекрасный олень застыл, как статуя, только чуть вздрагивали его длинные уши. Даже когда Перл вскрикнула, он продолжал с любопытством разглядывать нас, не испытывая, казалось, никакого страха. Спустя несколько секунд с той же грацией он повернулся и исчез, как привидение. «Это был мир чистоты и невинности, таким он и останется, если его не трогать, – подумала я, – но его редко оставляют в покое». Я немного побродила вокруг хибары и поняла, что ответ на свои проблемы могу искать только в одном месте – в своем сердце. Несколько дней спустя за ужином Поль сообщил, что ему необходимо поехать в Даллас, Техас. – Поездка займет всего три дня, – сказал он. – Я бы хотел, чтобы Перл и ты поехали со мной. Ты, конечно, можешь взять миссис Флемминг. Если, естественно, у тебя нет других планов. – Ну, я планировала отвезти серию о Конфедерации в Новый Орлеан. Я уже говорила с Домиником об этом и о других моих работах, и он думает, что пора устроить вернисаж. Он хочет пригласить своих лучших заказчиков, сделать хорошую рекламу. – Это замечательно, Руби. – Я не думаю, что готова для такой выставки, но… – Ты никогда не будешь думать, что готова, но, если Доминик так считает, почему бы не попробовать? Я кивнула и с минуту теребила салфетку. – Так что, думаю, я поеду в Новый Орлеан, пока ты будешь в Далласе, – сказала я. – Я останусь там всего лишь на ночь. – Ты остановишься у Жизель? – спросил он. – Пожалуй, нет, – сказала я. – Вероятно – в Фейрмонте. – Хорошо. Мы пристально взглянули друг на друга. Неужели Поль знает, что действительно происходит в моем сердце? От него всегда было трудно спрятать истинные чувства и мысли. Но если он и знал, то предпочел промолчать. Он улыбнулся и повернулся к Перл. Я ненавидела обман, но мой тихий голос победил, шепча, что я сделаю все, чтобы помешать Полю испытать боль. В тот день он уехал рано, а я встала, упаковала вещи и спустилась завтракать. Джеймс помог мне аккуратно сложить в багажник картины, а миссис Флемминг принесла Перл, чтобы она помахала мне ручкой, когда я отъезжала. Я смотрела в зеркальце машины и видела, как они стоят там… миссис Флемминг и моя чудесная дочка, дочка Бо. «Разве любовь, которая произвела ее на свет, может быть злом», – подумала я, и эта мысль понесла меня вперед. Несколько минут спустя, выехав на основное шоссе и прибавив скорость, я вытащила ленту из своих волос, они тут же разметались на ветру, и я почувствовала себя живой, свободной и полной радостного волнения. – Я еду, Бо, – прошептала я. – И пусть все катится к черту. Я еду. В Новом Орлеане был изумительный день. Дождь, моросивший всю ночь, прекратился, и по нежно-голубому небу бежали маленькие пушистые молочно-белые облака. Как только я подрулила ко входу в отель и швейцар вылетел, чтобы приветствовать меня, я почувствовала возбуждение, которое всегда охватывало меня в городе. Чувства мои были обострены до предела, и я остро ощутила каждый звук и каждый новый запах. Когда я вошла в отель, мне показалось, что все смотрят только на меня, а каблуки мои слишком громко цокают по мраморному полу. Я распорядилась, чтобы вещи принесли ко мне в комнату, села к туалетному столику, расчесала волосы и освежила губную помаду, а потом решила почистить зубы. Мне стало смешно. Я вела себя, как подросток перед первым свиданием, но сердце мое билось в бешеном ритме и щеки окрасил яркий румянец. Из зеркала на меня смотрели испуганные, лихорадочно блестящие глаза, и я подумала: «Интересно, можно ли определить по моему виду, что я – женщина, осторожно ступающая по туго натянутому канату, замужняя женщина, готовая встретиться со своим бывшим возлюбленным». Я постоянно смотрела на часы и трижды переоделась, прежде чем пришла к выводу, что туалет, который надела первым, – самый лучший. Наконец пора было идти. Пальцы мои дрожали, когда я взялась за ручку двери. Я сделала глубокий вдох, широко распахнула дверь и быстро пошла к лифту. Я решила, что всю дорогу на наше свидание пройду пешком. Канал-стрит, как всегда, кишела людьми, но мне стало легче, когда я растворилась в толпе, быстро катящейся в сторону Французского квартала. Она как бы несла меня с собой, то замедляя, то ускоряя свое течение. Я свернула на Бурбон-стрит и пошла по направлению к Дюмейн. Зазывалы орали во всю глотку, выкрикивая цены, приглашая туристов зайти в их рестораны и бары. Я уловила дразнящий запах речных раков «этуфэ», свежевыпеченного хлеба и крепкого кофе. Торговцы разложили на тротуарах фрукты и овощи на продажу. На углу, из широко раскрытых дверей ресторана на меня пахнуло ароматом соте из креветок, и у меня свело желудок. Я почти ничего не ела за завтраком и слишком нервничала, чтобы вспомнить о ленче. Из одного кафе доносились звуки джаз-банды, а заглянув в открытую дверь другого, я увидела четырех мужчин в соломенных шляпах, играющих на гитаре, мандолине, скрипке и аккордеоне. Здесь всегда царило оживление. Как будто продолжался всеобщий нескончаемый праздник. Люди чувствовали себя раскованно. Они много ели, пили, танцевали и пели громко и допоздна. Как будто я перешла из мира ответственности и обязательств в мир без сдерживающих центров, законов и правил. Все сходило с рук, если это доставляло удовольствие. «Неудивительно, что Бо выбрал Французский квартал», – подумала я. Наконец я пришла по адресу, который он написал в записке. Квартира была в двухэтажном оштукатуренном здании с прямоугольным двориком и маленькими железными балконами. Я почувствовала аромат мяты, растущей вдоль стен. Это было тихое место, достаточно удаленное от центральных улиц и все же находящееся в двух шагах от них, если обитателям захотелось бы вдруг погрузиться в музыку или насладиться едой. Я заколебалась. Может быть, его там и не будет. Может быть, он тоже передумал. В окнах не было никакого признака, что в квартире кто-нибудь есть. Портьеры не шевелились. Я глубоко вздохнула и оглянулась. Если я уйду, буду ли я счастливее или начну бесконечно думать о том, как бы это было, если бы я вошла в этот дом и встретила Бо. Может быть, мы бы просто проговорили. Может быть, оба проявили рассудительность. Я закрыла глаза, как перед прыжком в воду, и вошла во двор. Я подошла к парадной двери, набрала код на табло, поднялась по узкой лестнице на площадку, нашла нужную дверь и остановилась… еще раз глубоко вдохнула и постучала. Несколько мгновений я ничего не слышала и подумала, что его там нет. Он и в самом деле передумал. Я испытала смесь облегчения и разочарования. Внутренний голос кричал мне, чтобы я повернулась и бросилась прочь, бегом бежала назад в отель; но моя вторая половина, та, которая томилась по состоявшейся любви, наполняла меня таким отчаянием, что сердце мое готово было разорваться в груди. Я уже было повернулась, чтобы уйти, когда дверь широко распахнулась, и я увидела Бо. На нем была белая мягкая рубашка из хлопка и брюки из дорогой темно-синей шерсти. Он часто моргал, как будто пытался сосредоточиться и поверить, что это действительно я. – Руби, – сказал он тихо, – извини, я, должно быть, заснул в кресле, мечтая о тебе. Я думал, ты не придешь. – Я сомневаюсь даже сейчас, когда ты уже пришла сюда. – Но ты – здесь. Ты все-таки пришла. Заходи. Пожалуйста. – Он сделал шаг назад, и я вошла в маленькую квартирку. Там была одна спальня, крошечная кухня и гостиная, в которой французские двери выходили на балкон. Мебель и убранство были очень простые, современные и слегка потрепанные, как это бывает в отелях. Стены украшали редкие литографии, на которых были изображены фрукты и цветы. – Ничего особенного, – сказал он, смущенно оглядываясь вместе со мной. – Просто – тихая норка. – Странная. Здесь не хватает тепла. Он засмеялся. – Я точно знал, что ты сразу же посмотришь на это глазами художницы. Садись, – сказал он, указывая на маленькую софу. – Ты легко доехала до города? – Да. Я становлюсь искушенной путешественницей. – Забавно, мы оба вели себя так, будто встретились в первый раз, а он… он был отцом моего ребенка. Но обстоятельства, время, расстояния превратили нас в незнакомцев. – Ты здесь одна? – спросил он осторожно. – Да. Я остановилась в Фейрмонте. Собираюсь отвезти свою новую серию к Доминику. Он хочет устроить мою выставку. – Здорово. Но предупреждаю тебя, я никому не позволю купить эти картины. Какова бы ни была цена, я их заполучу, – поклялся он. Я засмеялась. – Ты не хочешь выпить чего-нибудь прохладного? Есть охлажденное белое вино. – Пожалуй, – сказала я. Он пошел на кухню. – Итак, Поль знает, что ты приехала в Новый Орлеан? – спросил он, наливая вино. – Да. Он уехал в Даллас на какие-то встречи. – А ребенок? – спросил Бо, возвращаясь. – С миссис Флемминг. Она чудесно заботится о Перл. – Я заметил это. Тебе повезло, что ты нашла такого человека в наше время. – Он протянул мне бокал, и я отпила немного, он тоже пригубил вино, и оба мы не отрываясь смотрели друг на друга поверх своих бокалов. – Ты никогда еще не была такой красивой, Руби, – сказал он тихо. – Став матерью, ты расцвела. – Мне повезло, Бо. Я легко могла бы стать падшей женщиной, борющейся за жалкое существование в бухте… Пока дождалась бы своего наследства, вот так-то. – Я знаю, – ответил он. – Руби, чем же я могу возместить тебе все это? Как мне найти извинение, которое ты могла бы принять? – Я уже говорила тебе, Бо. Я не виню тебя ни в чем. – Но должна. Я чуть не разрушил наши жизни, – сказал он, глотнул немного вина и сел рядом со мной. – Где Жизель? – спросила я. – Наверное, развлекается с кем-нибудь из своих старых друзей. Какое-то время она была другой, особенно когда приехала во Францию. Она убедила меня, что повзрослела из-за всех неприятностей и бед в семье. Она была уязвимая, милая и, хочешь верь, хочешь – нет, чуткая. Правда заключается в том, что она меня подцепила или, может быть, я… может быть, я позволил ей это сделать. Я чувствовал себя очень одиноким и подавленным, после того как ты вышла замуж, понял, что потерял единственного человека, с которым жизнь моя была бы полноценной. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, который упустил шнур от бумажного змея и напрасно бежал за ним. Он видел, как ветер уносит его, только это – твое лицо уносил от меня ветер. – Я стал больше пить, чаще бывал на людях, пытался все забыть. Потом явилась Жизель, и передо мной вновь возникло твое прекрасное лицо… Твои волосы, твои глаза, твой нос, хотя Жизель по сей день полагает, что ее нос – меньше, а глаза – ярче. – Собственно говоря, – продолжал он, пристально глядя в свой бокал, – один из моих школьных друзей в Париже, который изучал философию, говорил мне, что большинство мужчин влюбляются в женщин, напоминающих им первую любовь, похожих на ту, которая покорила их в юности, которую они не смогли удержать и потом всю жизнь пытались завоевать. Это было похоже на правду, и я позволил себе сблизиться с Жизель опять. – Такова моя история, – сказал он улыбаясь. – Ну а твоя? – Моя проще, Бо. Я была одна с ребенком, напугана. Поль всегда был рядом, помогал. Все в бухте знали, как мы были увлечены друг другом раньше, и полагали, что Перл – его ребенок. Поль предан мне и, несмотря на мои протесты, готов приносить жертвы. Я не хочу причинять ему боль, если мне это удастся. – Конечно, нет, – сказал Бо. – Он – очень приятный человек. Я получил большое удовольствие от общения с ним, и я завидую ему. Я засмеялась. – Что такое? – Это именно то, что он мне сказал о тебе. – Почему? Я, не мигая, смотрела ему в глаза, повернув время вспять. – Потому что он знает, как сильно я тебя люблю, как всегда тебя любила и буду любить, – произнесла я. Этого было достаточно, чтобы разрушить стену неловкости между нами. Его глаза вспыхнули, и он поставил стакан, чтобы обнять меня. Наш страстный поцелуй после бесконечной разлуки так сильно ошеломил и потряс меня, как будто это был наш первый поцелуй. – О Руби, моя Руби, я думал, что навсегда потерял тебя. – Он касался губами моих волос, глаз, носа. Он целовал мою шею, подбородок, осыпая меня поцелуями, как будто изголодался по любви так же, как и я, и как будто боялся, что я – иллюзия и в любой момент могу снова исчезнуть. – Бо, – прошептала я. Я хотела беспрестанно повторять его имя. Слетая с моих губ, оно восстанавливало мои силы, наполняло счастьем, подтверждало, что это не сон, что я на самом деле здесь, в его объятиях. Он встал, держа меня за руку, и повел в маленькую уютную спальню. Полуденное солнце проникало сквозь тонкие занавески из хлопка, заливая комнату светом и теплом. Я не открывала глаз, пока он раздевал меня. И вот мы уже были рядом в постели, и тела наши сплетались, как по волшебству. Мы стонали, шептали слова любви и обещания, которые уносились в вечность. Сначала наши ласки были лихорадочны, но постепенно они становились спокойнее, мягче. Он прижал свои губы к моей груди и скользнул вниз, покрывая поцелуями живот. Я уронила голову на подушку и почувствовала, как погружаюсь в мягкий матрас под тяжестью его тела. Я вскрикнула, почувствовав, как его мужское естество проникает в меня, а он успокаивал меня ласковыми и нежными словами. Потом мы двигались в едином ритме, насыщая друг друга своей любовью, поднимаясь к вершинам страсти, пока сумасшедшее крещендо экстаза не закружило нас в бешеном вихре. Мы неслись в космическом пространстве, и не было ничего, кроме его губ, голоса и тела. – Руби! – позвал он. – Руби, ты в порядке? Я не хотела спускаться с тех заоблачных райских высот, куда занесла меня наша любовь. Как человек, который видит чудесный сон и не хочет пробуждаться от грез. Мой анабиоз испугал его и он повысил голос: – Руби! Я открыла глаза и увидела его озабоченное лицо. – Со мной все в порядке, Бо. Я просто куда-то унеслась. Он улыбнулся. – Я люблю тебя, – сказал он. – И никогда не перестану любить. – Я знаю, Бо. Я тоже никогда не перестану тебя любить. – Это будет наше любовное гнездышко, наш рай. – Он перевернулся, чтобы лечь рядом, взял меня за руку, и так мы лежали, глядя в потолок. – Ты можешь обставить ее как хочешь. Сегодня же пойдем и купим все, что нужно, хорошо? И я повешу на стены твои картины. Мы купим новое постельное белье и коврик, и… Я не могла удержаться от смеха. – Что? – спросил он возмущенно. – Думаешь, я говорю глупости? – Да нет, что ты, Бо. Я смеюсь над твоей неуемностью. Ты уносишь меня в свои мечты так быстро, что я едва могу перевести дух. – Ну и что? Мне все равно. Мне все остальное – безразлично. – Он повернулся и облокотился на подушку, подперев голову рукой, чтобы видеть мое лицо. – Может быть, в следующий раз ты могла бы привезти Перл в Новый Орлеан и мы провели бы чудесный день втроем. – Может быть, – сказала я без особой уверенности. – А в чем дело? – Я просто не хочу сбивать ее с толку. Сейчас она верит, что Поль – ее отец. Улыбка Бо погасла, и лицо помрачнело. Он кивнул и откинулся на подушку. Минуту он молчал. – Ты права, – наконец сказал он. – Давай двигаться потихоньку. Мне нужно научиться контролировать свое нетерпение. – Извини, Бо. Я не хотела… – Нет, ты права. Все нормально. Мне не следует быть жадным. Я не имею права просить у тебя больше, чем ты можешь мне дать. – Он повернулся, чтобы нежно поцеловать меня, и мы опять улыбнулись друг другу. – Проголодалась? – Умираю от голода. Я забыла съесть ленч. – Отлично. Я знаю чудное маленькое кафе недалеко отсюда, там делают самые лучшие сандвичи в Новом Орлеане. – Потом мне действительно надо повидать Доминика. – Конечно, я пойду с тобой, если хочешь. – Думаю, мне следует пойти туда одной. Доминик встречал Поля и… – Понимаю, – быстро сказал Бо. – Давай оденемся и пойдем поедим. Бо был прав относительно сандвичей. Я съела один с разными добавками: соте из креветок, сыр, жареные устрицы, кружочки томата и лука. Мы сидели в патио, ели и наблюдали, как мимо шагают туристы с фотоаппаратами, восхищаясь архитектурой, витринами магазинов и ресторанов. Потом мы немного погуляли, и я вернулась в отель, чтобы позвонить домой и справиться о Перл. Миссис Флемминг сказала, что все прекрасно. Я вызвала свою машину и отвезла серию «Конфедерация» Доминику, который нашел картины замечательными. – Теперь ты вполне готова, чтобы официально войти в новоорлеанский мир искусства, – заявил он, и мы начали планировать мою выставку. Потом я вернулась в отель принять душ и переодеться, чтобы встретиться с Бо и пойти ужинать. Меня ожидала информация от Поля, в которой он сообщал, как с ним связаться. – Как у тебя дела? – спросил он, когда я позвонила. – Прекрасно. Ты был прав. Доминик считает, что мне следует устроить выставку. Мы как раз сейчас ее готовим, – сказала я так, будто только этим и занималась в Новом Орлеане. – Замечательно. – Ну а твои встречи? – Лучше, чем ожидал, но жаль, что тебя нет со мной, – сказал он. – У меня все в порядке. Я поеду домой завтра утром. Мы позавтракаем с Домиником, – сказала я. Ложь обожгла мне язык. Поль помолчал. – Хорошо, – сказал он через минуту. – Счастливо тебе добраться. – И тебе тоже, Поль. – Скоро увидимся. Пока. – Пока. Трубка стала каменной в моей руке. Глаза затуманили слезы, и грудь пронзила боль. Бабушка Кэтрин обычно говорила, что обман – это сад, в котором растут самые черные сорняки, и те, кто сеет их семена, пожнут бурю. Я надеялась, что это не про нас с Полем. Меньше всего на свете я хотела причинить ему боль. Бо знал изысканный французский ресторанчик недалеко от Джексон Сквэа. Я взяла кеб до нашего любовного гнездышка, а оттуда мы пошли пешком. Мы ели чудесное «квоил» в вине, пили ароматный кофе с апельсиновым крем-брюле. А потом долго бродили по вечерним улицам. – Я вся набита едой, – простонала я. Держась за руки, мы медленно шли по Французскому кварталу, на котором бурлила ночная жизнь. После захода солнца там царило совсем иное веселье. Женщины, стоящие в дверях и на аллеях, были вызывающе разодеты и сильно накрашены. Музыка рыдала, певцы пели скорбными голосами, кругом царил блюз и слезы. В местах, где собирались туристы помоложе, гремел задорный джаз, раздавались пронзительные крики и смех, от которого волосы вставали дыбом, – все стремились получить максимальное удовольствие. Чего бы это ни стоило. Все магазины были ярко освещены. Тротуары заполнила праздная толпа и бедные музыканты. На каждом углу просили милостыню, но никто не возмущался. Как будто эти нищие были неотъемлемой частью Французского квартала, подчеркивая его уникальность. В толпе сновали мошенники в поисках легкой добычи. – Извиняйте, сэр. Спорим, я точно скажу, откуда вы родом. А если нет, я дам вам десять баксов, но если да, вы мне дадите двадцать. Вот мои десять. Че скажете на это? – Нет, спасибо. Мы знаем, откуда мы родом, – отозвался с улыбкой Бо. Так чудесно было идти с ним, и я подумала, что да, я могу иметь другую, тайную жизнь с ним здесь. Мы сделаем уютным наше любовное гнездышко и будем наслаждаться городом, его жителями, едой, обманем судьбу. Мы кружили по кварталу, пока не вернулись в маленькую квартирку, где я приняла импульсивное решение – провести с ним ночь. Мы занялись любовью, едва закрыв за собой входную дверь. Мы оба были нагими, прежде чем добрались до спальни. Он поднял меня на руки и бережно положил на кровать, а сам встал подле кровати на колени и начал осыпать меня поцелуями, всю, с ног до головы. Я закрыла глаза и ждала, когда он доберется до моих губ, горевших от желания. Мы занимались любовью под аккомпанемент музыки и гул людских голосов, доносящихся с улицы. Это пьянило, и я крепко прижимала к себе Бо, шепча его имя, шепча о своей не умирающей любви и буквально обливаясь слезами, когда мы, потрясенные оргазмом, лежали друг подле друга в приятной истоме. Утром мы рано встали и пошли в кафе «Дюмонд» попить кофе с булочками. Потом он проводил меня в отель. Мы договорились встретиться через неделю, когда я вернусь, чтобы закончить приготовления к выставке, и привезу Доминику остальные работы. Я поцеловала его на прощанье и поспешила в отель за вещами. Я боялась, что меня ждет сообщение, что Поль пытался связаться со мной прошлой ночью, но его не оказалось. Я быстро собралась и через несколько минут была уже на шоссе, которое должно было привести меня домой. Я чувствовала себя полной жизни, воскресшей, цветущей, такой, какой видел меня Бо. Но мой восторг был недолгим. Он закончился в тот момент, когда я подрулила к дому. По мрачному выражению на лице Джеймса, спустившегося по ступенькам, чтобы помочь мне с вещами, я сразу поняла, что случилось что-то ужасное. Первые мои мысли были о Перл. – В чем дело, Джеймс? Что случилось? – О, это – миссис Флемминг, мадам. Боюсь, она получила плохие новости. – Где она? – Наверху, ждет вас в детской Перл. Я поспешила в дом, взлетела по лестнице и застала миссис Флемминг сидящей в качалке с белым лицом и бледными губами. Перл спала в своей колыбельке. – В чем дело, миссис Флемминг? Она подняла руки, как будто хотела отвести невидимую паутину, и тесно сжала губы. Затем кивнула на Перл, медленно поднялась и подошла ко мне. – Моя дочь в Англии, – сказала она, обретя наконец силы говорить. – Она попала в автомобильную катастрофу, и у нее серьезные повреждения. Мне нужно ехать. – Конечно, – сказала я. – Какой ужас. Я помогу вам с отъездом. – Я уже в основном обо всем позаботилась, мадам. Я только ждала, когда вы вернетесь. – О, миссис Флемминг, мне так жаль. – Спасибо, дорогая. Знаете, мне невыносимо уезжать. Вы заставили меня почувствовать себя членом семьи. Я знаю, что вы очень увлечены своей работой, и я нужна вам, чтобы помогать с Перл. – Ерунда. Вы должны ехать. Я буду молиться за вас и вашу дочь. Она плотно сжала губы и кивнула. Слезы струились по ее лицу. – Печально, что нужна беда, чтобы свести любимых вместе, – сказала она. Я быстро обняла ее и поцеловала в щеку. Джеймс принес мои вещи наверх, а ее чемодан отнес вниз. Она заказала такси. – Целуйте за меня малышку каждое утро, – попросила она. – Я знаю, что она будет ужасно скучать по вам. Дайте нам знать, как у вас дела и что мы можем сделать для вас, миссис Флемминг. Она пообещала и уехала. Казалось, налетел ураган и унес мое счастье. И я с горечью думала о том, что, наверное, капризная судьба решила наказывать за мои грехи всех, кто мне близок. Нина Джексон, повариха Дюма, бывало говорила мне, что, может быть, давным-давно кто-то зажег черную свечу против нас. Бабушка Кэтрин ведь была знахаркой, отгоняла зло, но после ее смерти Папа Ля Бас опять появился, терпеливо ожидая любой оплошности с моей стороны, чтобы вмешаться в мою жизнь. Неужели я дата ему такую возможность? 10. Завершение Вечером позвонил Поль из Батон Руж, и я рассказала ему про миссис Флемминг. – Я немедленно еду домой, – сказал он. – Не надо, Поль. У нас все в порядке. Просто мне очень грустно из-за нее и ее дочери. – Я хочу быть рядом с тобой, когда тебе грустно, Руби, не люблю, когда ты одна в такие моменты, – сказал он. – Ты не можешь оградить меня от любой неприятности, которая сваливается на меня, Поль. Кроме того, у меня не было няни, когда я жила в хибаре, и мне было в два раза труднее, помнишь? – ответила я, но тон мой был резче, чем мне бы хотелось. – Извини. Я не хотел сказать, что ты не можешь сама все делать для Перл, – произнес он упавшим голосом. – Тебе не надо извиняться, Поль. Я не сержусь. Просто я… расстроена из-за миссис Флемминг. – Вот почему мне следует быть дома, – настаивал он. – Поль, сделай свои дела, а потом возвращайся домой. У меня будет все в порядке. В самом деле, – заверила я. – Хорошо. Я смогу уехать отсюда завтра до обеда в любом случае. – Наступила короткая пауза, и затем он спросил, как все прошло в Новом Орлеане. – Прекрасно. Мы с Домиником практически обо всем договорились, но, думаю, я отложу выставку, пока здесь все не успокоится. – Начнем искать новую няню, как только вернусь домой, – сказал он. – Нет необходимости откладывать твою выставку, Руби. – Давай не будем сейчас об этом говорить, Поль. Сейчас это перестало быть для меня таким важным. И я не хочу сразу брать новую няню. Давай подождем и посмотрим, что будет с миссис Флемминг и ее дочерью. – Как скажешь. – Кроме того, думаю, я могу быть полноценной матерью и художницей одновременно. – Хорошо. Вернусь, как только смогу. – Не торопи события, Поль, – предупредила я. – Нам не нужна еще одна автокатастрофа. – Не буду, – пообещал он. – Скоро увидимся. Пока. – До свидания, Поль. Я почувствовала себя совершенно опустошенной, уложила Перл спать и забралась в постель сама. Некоторое время я лежала с открытыми глазами, думая, звонить или не звонить Бо. Но меня приводила в ужас мысль, что Жизель может узнать о моем звонке, и я решила не делать этого. Подожду, пока он сам мне не позвонит. Я закрыла глаза, но, несмотря на усталость, вертелась и ворочалась, просыпаясь от ночных кошмаров, в которых что-то ужасное происходило то с Полем, то с Бо. «Как хрупки наши жизни», – подумала я. За секунду все, что мы имеем, все, что создали, о чем мечтали, может превратиться в пыль. Это заставило меня призадуматься над тем, что является действительно важным, а что – нет. Я поняла, что Поль, должно быть, вел машину очень быстро, несмотря на свои обещания, потому что он прибыл в Кипарисовую рощу к ленчу. Когда я обвинила его в этом, он поклялся, что завершил свои дела раньше, чем предполагал. Я как раз заканчивала свой ленч и пила кофе в патио. Перл была рядом со мной в своем манежике, где она удобно устроилась, раскрашивая картинки. Она еще заезжала за края, но получала удовольствие от того, что размазывала краски по лицам и фигуркам, представляя, что делает то же самое, что и ее мамочка. Иногда она останавливалась и поднимала свои глазки, чтобы посмотреть, наблюдаю ли я за ней и восторгаюсь ли ее работой. – Еще одна художница в семье, – объявил Поль, усаживаясь за стол. – Она думает, что да. Хорошо прошли твои встречи? – Я подписал новый контракт. Не хочу называть тебе цифры. Ты скажешь, что они неприличные, как в прошлый раз. – Так оно и есть. Я чувствую себя виноватой, когда мы делаем такие большие деньги, а большинство людей нуждаются в простых вещах, в предметах первой необходимости. – Правильно, но наша упорная работа и деловые связи создадут сотни новых рабочих мест и обеспечат занятость, возможности и деньги для многих людей, Руби. – Ты начинаешь говорить, как настоящий крупный бизнесмен, – сказала я, и он засмеялся. – Полагаю, что в глубине души я всегда им был. Помнишь, когда мне было десять лет, у меня уже был свой прилавок у дороги, где я продавал кейджунские орешки и сушеных креветок с консервного завода своего отца? – Да, ты был такой симпатичный, чистенько одетый, в рубашечке с галстуком и с коробкой из-под сигар для мелочи. Он улыбнулся воспоминаниям. – Я никогда не хотел брать деньги с тебя и твоей бабушки Кэтрин, когда вы проходили мимо и останавливались но она ни за что не брала ничего бесплатно. «Так долго в бизнесе не продержишься», – говаривала она мне. Я кивнула, вспоминая. Поль минуту внимательно смотрел на Перл, а потом опять повернулся ко мне. Его голубые глаза потемнели. Я увидела, что он колеблется. – В чем дело, Поль? – Не хочу, чтобы ты думала, будто я проверял тебя. Я просто позвонил узнать, как ты. – Позвонил? Когда? Куда? – Позапрошлой ночью, когда ты была в отеле в Новом Орлеане, – ответил он. Сердце учащенно забилось, и я затаила дыхание. – В какое время? – тихо спросила я. – После одиннадцати. Я не хотел звонить слишком поздно, боясь разбудить тебя, но… Я отвернулась. – Как я и сказал, – продолжал он, – не думай, что я проверял тебя. Ты не обязана давать никаких объяснений, Руби, – быстро добавил он. Над верхушками кипарисов, стеной стоящих у болота, взвился болотный ястреб и камнем упал вниз, чтобы схватить свою зазевавшуюся добычу. Полдюжины рисовых трупиалов[9 - Трупиалы – семейство птиц отряда воробьиных.] брызнуло в разные стороны. Из-за деревьев медленно, но неуклонно надвигалась гряда свинцовых облаков, обещая ливневые дожди до конца дня. Я почувствовала, как внутри меня взорвалось облако, осыпав мое сердце льдинками, откуда они медленными струями потекли к животу и ногам, и я онемела от холода. – Меня не было в отеле, Поль, – произнесла я тихо. – Я была с Бо. Я быстро взглянула на него, чтобы найти подтверждение своей догадки на его лице. Он был застигнут врасплох. Он знал, что это случилось, не мог поверить, и все же – знал. Он хотел смотреть в лицо реальности, но надеялся, что это не та реальность, которая приводила его в ужас. В его глазах мелькнула боль. Я сжалась в комок. – Как ты могла сделать это? Как ты могла быть с человеком, после того как он оставил тебя? – Поль… – Нет, мне хотелось бы знать. Неужели у тебя нет никакого самоуважения? Он оставил тебя рожать его ребенка, а сам уехал и наслаждался Парижем и, кто знает, каким количеством француженок. Потом он женился на твоей сестре и унаследовал половину твоего состояния. Теперь ты тайком, украдкой, ночью бежишь к нему опять. – Поль, я не хотела обманывать. В самом деле… Он быстро повернулся ко мне. – Это была истинная цель твоей поездки в Новый Орлеан, не так ли? А не картины, не твоя художественная карьера. Просто чтобы опять броситься в его объятия. Наметили вы другие тайные свидания? – Я собиралась сказать тебе, – проговорила я. – В конечном счете. – Конечно. – Он выпрямился и опустил голову. – Ну и что вы двое решили делать? – Решили делать? – Он собирается развестись с Жизель? – Такой вариант не обсуждался, – сказала я. – Кроме того, мы оба знаем, что развод неприемлем по религиозным убеждениям, особенно для его семьи. И я не могу себе даже представить, чтобы Жизель пошла на это, а ты? – Едва ли, – произнес Поль. – Произойдет как раз обратное. Она будет упиваться скандалом. Она предложит газетам заголовок: «Одна сестра-близнец крадет мужа у другой». Ты можешь себе представить, как это отразится на Бо и его семье в Новом Орлеане, и… это было бы несправедливо по отношению к тебе, Поль. Эти люди здесь… – В самом деле? – спросил он с ухмылкой. – Поль, пожалуйста. Я ужасно себя чувствую из-за этого. Меньше всего на свете я хотела бы причинить боль тебе. Он отвернулся, чтобы я не видела слезы и гнев на его лице. – Все это я навлек на себя сам, – пробормотал он. – Мама говорила, что в итоге это случится. – Он замолчал. – Не сиди ты так, Поль. Крикни на меня. Вышвырни меня вон. Он медленно повернулся. Боль на его лице ножом полоснула меня по сердцу. – Ты знаешь, что я не сделаю этого, Руби. Я не могу перестать любить тебя. – Знаю, – печально произнесла я. – А жаль. Я бы хотела, чтобы ты мог меня ненавидеть. Он улыбнулся. – С таким же успехом ты можешь желать, чтобы Земля перестала вращаться, а Солнце – всходить по утрам и заходить вечерами. Мы молча смотрели друг на друга, и я думала о жестокой судьбе, заставляющей его испытывать такую безответную страсть ко мне, муки вечно жаждущего человека, бродящего у холодной чистой воды и не имеющего возможности сделать глоток. «Если бы только он мог возненавидеть меня», – с грустью подумала я. Мне было бы больно, но он не страдал бы так сильно. Между нами стояли наши сожаления и печаль как незаживающая рана. – Ну, – сказал он наконец, – давай не будем сейчас говорить о печальном. У нас слишком много других проблем. Ты уверена, что нам пока не нужно искать другую няню? – Пока – нет. – Хорошо, но мне неприятно видеть, что ты откладываешь свою работу. Предполагалось, что я женюсь на известной кейджунской художнице. Я провел активную кампанию в Батон Руж. По крайней мере дюжина богатых нефтяников жаждет купить какую-нибудь из твоих картин. – О Поль, тебе не следует этого делать. Я не настолько хороша. – Нет, хороша, – упрямо произнес он и поднялся. – Мне нужно зайти на консервный завод и поговорить с отцом. Но я буду дома рано. – Хорошо, потому что я пригласила Жанну с Джеймсом на ужин. Она звонила недавно и, похоже, очень хочет нас повидать, – сказала я. – О! Прекрасно. – Он наклонился, чтобы поцеловать меня, но был очень сдержан, едва прикоснулся губами к моей щеке, как будто он целовал сестру или мать. Между нами встала новая стена, и трудно было сказать, какой толстой она может стать в последующие дни и месяцы. Он ушел, а я сидела, чуть не плача. И хотя я была уверена, что он этого не хотел, но чем больше он демонстрировал свою любовь ко мне, тем мучительнее я переживала свою вину за то, что люблю Бо и была с ним. Я говорила себе, что предупреждала Поля и никогда не давала таких клятв, как он: с религиозным аскетизмом обречь себя на отношения, подобные обету безбрачия. Я говорила себе, что я – полнокровная женщина, у которой страсть кипит в жилах с такой же силой, как у любой другой, и мне ни унять, ни спрятать ее. Более того, я не хотела этого. Даже в этот момент я томилась по объятиям Бо и мечтала почувствовать его губы на своих. Преисполненная отчаяния, я глубоко вздохнула и сдержала слезы. Не время было раскисать и рыдать в подушку. Сейчас нужно быть сильной и встретить лицом к лицу любой вызов, который бросала мне зловредная судьба. «Сейчас бы не повредило какое-нибудь зелье», – подумала я. Например, порошок Нины Джексон, приносящий удачу, или Палочки Крови Дракона. Давным-давно она дала мне десятицентовик, чтобы я носила его на лодыжке. Он должен был принести мне удачу. Я его сняла и убрала, но помнила куда, и, положив Перл отдыхать днем, я нашла его и опять привязала к лодыжке. Наверное, многие бы посмеялись надо мной, но они никогда не видели, как бабушка Кэтрин клала свои руки на ребенка в лихорадке и снимала температуру. Они никогда не чувствовали, как улетал злой дух ночью, убегая от слов и заклинаний бабушки Кэтрин. И они никогда не слышали «мамбо джамбо» Мамаши Вуду и не видели результатов. Этот мир был полон тайн, населен духами, как хорошими, так и плохими, и любое волшебство, которое помогало обрести здоровье и счастье, было важным для меня, независимо от того, что кто-то не верил или насмехался над этим. Большей частью это были люди, которые вообще ни во что не верили, вроде моей сестры, которая верит только в свое собственное счастье. А я лучше многих в моем возрасте знала, каким уязвимым и скоротечным может быть счастье. В тот вечер я увидела, как горячо Поль хочет, чтобы ужин с Жанной и ее мужем удался на славу. Он изо всех сил старался отогнать темные тени, которые легли между нами и затаились в тайных уголках наших сердец. Он попросил Летти приготовить нечто совершенно особенное, подал самые дорогие вина, и они с Джеймсом изрядно выпили. За ужином шел легкий разговор, часто прерываемый смехом, но я чувствовала, что Жанна обеспокоена и хочет поговорить со мной наедине. Поэтому, как только закончился ужин и Поль предложил нам всем перейти в гостиную, я сказала, что хочу показать Жанне обновки, которые купила в Новом Орлеане. – Мы ненадолго, – пообещала я. – Вы просто хотите удрать от нашей политической беседы, вот и все, – шутливо обвинил нас Поль. Но когда он взглянул на меня и понял, почему я хочу увести Жанну наверх, то обнял Джеймса за плечи и увлек его за собой. Как только мы остались одни, Жанна сразу же разразилась слезами. – В чем дело? – спросила я, обнимая ее, подвела к канапе и дала носовой платок. – О Руби, я так несчастна. Я думала, у меня будет такой же замечательный брак, как у тебя, но это – сплошное разочарование. Не первые две недели, конечно, – добавила она сквозь рыдания, – а потом, когда мы обосновались, любовь начала умирать. Единственное, что его интересует, – это карьера и работа. Иногда он даже не приходит домой до десяти или одиннадцати, и мне приходится ужинать в одиночестве, а когда он наконец приезжает, то обычно так измотан, что хочет сразу же идти спать. – А ты говорила ему, как ты к этому относишься? – спросила я, усаживаясь подле нее. – Да. – Она всхлипнула последний раз и перестала рыдать. – Но он говорит, что только начинает свою карьеру, и я должна его понять. Однажды он огрызнулся на меня и сказал: «Мне не так повезло, как твоему брату. Я не родился с серебряной ложкой во рту и не унаследовал землю, богатую нефтью. Мне нужно зарабатывать на жизнь». – Я сказала ему, что Поль тоже зарабатывает. Я не знаю никого, кто работал бы больше. Он ведь не почил на лаврах, правда, Руби? – Поль думает, что в сутках – двадцать пять часов, а не двадцать четыре, – ответила я улыбаясь. – И все же он как-то умудряется поддерживать романтичность вашего брака. Достаточно взглянуть на вас, и сразу видно, что вы преданы друг другу и заботитесь о чувствах друг друга. Сколько бы Поль ни работал, он всегда находит для тебя время, не так ли? И поэтому ты не возражаешь, когда он задерживается, верно? Я быстро отвела глаза, чтобы она не прочла в них правду, потом скрестила руки на груди, как это делала бабушка Кэтрин, и приняла задумчивый вид. Она взволнованно ждала моего ответа, сжимая руки на коленях. – Да, – наконец, ответила я. – Но, может быть, это потому, что я так увлечена своим искусством. Она кивнула и вздохнула. – Вот и Джеймс говорит то же самое. Он считает, что мне следует найти себе какое-нибудь занятие, тогда я не буду так боготворить его, но я хотела именно боготворить и его, и брак. Вот почему я вышла замуж! – воскликнула она. – Правда заключается в том, – продолжала она, – что страсти больше нет. – О Жанна, я уверена, что это не так. – Мы не занимались любовью две недели подряд, – поделилась она. – Это очень много для мужа и жены, верно? – Она ждала моего ответа, не спуская с меня глаз. – Ну… – Я потупила взор и разгладила юбку, чтобы она не видела моего лица. Бабушка Кэтрин, бывало, говорила, что мои мысли так же очевидны, как секрет, написанный в книжке со стеклянной обложкой. – Я не думаю, что есть какие-то сроки или правила для занятий любовью, даже для супругов. Кроме того, – теперь я уже думала о Бо, – это нечто такое, что оба должны захотеть внезапно, импульсивно. – Джеймс, – сказала она, не отрывая взгляда от своих переплетенных пальцев, – считает, что все должно подчиняться своим законам, потому что он такой послушный католик. Я должна мерить температуру, перед тем как мы занимаемся любовью. Вы ведь не делаете этого, правда? Я отрицательно покачала головой. Я знала, что считается, будто температура женщины показывает, когда она наиболее способна забеременеть, и это можно использовать как один из способов предохранения, но вынуждена была признать, что если мерить температуру, перед тем как спать вместе, то романтика значительно уменьшится. – Теперь ты видишь, почему я так несчастна? – заключила она. – Разве он не понимает, как ты глубоко несчастна? – спросила я. Она пожала плечами. – Тебе надо еще с ним об этом поговорить, Жанна. Никто не может помочь вам, кроме вас самих. – Но если нет страсти… – Да, я согласна. Должна быть страсть, но должен быть и компромисс тоже. В этом и заключается брак, – продолжала я, понимая, как это важно для меня и Поля. – Два человека идут на определенные жертвы ради блага друг друга. Они должны любить друг друга, как самое себя. Но это возможно, если так поступают оба, – сказала я, думая о папе и его преданности Дафни. – Я сомневаюсь, что Джеймс хочет быть таким, – озабоченно произнесла Жанна. – Уверена, что хочет, но это не происходит в одночасье. Требуется время, чтобы построить взаимоотношения. Она кивнула, слегка приободрившись. – Конечно, вы с Полем провели много времени вместе, поэтому ваш брак такой совершенный? – спросила она. Сердце мое заныло от боли. Мне было невыносимо, что одна ложь тянет за собой другую, третью, нагромождая их друг на друга, пока мы не оказываемся похороненными под горой обмана. – Ничто не совершенно, Жанна. – Вы с Полем так близки, как это только возможно. Посмотри, как вы относитесь друг к другу с самого первого дня вашей встречи. Дело в том, – сказала она печально, – что я надеялась, что Джеймс будет боготворить меня так же, как Поль боготворит тебя. Но, наверное, мне не следует сравнивать его с моим братом. – Никто не должен никого боготворить, Жанна, сказала я тихо. Но то, как она представляла себе нас с Полем и какими видели нас другие, заставило меня еще сильнее ощутить свою вину за тайную любовь к Бо. «Каким шоком была бы правда, выйди она наружу, – подумала я, – и каким сокрушительным ударом это оказалось бы для Поля». Этот разговор с Жанной заставил меня осознать, что мои отношения с Бо – в тупике. Они убийственны для Поля. Я сделала свой выбор, приняла добро и преданность и теперь должна жить с этим выбором. Я не смела быть настолько эгоистичной, чтобы поступить иначе. – Может, я еще раз как следует поговорю с Джеймсом, – проговорила Жанна. – Может быть, ты права и требуется время. – Все, что только может вам помочь, – сказала я тихо. Она была так поглощена своими собственными проблемами, что не видела горечи в моих глазах. Она схватила мои руки. – Спасибо, Руби. Спасибо тебе, что выслушала меня и посочувствовала. Мы обнялись, и она улыбнулась. «Почему так легко помочь другим почувствовать себя счастливыми, но так трудно помочь себе?» – подумала я. – Есть действительно одно новое платье, которое я хочу тебе показать. – Я повела ее к своему шкафу. Потом мы присоединились к Полю и Джеймсу в гостиной и посидели там, потягивая вино. Жанна улыбалась мне каждый раз, когда Джеймс обнимал ее и целовал в щечку. Он шепнул ей что-то на ухо, и она стала пунцовой. Вскоре они объявили, что устали и им надо идти домой. В дверях Жанна наклонилась, чтобы еще раз меня поблагодарить. По выражению ее глаз я поняла, что она возбуждена и счастлива. Мы с Полем остались на галерее и наблюдали, как они прошли к машине и уехали. Был теплый ясный вечер, мы смотрели на усыпанное звездами небо и любовались созвездиями по всему горизонту. Поль взял меня за руку. – Хочешь погулять? – спросил он. Я кивнула, и мы пошли в сад. Ночь была наполнена монотонной симфонией цикад, нарушаемой время от времени гулким уханьем совы. – Жанне сегодня нужен был совет старшей сестры, не так ли? – спросил он. – Да, но я не уверена, что его следует спрашивать именно у меня. – Конечно, у тебя. – После паузы он добавил: – Джеймс тоже спрашивал у меня совета. Заставил меня почувствовать себя старше, чем я есть. – Он повернулся ко мне, лицо его было в тени. – Они думают, что мы – Мистер и Миссис Совершенство. – Я знаю. – Жаль, что это не так. – Он опять взял меня за руку. – И что же нам делать? – Давай не будем пытаться найти все ответы сегодня ночью, Поль. Я устала и сама сбита с толку. – Как скажешь. – Он наклонился и поцеловал меня в щеку. – Не испытывай ко мне ненависти за то, что я так сильно тебя люблю, – прошептал он. Я хотела обнять его, поцеловать, успокоить его растревоженную душу, но единственное, что смогла сделать, – это пролить несколько слезинок и уставиться в ночь, чувствуя, что вместо сердца у меня – кусок свинца. Наконец мы оба вошли в дом и поднялись в наши раздельные спальни. Погасив свет, я долго стояла у окна и смотрела в ночное небо. Я думала о Жанне и Джеймсе, спешащих домой после чудесной еды, вина и разговора, возбужденных друг другом, жаждущих обняться и завершить этот вечер любовью. А Поль в это время обнимал в своей комнате подушку, а я обнимала свои воспоминания о Бо. На следующее утро, вскоре после того как Поль уехал на работу, позвонил Бо. Он был так взволнован нашим следующим свиданием, что говорил на одном дыхании, описывая свои планы на наш день и вечер, так что сначала я не могла и слова вставить. – Ты не представляешь, как изменилась моя жизнь, – сказал он. – Ты дала мне цель, к которой я могу стремиться, чувствовать себя живым в самые ужасные дни и ночи. – Бо, у меня плохие новости, – наконец вставила я слово и рассказала ему про дочь миссис Флемминг. – Боюсь, нам придется все отложить. – Почему? Просто приезжай сюда с Перл, – умолял он. – Нет, не могу, – сказала я. – Дело не только в этом, да? – спросил он после паузы. – Да, – призналась я и рассказала ему про Поля. – Значит, он все знает про нас? – Да, Бо. – Жизель тоже последнее время очень подозрительна, – поведал он. – Она даже пытается угрожать мне. – Тогда, может быть, нам лучше охладить свой пыл, – предложила я. – Мы должны подумать обо всех, кому можем причинить боль, Бо. – Да, – сказал он, и голос его дрогнул. «Если бы слова имели вес, то телефонные провода между Новым Орлеаном и Кипарисовой рощей прогнулись бы и порвались», – подумала я. – Мне жаль, Бо. Я слышала, как он глубоко вздохнул. – Жизель пристает ко мне, чтобы мы поехали на несколько дней на ранчо. Наверное, я отвезу ее на следующей неделе. Дело в том, что мне невыносимо жить без тебя в этом доме, Руби. Здесь столько воспоминаний о нас с тобой вместе. Каждый раз, когда я прохожу мимо твоей комнаты, я останавливаюсь, не могу оторвать взгляда от двери и вспоминаю. – Уговори Жизель продать дом, Бо. Начните новую жизнь где-нибудь еще, – предложила я. – Ей все равно. Ее ничто не беспокоит. Что мы сделали друг с другом, Руби? – спросил он. В горле у меня застрял комок, и непрошенные слезы потекли по щекам. Какое-то время я не могла произнести ни слова. – Мы влюбились, Бо. Вот и все. Мы влюбились. – Руби… – Мне надо идти, Бо. Пожалуйста. – Не говори «до свидания». Просто повесь трубку, – сказал он мне, и я так и сделала, но сидела у телефона и рыдала, пока не услышала, что проснулась Перл и зовет меня. Тогда я вытерла глаза, глубоко вздохнула и вновь постаралась заполнить свои дни и ночи таким количеством работы, чтобы только не думать и не сожалеть. На меня снизошло тихое смирение. Я чувствовала себя монахиней, проводящей большую часть своего времени в спокойных размышлениях, рисуя, читая и слушая музыку. Забота о Перл была теперь тоже полноценной работой. Она была очень активна и ко всему проявляла любопытство. Мне приходилось постоянно следить за ее безопасностью, убирая все режущее, колющее, падающее – все, что могло хоть как-то навредить ей. Иногда Молли присматривала за ней, в то время как я делала покупки или хотела немного побыть одна в тишине. Поль тоже был очень занят и, как мне казалось, намеренно загружал себя работой. Он вставал с рассветом и иногда уезжал, до того как я спускалась к завтраку. Порой он даже не возвращался к ужину. Он сказал мне, что его отец все меньше и меньше занимается консервным заводом и поговаривает об отставке. – Может, тогда тебе следует нанять себе менеджера, – предложила я. – Ты не можешь делать все один. – Подумаю, – пообещал он, но я видела, что ему нравится быть в цейтноте. Как и я, он не выносил досуга, потому что тогда приходилось думать, во что превратилась его жизнь. Я подумала, что теперь так и будет, пока мы оба не станем седыми и старыми. Мы будем сидеть бок о бок в качалках на галерее, глядя на бухту и размышляя над тем, как сложилась бы наша жизнь, не прими мы тех решений, которые показались нам правильными, когда были молодыми и импульсивными. Но однажды в конце месяца, вечером, после ужина зазвонил телефон. Поль уже устроился в своем любимом шезлонге и раскрыл деловой журнал. Перл спала, а я читала роман. В дверях появился Джеймс. – Мадам к телефону, – объявил он. Поль поднял глаза. Я передернула плечами и встала. – Может, это Жанна, – предположила я. Он кивнул. Но это был Бо, который говорил мертвым голосом, очень тихо, еле выговаривая слова. Я даже засомневалась, он ли это. – Бо? В чем дело? – Жизель. Мы на ранчо. Мы здесь уже больше недели. – О, – сказала я, – значит, она про нас знает? – Не в этом дело, – ответил он. У меня перехватило дыхание. – А в чем же тогда, Бо? – Ее покусали москиты. Сначала думали, ничего особенного. Конечно, она жаловалась, всех извела, но я растер ее спиртом и забыл об этом. А потом… – Да? – Ноги у меня стали ватные, я еле стояла. – У нее начались жуткие головные боли. Ничего не помогало. Она выпила почти пузырек аспирина. У нее началась лихорадка. Вчера ночью лихорадка усилилась, и начался бред. Мне пришлось вызвать врача из деревни. К тому времени, как он прибыл, ее уже парализовало. – Парализовало! – Она в бреду. Ничего не понимает, даже кто я такой, – сказал он потрясенно. – Что сказал врач? – Он сразу же понял, в чем дело. Жизель подхватила энцефалит Св. Луи, воспаление мозга, вызванное вирусом, который переносят москиты. – Моn Dieu, – сказала я, сердце тяжело застучало. – Она в больнице? – Нет, – ответил он быстро. – Нет? Почему нет, Бо? – Врач сказал, прогноз неважный. Не существует известного лечения болезни, когда она передается подобным образом. Это – его буквальные слова. – Что это означает? Что с ней будет? – Она может пребывать в этом состоянии какое-то время, – произнес он голосом, лишенным каких-либо чувств, пустым и потерянным. А затем добавил: – Но никто в Новом Орлеане об этом не знает. Только этот врач и некоторые слуги в курсе того, что произошло, их можно уговорить молчать. У меня перехватило дыхание. – Что ты предлагаешь, Бо? – Мне вдруг пришло в голову, когда я стоял у ее постели и наблюдал, как она спит. Когда она спит, она так похожа на тебя, Руби. Никто бы даже не сомневался. Сердце у меня замерло, а потом так бешено забилось, что я подумала, мне не хватит дыхания и я потеряю сознание. Я переложила трубку к другому уху и сделала глубокий вдох. Я поняла, что он предлагает. – Бо… ты хочешь, чтобы я представилась ею? – И стала бы моей женой отныне и вовек, – продолжил он. – Разве ты не понимаешь, какая это возможность? – спросил он быстро. – Не надо раскрывать секретов прошлого и не надо никому причинять боль. – Кроме Поля, – сказала я. – Что толку в том, если мы все несчастны? «Смогли бы мы это сделать? – думала я, по мере того как нарастало мое волнение. – Было бы это неправильно?» – Что будет с Жизель? – Мы поместим ее в особое заведение, конечно, тайно. Но это несложно будет сделать. – Это ужасно. Ты же помнишь, как Дафни пыталась сделать это со мной, – сказала я. – Тогда все было по-иному, Руби. Ты была жива и в полном здравии, и перед тобой была целая жизнь. А какая разница Жизель? Она случайно сделала нам подарок, исправила многое из того зла, что совершила. Судьба не преподнесла бы нам эту возможность, если бы не хотела исправить зло. Приезжай ко мне, – умолял он. – С тобой я смогу очистить свою беспокойную совесть и стать человеком, которого вновь смогу уважать. Пожалуйста, Руби. Мы не можем потерять этого шанса. – Не знаю. Мне надо подумать. – Я повернулась и посмотрела в сторону кабинета. – Надо обговорить это с Полем. – Конечно, но сделай это прямо сейчас и перезвони, – сказал он и дал мне номер телефона. – Руби, я люблю тебя, и ты любишь меня, мы должны быть вместе. Судьба наконец тоже это поняла. Кто знает? Может быть, где-то в потустороннем мире трудится бабушка Кэтрин или, может, Нина Джексон наколдовала нам. – Не знаю, Бо. Все это слишком неожиданно и сложно. – Поговори об этом с Полем. Это правильно, это хорошо. Так и должно было быть в конечном счете, – сказал он. После того как мы повесили трубки, я еще постояла немного, сердце билось тяжело и быстро. Конечно, это была возможность, но она таила в себе массу опасностей. Мне придется превратиться в свою сестру, стать Жизель, но ведь мы были такие разные. Смогу ли я сделать это достаточно хорошо, чтобы всех одурачить и навечно остаться с Бо? «Для любви, если она достаточно сильна, – подумала я, – нет ничего невозможного. Может быть, это как раз тот самый случай?» Я глубоко вздохнула, вернулась в кабинет и рассказала Полю, что произошло и что предложил Бо. Он сидел и с удивительным спокойствием слушал эту историю и фантастическое предложение. Потом он поднялся и пошел к окну. Он стоял там бесконечно долго. – Ты никогда не перестанешь любить его, – проговорил он с горечью. – Я был дурак, когда думал иначе. Если бы я только послушал свою мать… – Он тяжело вздохнул и повернулся. – Я не могу ничего сделать со своим чувством к нему, Поль. Он кивнул и глубоко задумался. – А может, тебе нужно пожить с ним, чтобы понять, что он за человек на самом деле. Может, тогда ты поймешь разницу между нами. – Поль, я люблю тебя за то, что ты сделал для Перл и меня и за твою преданность, но наш брак – неполноценный. Кроме того, мы однажды договорились, что, если один из нас полюбит, другой не будет мешать. Он кивнул. – Каким я был мечтателем, когда обещал это тебе на галерее бабушки Кэтрин. Ну хорошо, – продолжал он, и губы его скривились в улыбке. – Наконец-то я смогу подарить тебе настоящее счастье. – Глаза его радостно вспыхнули от пришедшей мысли. – Даже больше, чем вы с Бо могли бы ожидать. – Он помолчал, на его лице отразилась твердая решимость. – Что? – спросила я, не дыша. – Позвони Бо и скажи ему, что мы перевезем Жизель сюда, – сказал он. – Что? – Он прав. Какая ей теперь разница? Мы с тобой поедем завтра после ленча на ранчо. У меня есть важное дело. Мы сделаем вид, будто едем немного отдохнуть, а затем я вернусь с Жизель и расскажу, что это ты пострадала от энцефалита. Я устрою для нее удобную комнату наверху и найму медсестер на круглые сутки. Поскольку у нее провалы в памяти, разум замутнен и большую часть времени она находится в полусознательном состоянии, это будет нетрудно. – Ты сделаешь это для меня? – спросила я, не веря. Он улыбнулся: – Я так сильно люблю тебя, Руби. Может, теперь ты действительно поймешь. – Но я не могу так поступить с тобой, Поль. Это было бы слишком тяжело и несправедливо. – Ничего. В этом большом доме я даже не замечу таких неудобств, – сказал он. – Я не только это имею в виду. Тебе ведь тоже нужно прожить свою жизнь, – настаивала я. – Я и проживу. По-своему. Давай звони Бо. У него был такой странный взгляд. Я почувствовала, что он верит, что это каким-то образом однажды вернет меня к нему. Каковы бы ни были причины, это, конечно, меняло дело. Я направилась было звонить Бо и вдруг замерла, сраженная неожиданной мыслью. – Мы не можем сделать это, Поль. Это невозможно. – Почему? – Перл! – сказала я. – Если я – Жизель, что станется с ней? Поль подумал минуту и затем кивнул. – Учитывая, что ты якобы серьезно больна и что наша няня уехала, чтобы позаботиться о своей собственной семье, я отвезу ее пожить у тети с дядей, пока не кончится этот ад в Кипарисовой роще. На данном этапе это будет выглядеть правдоподобно. Я была потрясена тем, как быстро он все продумал. – О Поль, я не заслуживаю такой доброты и жертвы. В самом деле, – вскричала я. Он холодно улыбнулся. – Ты ведь будешь время от времени приезжать сюда и навещать свою больную сестру, не правда ли? – спросил он, и я поняла, что таким странным способом он надеялся привязать меня к себе. – Конечно, хотя Жизель было бы безразлично. – Осторожно, – предупредил он и еще раз ухмыльнулся. – Не будь слишком милой, а то люди скажут… что это нашло на нее? Она не в себе эти дни. – Да, – сказала я, понимая, какой огромный вызов принимаю. У меня не было уверенности в себе. Хотя я должна была чувствовать себя счастливой от одной мысли навсегда остаться женой Бо. Может, этого достаточно для счастья. Ради Перл и себя, я молилась, чтобы так и было. Книга вторая 11. Ничего страшного Бо был взволнован и счастлив от предложения Поля, меня же беспокоило желание Поля участвовать в этом. О чем он думал? На что он надеялся в итоге? Всю ночь я ворочалась в постели, преследуемая мыслями о том, как все может обернуться, если обман раскроется. А уж если это случится, люди захотят узнать больше, и тогда выплывет наружу правда обо мне и Поле со всеми грехами прошлого. Не только мы с Перл будем опозорены, но и семья Тейтов пострадает. Риск был огромный. Я была уверена, что Поль понимает это так же, как и я, но он готов был удержать меня, даже в такой странной форме. Когда утром я проснулась, то сначала подумала, что все это мне приснилось, пока Поль не постучал в дверь, чтобы сказать, что в два часа мы уезжаем в загородный дом Дюма. Он подсчитал, что дорога на ранчо займет у нас около трех часов. У меня по спине пробежала дрожь недоброго предчувствия. Я встала и начала собирать вещи, еле двигаясь, пытаясь сообразить, что брать, а что нет. Поскольку наши с Жизель вкусы во многом отличались, я решила оставить большую часть вещей, взяла только драгоценности и то, что было наиболее дорого и памятно. Я упаковала как можно больше вещей Перл, насколько это было возможно, чтобы не вызвать подозрений. Ведь предполагалось, что мы уезжаем всего на несколько дней. Складывая вещи Перл в ее маленький чемоданчик, я подумала, как странно будет притворяться, что я ей – всего лишь тетя, а не мама. К счастью, Перл еще достаточно мала, и, когда она будет называть меня «мама», люди подумают, что она просто путает меня с Жизель. Сейчас это было не таким уж важным. Я боялась того, что будет потом, когда она достаточно вырастет, чтобы все понять, и мне придется рассказать ей правду, почему мы с ее отцом поступили так и почему я взяла имя моей сестры. Я беспокоилась, как это повлияет на ее отношение к нам. Я провела утро, бродя с Перл по Кипарисовой роще, стараясь запечатлеть все в своей памяти, как будто никогда больше не увижу. Я знала, что, когда бы ни вернулась, все будет выглядеть для меня по-другому, я уже не буду думать об этом месте как о своем доме, это будет дом моей сестры, который нужно посещать и который мне как бы неприятен. Я должна буду вести себя так, как будто бухта для меня такая же чужая, как Китай, ибо именно так на нее реагировала Жизель. Труднее всего будет притворяться, что я ненавижу бухту: как бы я ни старалась, вряд ли я смогу быть очень убедительной в этом. Конечно, мое сердце не позволит мне насмехаться над миром, в котором я выросла и который любила всей душой. Пока Перл спала, я пошла в студию сложить вещи, которые хотела защитить от разрушительного воздействия времени. В качестве своей сестры Жизель мне придется рисовать и писать тайком. Как только разлетится новость, что Руби – инвалид в полусознательном состоянии с помутившимся разумом, новые картины нельзя будет больше выставлять в галерее, но я утешалась тем, что всегда писала их не ради славы и денег, а для собственного удовлетворения. Поль вернулся к ленчу, который оказался трудным для нас обоих. Никто не говорил об этом, но мы оба знали, что это – последняя трапеза, за которой мы сидим как муж и жена. Важно было не подать вида прислуге. Мы то и дело смотрели друг на друга через стол, как будто только что познакомились и не знали, с чего начать разговор. Дважды мы начинали говорить одновременно. – Ну, говори, – сказал он опять. – Нет, на этот раз ты говори, – настаивала я. – Я обещаю тебе, что студия всегда будет содержаться в чистоте. Может, вы с Бо приедете отдохнуть, и ты сможешь проскользнуть туда и поработать, если захочешь. Я просто скажу, что работа была завершена, прежде чем Руби так сильно заболела. Я кивнула, хотя не думала, что это когда-нибудь случится. Хотя не я, а Жизель подхватила энцефалит, мне было странно говорить о себе как о тяжелобольной. Я представила себе реакцию окружающих, которую я не увижу, потому что меня уже не будет. Сестры Поля, конечно, очень расстроятся. А его мать, вероятно, будет даже рада, хотя отец, наверное, все же опечалится, ведь мы неплохо ладили, несмотря на отношение ко мне Глэдис. Слуги будут переживать. И конечно, прольется немало слез. Как только новость распространится по бухте, все люди, которые знали меня, ужасно расстроятся. Многие из друзей бабушки Кэтрин пойдут в церковь и поставят мне свечку. Когда я представила себе эти сцены одну за другой, то почувствовала себя виноватой в этом горе, основанном на огромном обмане, и беспокойно заерзала на стуле. – С тобой все в порядке? – спросил Поль, когда убрали со стола. – Да, – ответила я, но слезы жгли мне глаза, и я чувствовала, как меня бросает в жар. Комната вдруг превратилась в печь. – Я сейчас вернусь, – всхлипнула я и резко поднялась. – Руби! Я выбежала из столовой в ванную комнату, чтобы охладить водой щеки и лоб. Когда я посмотрела в зеркало, то увидела, что кровь отлила от лица и оно сделалось белым как полотно. «Ты будешь наказана за это, – предупредила я свое отражение. – Когда-нибудь ты тоже серьезно заболеешь». В голове у меня все смешалось. Может, положить этому конец, пока еще не поздно? В дверь негромко постучались. – Руби, Бо звонит, – сказал Поль. – С тобой все в порядке? – Да. Иду, Поль. Спасибо. Я еще раз смочила лицо холодной водой, быстро вытерла его насухо и пошла в кабинет, чтобы поговорить без свидетелей. – Алло. – Поль сказал, ты не очень хорошо с этим справляешься. С тобой все в порядке? – Нет. – Но ты ведь не передумала, правда? – спросил он голосом, дрогнувшим от волнения. Я глубоко вздохнула. – Все продумано, – добавил он, прежде чем я успела ответить. – Я подготовлю фургон, вроде «скорой помощи», чтобы мы могли перевезти ее в Кипарисовую рощу под твоим именем. Я поеду следом на машине Поля и помогу устроить ее в доме. Он все еще хочет пойти на это, да? – Да, но… Бо… что, если я не смогу сделать этого? – Ты можешь. Ты должна, Руби, я люблю тебя и ты любишь меня, и у нас дочь, которую мы должны вместе воспитать. Так и должно быть. У нас есть шанс нанести поражение судьбе. Давай не будем им бросаться. Я обещаю. Я всегда буду рядом с тобой. Я позабочусь, чтобы все получилось. Ободренная его словами, я почувствовала, как ко мне возвращается самообладание. На лицо вернулись краски, и сердце перестало стучать как сумасшедшее. – Хорошо, Бо. Мы приедем. – Хорошо. Я люблю тебя. – Он повесил трубку. Я услышала щелчок и поняла, что Поль подслушивал наш разговор, но я не собиралась смущать его тем, что знаю об этом. Он ушел, чтобы завершить последние приготовления, а я забрала Перл после ее дневного сна и накормила. Потом отнесла ее к себе в комнату. Мой чемоданчик сиротливо стоял у туалетного столика. Я так мало брала с собой; но когда вернулась в бухту, то привезла еще меньше, напомнила я себе. Я стала нервничать. Минуты казались часами. Выглянув в окно, я увидела, как с юго-запада наплывают облака. Они постепенно сгущались. Ветер усилился, надвигалась буря. «Дурное предзнаменование», – подумала я, задрожала и обхватила себя руками. Неужели Природа и Бухта сговорились удержать меня от этого поступка? Бабушка Кэтрин могла бы сказать что-то в этом роде, если бы была сейчас рядом. Вспыхнула молния, и послышался раскат грома, от которого, казалось, содрогнулся дом. Вскоре после двух Поль заглянул в мою комнату. – Готова? Я еще раз огляделась и кивнула. У меня дрожали колени, в душе было пусто, но я взяла на руки Перл и наклонилась, чтобы поднять сумку. – Я возьму, – остановил он и подхватил ее прежде меня. Он пристально взглянул мне в глаза, пытаясь понять мои чувства, но я быстро отвернулась. – Ты будешь скучать по всему здесь, Руби, – сказал он, пронзая меня взглядом твердым, как алмаз. – Как бы ни противилась этому, будешь. Бухта такая же часть тебя, как и меня. Вот почему ты вернулась в нее, когда была в беде. – Это не значит, что я никогда не вернусь, Поль. – Как только мы начнем представление, ты уже не сможешь вернуться сюда в качестве Руби, – резко напомнил он мне. – Знаю. – Ты, должно быть, действительно любишь его, если идешь на все это, чтобы быть с ним, – произнес он голосом, дрогнувшим от горя. Я не ответила, он вздохнул и посмотрел в окно на каналы. «Бедный Поль, – подумала я. – Он едва сдерживался от ярости и гнева на Бо и меня, но он любил меня и оставался наедине со своим отчаянием и разочарованием». – Независимо от того, что я только что сказал, – проговорил он тихо, – если он будет к тебе плохо относиться или предаст тебя, или случится что-то непредвиденное, я найду способ, чтобы ты смогла вернуться, – пообещал он и повернулся, чтобы внимательно посмотреть на меня. – Я бы мир перевернул вверх тормашками, чтобы вернуть тебя, – добавил он. «Поэтому он принимает такое участие? – подумала я. – Потому что хочет быть наготове, случись что не так?» В глубине души я знала, что бы Поль ни говорил и ни делал, он никогда меня не предаст. Он пошел в комнату Перл, чтобы взять чемодан с вещами, которые я упаковала для нее, и все мы быстро спустились по лестнице. Начался дождь, дворники сновали по ветровому стеклу. Когда мы проехали подъездную дорожку, я обернулась, чтобы еще раз взглянуть на великолепный дом. «Наши жизни наполнены такими разными прощаниями», – подумала я. Мы прощаемся с людьми, которых любим, кого знали большую часть своей жизни, но мы прощаемся и с местами тоже, особенно с теми, которые стали частью нас самих. Прежде я уже прощалась с бухтой, но всегда верила, что, если вернусь, она останется для меня прежней. Странно, но я чувствовала, будто предаю и ее тоже, и мне было интересно, так ли неохотно прощает тебя место, как это делают люди. Дождь лил как из ведра. Было влажно, меня знобило. Я проверила Перл, но ей, казалось, было спокойно и удобно. – Мы готовы уехать на край света, чтобы быть с тем, кого любим, – внезапно тихо заговорил Поль. – Взрослый человек ведет себя как мальчишка, готовый на все, чтобы казаться взрослым мужчиной. Мы рискуем своей репутацией, жертвуем всем на свете, бросаем вызов нашим родителям, религиозным убеждениям, совершаем нелогичные глупые поступки, непрактичные, бессмысленные, и все это ради мгновения, о котором мы думаем, как о неземном экстазе. – Да, – сказала я. – Все, что ты говоришь – правда, но знание правды не останавливает нас от свершения этих поступков. – Я знаю, – горько ответил он, – и понимаю лучше, чем ты думаешь. Ты никогда до конца не могла понять меня, понять, почему я так сильно хотел быть с тобой, но у меня такое ощущение, что теперь ты оценила мои чувства к тебе. – Да, – отозвалась я. – Хорошо. Потому что, знаешь, Руби? – Он обдал меня ледяным взглядом. – Когда-нибудь ты вернешься. Он сказал это с такой уверенностью, что я почувствовала холод в сердце. Потом он свернул на главное шоссе и прибавил скорость, стремительно унося нас в мою новую судьбу с такой яростью, что у меня перехватило дыхание. В поездке Перл заснула. Она обычно засыпала в машине. Часа через два дождь начал стихать, и сквозь разрывы в облаках проглянуло солнце. Поль заранее изучил дорогу, и вскоре мы прибыли на место, точно следуя указаниям Бо. Основное здание, которое Дафни называла своим ранчо, походило на крепость. У него была остроконечная двускатная крыша со шпилями, пиками, острыми башенками, фронтонами и двумя фигурными дымоходами, по краю крыши шла металлическая окантовка причудливого литья, окна и двери были сделаны в форме арок. Справа стояло два маленьких коттеджа для слуг и обслуживающих участок рабочих, а за ними, примерно в тысяче ярдов, находились конюшни с верховыми лошадьми и амбар. В собственность входили поля, небольшие рощицы и ручей, протекающий в северной части участка. Как в старых французских замках, здесь были прекрасные сады, два бельведера на центральном газоне, многочисленные скамейки, стулья и каменные фонтаны. Когда мы прибыли, рабочие были поглощены делом: подравнивали живые изгороди и пропалывали сорняки. Они представляли собой пожилую пару и лишь на мгновение оторвались от работы и взглянули на нас с любопытством, но потом так быстро отвернулись, что это было похоже на удар хлыста. Бо появился в дверях, прежде чем мы припарковали свою машину. Он жестами показал нам, чтобы мы поторопились войти. Перл все еще спала, веки ее слегка дрогнули, когда я взяла ее на руки и пошла вслед за Полем в дом. Бо сделал шаг назад, нежно улыбаясь мне. – С тобой все в порядке? – спросил он. – Да, – ответила я, хотя меня и сковала парализующая немота во всем теле. Поль и Бо мгновение смотрели друг на друга, Бо помрачнел, глаза его сузились, и взгляд потух. – Нам лучше поспешить, – проговорил он. – Веди, – резко ответил Поль. Мы вошли в замок. Там было маленькое фойе, украшенное драпировками и большими пейзажами. Обстановка представляла собой смесь современной мебели и вещей во французском провинциальном стиле, которые перевезли сюда из новоорлеанского дома. Свет был приглушен, занавеси на окнах задернуты. Везде царил полумрак, особенно на лестнице. Мы заторопились. – Давайте сначала устроим Перл, – предложил Бо и провел нас в детскую. – Это – старая колыбель Жизель, – показал он. – Очевидно, время от времени к Дафни приезжали гости с детьми. Она любила разыгрывать из себя радушную хозяйку перед чужими, – усмехнувшись, сказал он мне. Перл всхлипнула, когда я укладывала ее в колыбельку. Я немного подождала, не проснется ли она, но она только вздохнула и перевернулась на бочок. Затем Бо обратился к Полю. – Мне удалось договориться о складной каталке на колесах. Никто ничего не знает и не подозревает, – заверил он меня. – Деньги прекращают всякое любопытство. – Это не решает всех проблем, – сухо возразил Поль, тоже переводя на меня взгляд. Я опустила глаза, Бо кивнул, не отвечая, и повел нас дальше. Вслед за ним мы вошли в главную спальню. Жизель выглядела крошечной в огромной кровати под балдахином с одеялом, натянутым до подбородка. Волосы ее разметались по подушке, лицо было белым как снег. – Сейчас она то впадает в кому, то выходит из нее, – объяснил Бо. – О Бо. На самом деле, ей место в больнице, – простонала я. – Поль может устроить ее в какую-нибудь клинику, если так посоветует его врач. Мой считает, что это не имеет никакого значения, если ей обеспечен хороший уход. – Я позабочусь об этом, – произнес Поль, не отрывая взгляда от Жизель. – Она получит наилучшую заботу и внимание. – Тогда приступим, – сказал Бо, явно стремясь начать, прежде чем кто-либо из нас передумает. Поль кивнул и подошел к краю кровати, чтобы помочь перенести Жизель на каталку. Бо наклонился и подхватил ее под руки. Ее веки дрогнули, но не открылись, он пододвинул ее к краю постели. Затем он кивнул Полю, тот взял ее за ноги. Они положили ее на каталку. На ней была белая ночная рубашка из хлопка с оборками на рукавах и голубыми цветочками на лифе. Я была уверена, что ее выбрал Бо, зная, что я надела бы что-то в этом роде. Он накрыл ее одеялом и посмотрел на меня. – Надо поменять обручальные кольца, – сказал он. – Вот ее кольцо. Он передал его мне. Оно жгло мне пальцы. Я взглянула на Поля, который пристально смотрел на меня, как будто изучал каждое мое движение, каждое чувство. Я отвернулась и попыталась снять свое кольцо – подарок Поля. Но оно не снималось. – Попробуй холодной водой, – посоветовал Бо. Он кивнул в сторону ванной комнаты. Я опять взглянула на Поля. Он, казалось, был доволен, что я столкнулась с трудностью, стараясь символически отделиться от него. Вода помогла, я передала свое кольцо Бо, и он быстро надел его на палец Жизель. – Есть еще какие-нибудь кольца? – спросил он меня. – Нет, ничего, что я носила бы все время. – Она так часто меняла свои драгоценности, что никто не вспомнит, что на ней было, кроме обручального кольца. – Он подтолкнул каталку к двери и остановился. – Я подгоню фургон к подъезду. Прямо к ступенькам. Подождите тут. – И он поспешно вышел. Поль пристально посмотрел на Жизель, покачал головой и взглянул на меня. – Ну вот, мы и сделали это, – Проговорил он. Сердце мое упало, я не могла перевести дыхание. – Делай, что говорит врач, Поль, – попросила я его. – Тебе незачем это говорить. Конечно, именно это я и буду делать. – Мгновение он колебался, а потом добавил: – Я уже разговаривал с врачом о подобном состоянии. – Уже? – Да, кое с кем в Батон Руж сегодня утром. – И что? – Она может поправиться, – сказал он и посмотрел на меня в упор. Теперь я поняла. Вот, на что он надеялся: выздоровление Жизель заставит меня вернуться в Кипарисовую рощу. Я уже готова была крикнуть, что нужно прекратить этот спектакль. – Побудь с ней минуту, – сказал он, прежде чем я успела открыть рот. Он пошел вниз поговорить с Бо. Оставшись наедине со своей сестрой, я шагнула к каталке и взяла ее холодную руку в свою. – Жизель, – прошептала я. – Не знаю, слышишь ли ты меня, закрыты ли только твои глаза, а не мозг, но я хочу, чтобы ты знала, что я никогда не сделала ничего, чтобы навредить тебе, и не сделаю ничего, чтобы причинить тебе вред сейчас. Даже ты в своем теперешнем состоянии должна понимать, что это повеление свыше решило за нас наши судьбы. Мне жаль, что ты так больна. Я не сделала ничего, чтобы навлечь это на тебя, если только ты не скажешь, что моя любовь к Бо так велика, что я разбудила духов, которые решили, что мы принадлежим друг другу. В тайниках твоей души я знаю, ты тоже веришь, что мы принадлежим друг другу. Я наклонилась и поцеловала ее в лоб. Минуту спустя я услышала, как по лестнице поднимаются Бо и Поль. – Просто подкати ее к лестнице, – давал указания Бо. – Я сложу колеса, и мы снесем ее вниз. – Осторожнее, – предупредила я. Им обоим было неудобно на ступеньках, но удалось снести ее вниз довольно быстро. Бо опять освободил колеса, и они подкатили ее к выходу. Я шла за ними следом и наблюдала, как они водрузили ее в фургон через задние двери. Бо закрыл их, они оба оглянулись и посмотрели на меня. Мгновение спустя Поль шагнул мне навстречу. – Ну что ж, давай попрощаемся… пока, – сказал он и наклонился, чтобы поцеловать меня. Я смотрела, как он шагает к фургону. – Я постараюсь вернуться как можно скорее, – пообещал Бо. – Бо! – Я схватила его за руку. – Он думает, что Жизель полностью выздоровеет, и однажды нам придется стать самими собой. Бо отрицательно покачал головой. – Мой доктор заверил меня, что этого не произойдет. – Но… – Руби, слишком поздно возвращаться назад, – перебил он. – Но не волнуйся. Это должно было случиться. – Он тоже поцеловал меня и пошел к машине Поля. Затем поспешно вернулся ко мне. Я затаила дыхание, ожидая, что он передумал. Но это было не так. – Чуть не забыл. На всякий случай, – сказал он, – имена рабочих – Герхард и Анна Ленгепхагер. У них сильный немецкий акцент, ты, возможно, половину не поймешь, но не переживай. Жизель никогда с ними не разговаривала, только выкрикивала приказы. У нее не хватало терпения понять, что они говорят. Но они очень милые люди. Да, имя горничной – Джилл, а повариху зовут Доротея. Я распорядился, чтобы тебе принесли ужин в спальню. – А как насчет Перл? – Просто скажи Джилл, что нужно для нее сделать. Они знают, что приехала наша племянница. И не волнуйся. Никто не будет задавать никаких вопросов. Я обо всем позаботился, – заверил он меня, поцеловал еще раз и вернулся к машине. Я стояла, наблюдая, как они отъехали, потом оглянулась и увидела, что Анна и Герхард смотрят на меня. Они быстро отвернулись и пошли в свой коттедж. С тяжело бьющимся сердцем я вернулась в дом. Я хотела пройтись по комнатам, но потом решила пойти к Перл и убедиться, что она не проснулась одна в незнакомом месте. Я знала, что это испугает ее. Я и сама-то приходила в ужас от мысли, что я – здесь. По взгляду Джилл, когда она пришла за распоряжениями, я поняла, что она боялась Жизель. Перл проснулась и была со мной в просторной спальне. Джилл так тихо постучала в дверь, что с первого раза я ее не услышала. – Да? – позвала я. Она медленно открыла дверь и робко ступила в комнату. Это была высокая, худая, длинноногая девушка с птичьим личиком, маленьким ртом и глубоко посаженными темными глазами. Ее темно-каштановые волосы были коротко острижены. – Доротея хотела бы знать, не желает ли мадам чего-нибудь особенного сегодня вечером. На мгновение я растерялась, осознав, что впервые буду разговаривать с кем-то в качестве своей сестры Жизель. Сначала я представила ее себе, как она всегда хмыкала от раздражения, когда слуга справлялся о чем-то или обращался с просьбой. – Я бы хотела что-нибудь легкое. Просто курицу с рисом, немного салата и воду со льдом, – ответила я, стараясь придать своему голосу твердость, и быстро отвернулась. – А ребенку? Я дала ей указания относительно еды Перл таким же решительным тоном, и она кивнула, быстро удалившись, очевидно, радуясь, что не услышала ничего больше. «Ну и монстр же была Жизель», – подумала я. Уж, конечно, мне не удастся вести себя так, как она. Позднее, когда Джилл принесла нашу еду и накрыла на стол, она рискнула улыбнуться Перл, которая разглядывала ее с явным интересом. И тотчас же бросила на меня испуганный взгляд, ожидая выговора за медлительность или за то, что отвлеклась. Единственное, что я смогла сделать, – это промолчать. – Что-нибудь еще, мадам? – спросила она. – Пока нет. – Я собралась было поблагодарить ее, но остановилась, вспоминая, что Жизель редко употребляла слова благодарности, разве что с сарказмом. Джилл тоже не ожидала услышать «спасибо». Она уже повернулась и вышла из комнаты. Аппетита у меня не было, но я так нервничала, что в животе, казалось, билась попавшая в западню птичка. Я решила, что лучше его чем-нибудь наполнить. Еда была очень вкусная, но ела я механически, не в силах думать ни о чем, кроме того, как Полю и Бо удалось доставить Жизель, какой шок вызвало сообщение о том, что произошло, и почему меня пришлось срочно привезти обратно. Я была вся как на иголках, когда долгие часы спустя услышала шаги на лестнице, открыла дверь и увидела, как Бо бросился ко мне, шагая через две ступеньки. Он улыбался. – Все в порядке, – быстро сказал он, переводя дыхание. – Все прошло хорошо. Твои слуги клюнули на это. – Он взял мою руку. – Добро пожаловать в вашу новую жизнь, миссис Андреа, в ту жизнь, которая и должна была быть. Я взглянула в его глаза и подумала: «Да, я – миссис Андреа, миссис Бо Андреа». Он обнял меня и крепко прижал к себе на мгновение, потом поцеловал в лоб, осыпал поцелуями лицо и надолго припал к моим губам. Наша первая совместная ночь в качестве мужа и жены не была столь романтичной, как мы оба ожидали. Несмотря на свою браваду, Бо был так же эмоционально опустошен всем этим адом, как и я. Мы лежали в постели, обнявшись, и он признался, какого напряжения и нервов стоила ему эта подмена. – Я не был уверен в намерениях Поля, – сказал он. – Честно говоря, я почти ожидал, что в последний момент он все сорвет. Особенно после того, что ты сказала мне на ступеньках парадного подъезда. Я начал понимать, как сильно он не хочет потерять тебя, – проговорил он. – Прежде чем ты подвез Жизель к машине, он подошел к тебе поговорить. Что он сказал? – спросила я. – Ну, вроде бы как предупреждал и угрожал мне, знаешь. – Как? Что он сказал? – Сказал, что идет на это только потому, что убежден, что ты именно этого хочешь и думаешь, что это сделает тебя счастливой, но, если он услышит хоть что-нибудь плохое о наших взаимоотношениях, если я хоть одним поступком огорчу тебя, он разоблачит подмену и откроет обман. Он заверил меня, что ему безразлична его собственная репутация или возможные для него последствия. Я поверил ему, так что ты уж никогда не рассказывай ему ничего плохого, – договорил Бо, пытаясь улыбнуться. – Не будет ничего плохого, о чем я могла бы рассказать ему, Бо? – Нет, не будет, – пообещал он, еще раз поцеловал меня и начал ласкать, но я была измучена и все еще слишком нервничала. – Давай сбережем наш медовый месяц до Нового Орлеана, – решил он. Я кивнула, и мы заснули в объятиях друг друга. План наш заключался в том, чтобы немедленно вернуться в Новый Орлеан и рассказать всем, какая беда случилась с моей сестрой Руби, и пока нам нужно заботиться о ее ребенке. Кажется, наш внезапный отъезд из замка никого не расстроил. Наоборот, мне показалось, что я увидела облегчение на лицах Герхарда и Анны и истинную радость на лице Джилл. По дороге в Новый Орлеан Бо признался, что распустил всех слуг в доме Дюма. – О нет, – сказала я, пожалев их. – Ничего. – Он улыбнулся. – Им не очень-то было по душе обслуживать Жизель, а я дал каждому из них шестимесячное жалованье. Нам лучше начинать с новыми людьми. Тебе будет гораздо легче, – сказал он. Я вынуждена была согласиться с этим. Для меня возвращение в дом Дюма, возможно, было самой трудной частью нашего обмана. День в Новом Орлеане выдался облачный, солнце лишь время от времени дразнило мир своими робкими лучами. Тени от тяжелых облаков делали мрачными улицы под сенью дубов с распростертыми кронами, и даже прекрасный Гарден Дистрикт с его богатыми домами и чудесными садами выглядел, на мой взгляд, печальным и подавленным. Все окна в великолепном особняке цвета слоновой кости были темны, занавеси задернуты. Дом, который когда-то был счастливым для моего отца. Жизнь ушла из него, и все вокруг выглядело покинутым и одиноким, отчего сердце у меня в груди сжалось в комок. Когда мы подъезжали к парадной галерее, мне казалось, что в дверях появится моя мачеха Дафни и надменно спросит, что мы здесь делаем. Но никто не появился, ничто не шевельнулось, только пробегавшая мимо серая белка заинтересовалась на секунду нашим прибытием. – Вот мы и дома, – объявил Бо. Я кивнула, глаза мои были прикованы к лестнице и парадной двери. – Расслабься, – сказал Бо, взял мою руку и тряхнул ее так, как будто хотел вытрясти все страхи из моего тела. – Все у нас будет замечательно. Я выдавила улыбку и с надеждой посмотрела в его голубые глаза, горящие от возбуждения. Как далеко мы зашли с того дня, когда я тайком приехала из бухты и он встретил меня здесь, перед огромным домом, с разинутым от удивления ртом, полную трепета от предстоящей встречи с моим настоящим отцом. Что это было – ирония или предсказание судьбы, – когда он по ошибке принял меня за Жизель, думая, что она переоделась в бедную девушку для костюмированного бала Марди Грас. Бо забрал наши вещи, а я взяла на руки Перл. Она глазела на все с любопытством. Я поцеловала ее в щечку. – Это теперь станет твоим новым домом, солнышко. Надеюсь, тебе больше повезет в нем, чем мне. – Непременно, – пообещал Бо. Он прошагал вперед нас к парадной двери и отпер ее. Быстро включил люстры, ибо из-за затянутого облаками неба огромное фойе казалось холодным и мрачным. От света заблестели мраморные полы, осветились расписные потолки, картины и огромный гобелен, изображающий великолепный французский дворец и сады. Глаза Перл расширились от изумления. Она внимательно смотрела то на одно, то на другое, крепко цепляясь за меня при этом. – Сюда, пожалуйста, мадам, – позвал Бо. Его голос эхом отдавался в пустом особняке. Он шел перед нами и включал все светильники, попадающиеся на пути. Я быстро проследовала за ним к изящной винтовой лестнице с покрытыми мягким ковром ступенями и сияющей балюстрадой из красного дерева. Этот великолепный особняк с плюшевой антикварной мебель, дорогими настенными украшениями, просторными комнатами никогда не был для меня родным домом. Я была посторонней из чужеземного края, когда приехала жить сюда, и сейчас я чувствовала себя еще более чужой. Тогда, впервые увидев особняк изнутри, я подумала, что он больше похож на музей, чем на дом. Теперь, когда горькие и печальные воспоминания все еще жили во мне, я знала, что потребуются огромные усилия, чтобы сделать его уютным, теплым и чувствовать себя здесь желанной и защищенной. – Я подумал, что ты захочешь превратить свою старую комнату в детскую Перл, – предложил Бо. Он открыл дверь моей бывшей комнаты и отступил, жмурясь, как довольный кот. – Ну что? Я заглянула внутрь и открыла рот от изумления. Там стояла колыбелька, похожая на ту, что была у Перл в Кипарисовой роще с подходящим по цвету покрывалом, маленьким шкафчиком, столиком и стульчиком. – Когда ты успел это сделать? – Я вернулся в Новый Орлеан сразу после нашего разговора и заплатил торговцу мебелью двойную цену, чтобы все вовремя подготовить, – объяснил он. – Затем бросился назад на ранчо. Пораженная, я покачала головой. – Я хочу, чтобы все получилось, – сказал он тихо, но решительно. – Ради нас всех. – О Бо! – На мои глаза навернулись слезы. Перл и в самом деле выглядела счастливой и горела желанием обследовать свое новое жилище. – Я сделаю несколько телефонных звонков и запущу шар, чтобы набрать новую прислугу. Агентство пришлет кандидатов на место дворецкого, горничной и поварихи. – Что подумают люди, когда узнают, что все слуги ушли? – спросила я. – Ничего. Здесь ничего неожиданного не будет. Уверен, они все жалуются на Жизель. После смерти Дафни и отъезда Брюса из дома она стала такой жестокой и требовательной, что мне их было жаль. Я только и делал, что упрашивал их не уходить. – Он помолчал. – Мы с Жизель занимали спальню Пьера и Дафни, – сказал он. – Можешь чувствовать себя как дома. Я опять взяла Перл на руки и последовала за ним через зал. В спальне мало что изменилось. Там все еще стояла огромная кровать под балдахином, а на окнах висели изысканные бархатные портьеры. Однако на туалетном столике царил страшный беспорядок, а на канапе валялась одежда. – Жизель не отличалась аккуратностью. Она не дорожила своими вещами, потому что меняла их слишком часто. Мы все время ссорились из-за этого, – сказал Бо. Дверь шкафа была открыта, и я увидела огромное количество платьев, юбок, блузок, часть из них валялась на полу шкафа. – Жизель предстоит пережить замечательные изменения в характере. Бо засмеялся. – Однако не слишком скоро, – предупредил он. Зазвонил телефон, и мы оба взглянули на него. – Нам необязательно подходить, – сказал он. – Может, это Поль. Все равно мне когда-то надо начинать; можно прямо сейчас, Бо. Если я не потяну, то уж лучше нам узнать об этом сразу. Он кивнул и тревожно смотрел, как я направляюсь к телефону. – Подожди, – сказал он. – Это кто-нибудь из ее друзей. Я узнаю кто. – Он взял трубку. – Алло. – Он послушал. – Да, она прямо здесь. Это – Полин, – шепнул он мне и задержал трубку. – Она умеет быть очень стервозной, – предупредил он. Я кивнула и взяла трубку дрожащими пальцами. – Алло. – Жизель? Я звонила на ранчо, и там сказали, что ты уехала в Новый Орлеан. Думала, вы пробудете еще неделю. Я уговорила Питера поехать, и надеялась, мы устроим праздник, – пеняла мне она. – Просто повезло, что я решила сначала позвонить. Я могла бы попусту проделать весь путь туда. Что случилось? Почему ты мне не позвонила? – сердито потребовала она ответа. Я сделала глубокий вздох, вспомнила, как моя сестра разговаривала по телефону и ответила: – Что случилось? Да ничего, кроме катастрофы. – Что? – воскликнула Полин. – Моя сестра приехала в гости, и ее искусали москиты, – объяснила я, как будто в этом была виновата моя сестра. – И это – катастрофа? – Она заболела… Бо, как называется эта придурочная болезнь, не помню? Он улыбнулся мне. – Энцефо-что-то, – произнесла я после того, как будто бы выслушала ответ. – Она в коме, а мне пришлось забрать ребенка. – Ребенка? – Ребенка моей сестры. – Ты заботишься о ребенке? – спросила она в изумлении. – Пока не найму кого-нибудь, – ответила я с раздражением. – А что? – Да ничего, кроме того, что я знаю, что ты думаешь о детях. – Ты не все про меня знаешь, Полин, – отчеканила я ледяным тоном, подражая Жизель. – Прости! – Я тебя прощаю. – Я только имела в виду… – Я знаю, что ты имела в виду. Послушай, сейчас у меня нет времени на пустые разговоры. У меня есть обязанности поважней. – Извини, я не буду тебя беспокоить. – Прекрасно. Пока, – сказала я и повесила трубку на рычаг. – Это было невероятно, – проговорил Бо. – На мгновение я подумал, что ты – Жизель и я действительно отвез Руби в Кипарисовую рощу. Даже Перл смотрела на меня в замешательстве. Я вздохнула с облегчением. «Может быть, – подумала я, – это будет не так уж трудно, как я вообразила». На самого Бо мое представление произвело такое впечатление, что он решил отправиться в один из дорогих ресторанов, где они с Жизель часто бывали, и как можно скорее поведать новоорлеанскому обществу эту историю. В животе у меня бабочки захлопали крылышками паники. – А надо ли, Бо? Может, еще слишком рано? – Ерунда, – с уверенностью возразил он. – Ты осмотрись, выбери, что надеть, ну, что-нибудь а'ля Жизель, – подчеркнул он, – а я займусь кое-какими делами. Добро пожаловать домой, дорогая, – сказал он, нежно целуя меня в губы, сердце мое дрогнуло. Он поспешно вышел, а я повернулась, чтобы взглянуть на гардероб моей сестры. 12. Раздвоение Наш первый вечерний выход в качестве Бо и Жизель Андреа прошел крайне успешно. На мне был один из нарядов Жизель без бретелек, с узко обтягивающим лифом. Бо смеялся над моей реакцией на собственное изображение в зеркале. Почти все ее туалеты были с глубоким вырезом и обнажали грудь гораздо больше, чем мне бы хотелось. – Твоя сестра всегда доводила до предела все, что приемлемо или неприемлемо в обществе, – сказал Бо. – Думаю, ей нравилось дразнить высшее общество. – Ну а мне – нет. – Все равно ты выглядишь обворожительно, – произнес он, отступая назад с чувственной улыбкой, и рассмеялся. – Ничего так не любила Жизель, как войти в шикарный, дорогой ресторан и заставить всех, повернув головы, смотреть на нее с изумлением. – Я так начну краснеть, что все догадаются, кто я на самом деле! – Они просто примут это за манеру Жизель кокетничать, – ответил Бо. Головы действительно повернулись, когда мы вошли в ресторан. Бо нес Перл, которая выглядела восхитительно в матросском костюмчике, который мы ей купили. Я пыталась представить себе насмешливый надменный вид Жизель, но когда люди встречались со мной взглядом, лица моментально расплывались, и я непроизвольно опускала глаза. Однако никто из старых знакомых Бо и Жизель не высказал подозрения. Если они что-то и заметили странного в моем поведении, то отнесли это на счет данной трагической ситуации. Жизель всегда нравилось оповещать людей о том, как она страдает. Тем не менее я заметила, что большинство людей проявляют сочувствие скорее к Бо, чем ко мне, и вскоре поняла, что если кто-то и дружил с Бо и Жизель, то делали они это из-за него. Бо называл всех по именам при приветствиях, прежде чем я успевала что-нибудь сказать. – Маркус, Лорейн, как дела? – восклицал он, как только те приближались к столику. – Чей это очаровательный ребенок? – спрашивали почти все. – Моей сестры, – отвечала я, хмыкнув. – Но отныне и, может быть, вовек она на моем попечении. – О? Тут наступала очередь Бо давать объяснения. Если кто и проявлял сочувствие ко мне, то исключительно из-за свалившегося на меня бремени. – Как видишь, – говорил мне Бо по дороге домой, – большинство дружеских отношений Жизель – зыбкие и искусственные. Я замечал, что они на самом деле и не слушают собеседника, им безразлично, что говорит другой. – Змеи одного цвета тянутся друг к другу. Так говаривала бабушка Кэтрин, – сказала я ему. – Именно так. Мы оба воспряли духом после премьеры моего выступления в роли сестры, и на сердце было легко и радостно, когда мы вернулись домой. Бо договорился о собеседованиях на следующий день, надеясь как можно быстрее нанять новую прислугу. Я уложила Перл спать в ее новую колыбельку в новой комнате, думая про себя, как замечательно, что у нее будет комната, которая раньше была моей. Мой папа так гордился ею и так радовался моей восторженной реакции на нее и на вид из окна на сады и поместье. Для меня это была дверь в страну чудес. Я надеялась, что она станет таковой и для Перл тоже. Бо подошел сзади, положил руки мне на плечи и прикоснулся губами к моей шее. – Чувствуешь себя лучше? – нежно спросил он. – Да. – Немножко счастлива? – Немножко, – отозвалась я. Он засмеялся, повернул меня к себе и целовал страстно и долго. Потом он лукаво улыбнулся: – Знаешь, ты действительно выглядела очень сексуально сегодня вечером. – Только не в комнате Перл, – запротестовала я, когда его пальцы нашли застежку на платье и он стал стягивать его с моих плеч. Он засмеялся и подхватил меня, чтобы унести в нашу спальню. Положив меня на кровать, он отступил назад и странно улыбнулся. – Что такое? – спросила я. – Давай представим, что это действительно наша первая ночь, первая ночь медового месяца. Мы никогда прежде не занимались любовью друг с другом. Мы дотрагивались друг до друга, целовались долго и страстно, но я всегда уважал тебя, когда ухаживал за тобой; а ты всегда говорила, давай подождем. Ну а теперь мы женаты, теперь настал наш час, – объявил он. – О Бо… Он встал на колени и приложил палец к губам. – Ничего не говори. Слова нам сейчас не нужны. Я тихо сидела, пока он медленно снимал с меня платье. Он целовал мои плечи и грудь, потом слегка отстранил меня и долго молча смотрел в мягком лунном свете, струящемся сквозь окно нашей спальни. Сердце билось так сильно, что я думала, он мог видеть его удары у меня на груди. Медленно он положил на меня свои руки, лаская. Я застонала, закрыла глаза, упала на мягкие пуховые подушки и лишь слушала шуршание его одежд. Я тихо лежала, пока он раздевал меня, и несколько мгновений спустя он прикоснулся своим нагим телом к моему. Забавно, какую власть имеют над нами наши иллюзии, потому что мы любили друг друга, как в первый раз. Каждый поцелуй был внове, каждое прикосновение. Мы открывали друг друга, прислушиваясь к стонам и прерывистому дыханию, как будто слышали неведомые доселе звуки. Страсть была так огромна и глубока, что вызвала у меня слезы экстаза. Мы без конца шептали друг другу о своей любви, изнемогая от нескончаемых ласк. Наконец мы оторвались друг от друга и молча лежали в сладкой истоме. Все проблемы и трудности, свалившиеся на нас, утратили значение. Наша благословенная страсть сделала нас неуязвимыми, потому что такая большая любовь должна быть под защитой небес. Она бессмертна, нерушима, непобедима. Мы спокойно заснули в объятиях друг друга, и мои сны унесли меня на крыльях мечты. Нас разбудил ранний телефонный звонок, который раздался еще до того, как проснулась Перл. Бо застонал. Какое-то время я не могла сообразить, где я. Я моргала, не понимая, но память уже спешила мне на помощь. Бо схватил телефонную трубку и сел в кровати. – Алло, – сказал он сиплым голосом. Он так долго слушал, ничего не говоря, что это начало меня беспокоить, я стряхнула с себя сон и села рядом. – Кто это? – прошептала я. Он накрыл трубку рукой. – Поль, – ответил он и стал слушать дальше. – Прекрасно. Ты правильно сделал. Просто держи нас в курсе. Нет. Она еще спит, – добавил он, остановив на мне напряженный взгляд. – Я скажу ей. Хорошо. Спасибо. – И повесил трубку. – Что? – Он сказал, что его доктор рекомендовал поместить Жизель в клинику на обследование. Он поставил тот же диагноз, но он не так пессимистичен относительно исхода. – Как она провела ночь? – спросила я. – Поль сказал, что она несколько раз приходила в сознание, но ее бормотание настолько бессвязно, что никто ничего не заподозрил. – Что же будет, Бо? – Не знаю. Мой врач так определенно высказался о ее состоянии… – Он покачал головой. – Не думаю, что из этого что-нибудь выйдет. – Я не хочу желать ей болезни и смерти, Бо. Я не могу быть счастливой, зная, что мое счастье зиждется на этом желании. – Я знаю. Не имеет значения, чего ты желаешь. Поверь мне, – сказал он с уверенностью. – Это за пределами чьих-либо желаний, даже Поля, – добавил он. – Поэтому давай встанем и начнем новый день. – Он встал, я осталась сидеть. «Утро всегда дает отрезвляющий эффект», – подумала я. Реальность вернулась с первыми лучами солнца и развеяла чары, которое мы испытали под звездами в лунном свете. Я услышала плач Перл и поднялась, щемящее чувство собственной неправоты возвращалось. Уже давно я не бывала на кухне, но готовить и печь для меня – как езда на велосипеде. Как только я берусь за это, все возвращается, и я не только приготовила завтрак, но и затеяла гамбо для ленча, хотя Бо не был уверен, что успеет к нему вернуться. – С тех пор, как с наследством все улажено, и после отъезда Брюса я управляю предприятиями Дюма, – объяснил он. – Конечно, Жизель в основном тратила деньги. Ей бизнес всегда был скучен. – Наши дела всегда вел Поль, – сказала я, – но я готова принять участие и стать для тебя настоящим партнером. Он отрицательно покачал головой. – Почему нет? – спросила я. – Все, кто работает на нас, знают, какая Жизель. – Скажи им, что я внезапно переменилась и сердцем и умом из-за того, что произошло с моей сестрой. Скажи им… у меня есть религиозные убеждения. – Религиозные убеждения? У Жизель? Нет ни единого шанса, что кто-нибудь поверит, mon chere. – Тогда скажи им, что на меня навели заклятье Вуду, – полусерьезно предложила я. Бо засмеялся. – Хорошо. Придумаем что-нибудь, чтобы оправдать твои новые интересы. Однако придется вводить тебя в курс дела медленно, чтобы не вызвать подозрений. У меня сегодня назначено три собеседования, начиная с двух часов: кандидаты на место дворецкого, горничной и поварихи. – Я могла бы сама нам готовить, – предложила я. – Жизель и воду не могла вскипятить, – напомнил он мне. Я почувствовала себя грациозной танцовщицей, которая вдруг превращается в увальня. Все мои таланты должны были оставаться скрытыми. Бо поцеловал меня в щеку, поцеловал Перл и поспешил в офис. После того как он ушел, я взяла Перл и показала ей ее новый дом. Ей очень понравились наше патио, фонтаны и сады, но особенно она оживилась, когда я принесла ее в свою старую студию. Знакомый вид мольбертов, рам, столов для рисования, всевозможных красок и пластилина вызвал у нее радостное возбуждение. Она захлопала в ладоши, я поставила ее на пол и дала набор цветных карандашей и бумагу, чтобы она занялась ими, пока я привожу в порядок свою студию. Я так погрузилась в работу и свои воспоминания о картинах, которые были здесь написаны, что не сразу услышала, как стучат по оконному карнизу. Стук стал громче, я повернулась и увидела молодого человека с вьющимися волосами, улыбающегося мне. Он был одет в голубую рубашку с короткими рукавами и джинсы, рубашка была расстегнута на груди, открывая медальон с золотой цепочкой. Это был стройный молодой человек, около шести футов роста, со смуглым лицом, карими глазами и блестящими каштановыми волосами, на вид ему было немногим более двадцати пяти. – Открой окно, – крикнул он. Я медленно подошла к окну и опустила шпингалет. – Полин сказала мне, что ты вернулась. Почему не позвонила? – спросил он и полез в окно. Я отступила в изумлении, но была слишком шокирована и сбита с толку, чтобы говорить. Едва спрыгнув на пол, он схватил меня за плечи, притянул к себе и страстно поцеловал в губы, запрокидывая голову и просовывая свой язык. Я охнула и высвободилась из его цепких объятий. – В чем дело? – спросил он, ухмыляясь. – Тебе Полин что-нибудь рассказала? Потому что если да, то это – неправда. Хелейн Делмарко была здесь всего пару дней, а наши родители – как родственники. Я отношусь к ней, как, например, ты к своей сестре. – Полин мне ничего не говорила, – сказала я. – О! – Он услышал, как Перл что-то пролепетала на своем детском языке, заглянул за угол диванчика и увидел ее, сидящую на полу, – кто это? – Ребенок моей сестры. Поэтому мы так быстро вернулись. Сестра очень серьезно заболела. Она – в больнице. Я присматриваю за ее ребенком. – Кроме шуток? Ты? Добровольно? – Ну, не совсем добровольно. – Нет, – сказал он смеясь. – Думаю, вряд ли добровольно. Так вот в чем дело. Ладно. Тогда я тебя прощаю. – Он опять двинулся ко мне. – Что такое? – удивился он, когда я отступила на шаг, и заулыбался. – Я наблюдал за домом, ждал, когда Бо уедет. Куда он отправился, в свой офис? – Нет, он скоро вернется, – ответила я. – О, жаль, – пробормотал он разочарованно. – Я-то думал, что мы наверстаем упущенное, особенно здесь. Нам ведь неплохо было здесь, не правда ли? – спросил он, внимательно оглядываясь и расплываясь в похотливой улыбке. – На этой самой софе, – добавил он. – Я так и не понял, почему было так важно заняться этим именно здесь, – добавил он. – Собственно, насколько я помню, было не слишком-то удобно. Впрочем, я не жалуюсь. Его откровение повергло меня в такое изумление, что я открыла рот. – В чем дело? Ты что, не помнишь? Так часто занимаешься любовью в разных местах, что уже забыла? – Ничего я не забыла, – ответила я угрюмо. Он кивнул и опять взглянул на Перл. – Ну, так когда я тебя увижу? Можешь попозже приехать ко мне в квартиру? – Нет, – быстро сказала я, возможно, слишком быстро. Он снова с удивлением уставился на меня. Сердце бешено билось. Я знала, что щеки у меня пунцовые. – Что-то ты не в себе сегодня. – А ты бы как себя вел, если бы твоя сестра заболела неизлечимой болезнью, а ты бы остался с ребенком, о котором надо заботиться, потому что ее отцу не до того? – Неизлечимой? Извини, я не понял, что это так серьезно. – Да, так, – отрезала я. – А почему ты просто не наймешь кого-нибудь присматривать за ней? – спросил он через минуту. – Я так и сделаю, но не сразу же. Нужно показать, что мне, по крайней мере, не все равно, – заявила я. – Она – хорошенькая девчушка, – сказал он, опять внимательно взглянув на Перл. – Но малыши – они и есть малыши. – Он вновь шагнул ко мне, с манящим взором и шаловливой улыбкой. – Я по тебе скучал. А ты скучала по мне? – Я скучала по своей свободе, – ответила я. Ему не понравилась моя реакция, и он скривился. – В ночь перед отъездом ты не была такой безразличной. Ты так громко стонала, что я думал, у меня будут проблемы с соседями. – В самом деле? – с возмущением спросила я. – Что ж, больше тебе не надо беспокоиться о соседях. Я буду стонать у себя дома, – добавила я, уперев руки в бока в стиле Жизель и кивая головой. – Что? – Что слышал. – Мой голос был острым, как бритва. – Теперь уходи, пока не вернулся Бо и тебе не пришлось объяснять свои раны родителям. – Ха! – Он покачал головой. – Похоже, неизлечимой болезнью заболела ты, а не твоя сестра. – Ты уберешься или нет? – заорала я, указывая на окно. Он постоял немного, а потом усмехнулся. – Ты передумаешь. Тебе станет скучно, и ты позвонишь. Это я точно знаю. – Не раскатывай губы. Моя реакция сбила его с толку. Я видела, как он изо всех сил пытается понять. Вдруг в его мозгу вспыхнула догадка. – Ты встречаешься с кем-то другим, не так ли? – обвинил он меня. – Кто он? Курт Петерс? Нет, с Куртом ты не станешь спать. Тебе нужен жеребец. Я знаю, это – Генри Мартин, верно? – Нет. – Это – Генри, так ведь? – Он кивнул, сам себя убеждая. – Надо было этого ожидать, можно было догадаться, когда ты сказала мне, что он славный. Ну и как он? Так же возбуждает в постели, как я? – Я ни с кем не сплю, кроме Бо, – заявила я. Он откинул голову и расхохотался. – Ты? Живешь с одним мужиком? Не смеши. Ну ладно, – сказал он с безразличным видом и пожал плечами. – Мы неплохо развлеклись. Кэрей Литлфилд говорил мне, чтобы я на долгий срок не рассчитывал. Так что, как видишь, дорогая Жизель, твоя репутация бежит впереди тебя. И единственный, кто, кажется, ни о чем не подозревает, это твой дорогой Бо Андреа. А может… не так уж и не подозревает, как ты думаешь? Может, у него тоже есть где отвлечься. – Убирайся! – заорала я и указала на окно. – Ухожу. Не волнуйся. – Он опять взглянул на Перл. Та смотрела испуганно, потому что я повысила голос. – Лучше тебе поскорее взять кого-нибудь для ухода за ней, пока ты ее не погубила, – сказал он и направился к окну. – Au revoir, Жизель. Никогда не забуду, как ты взвизгивала, когда я целовал родинку у тебя под грудью, – добавил он и рассмеялся, вылезая из окна. Он помахал и исчез так же быстро, как появился. Только тогда я перевела дух, бросилась к канапе и тяжело опустилась на него. Моя сестра имела связь с другими мужчинами после того, как вышла замуж за Бо. Он явно ничего не знал, поскольку ничего мне не сказал. Сколько еще мужчин будут тайком пролезать в дом или звонить? На этот раз мне повезло, но следующий претендент может оказаться более проницательным. «Я должна была догадаться, что Жизель будет изменять Бо с другими мужчинами», – подумала я. Она вышла замуж за Бо, чтобы досадить мне и гордо одержать над ним победу. Даже встречаясь с ним в средней школе, она путалась с другими ребятами на стороне. Каким бы ни был человек, который только что приходил, в одном он прав. Жизель всегда было недостаточно одного мужчины. Она всегда сожалела о том, что упускает. «Я так никогда бы не смогла», – подумала я. Скоро ее друзья затараторят о том, как она вдруг изменилась. Я надеялась, что они не настолько умны, чтобы сообразить почему. Наконец я успокоилась и вновь принялась за работу в студии. Спустя примерно час позвонил Бо и сказал, что все же успевает к ленчу. – Хорошо, – ответила я. Он почувствовал напряжение в моем голосе. – Что-то не так? – У меня был посетитель. – О? Кто? – Один из тайных любовников Жизель, – откровенно призналась я. Он немного помолчал. – Мне следовало бы подготовить тебя к этому. – Ты знал? – Ну, скажем, у меня были серьезные подозрения. – Тогда почему ты не сказал, не подготовил меня? – вспыхнула я. Его молчание только укрепило мою догадку. – Ты боялся, что это будет выше моих сил, и я откажусь? – Немного. – Надо было сказать мне, Бо. Ведь это могло бы создать огромную проблему. – Я знаю. Извини. Что произошло? Как ты себя вела? Ты ведь не… – Конечно, нет. Я сделала вид, что буквально всем раздражена и выгнала его. Он обвинил меня в том, что я сплю с другим. Я даже не знаю, как его зовут. – А как он выглядел? Я быстро описала его, и Бо засмеялся. – Джордж Дэннинг. Недаром он был все это время так любезен со мной. – Он опять засмеялся. – Я бы подумал, что она выберет кого-нибудь посимпатичней. – Разве тебя не волнует, что ты узнал об этом, Бо, и подтвердил свои сомнения? – Нет, – ответил он. – Потому что теперь, когда у меня есть ты, прошлого не существует. Есть только настоящее и будущее, – проговорил он. – Бо, – спросила я, прежде чем он закончил разговор. – А у тебя тоже были другие женщины? – Да, – признался он. – Ты. Помнишь? – Я имела в виду… другие женщины? – Нет. Мои мысли, глаза, душа были прикованы к тебе, Руби. – Приезжай домой, Бо. Мне не по себе. – Хорошо. Спешу, – сказал он и повесил трубку. До сих пор нам удавалось справиться со всеми испытаниями и трудностями, но меня не покидала уверенность, что предстоят новые, еще более суровые. Я опять бросилась в работу, чтобы отвлечься и не волноваться, но за ленчем Бо признался, что нам нужно готовиться к самому большому испытанию. – Мои родители, – объявил он. – Через два дня они возвращаются из своего путешествия по Европе. Придется пойти к ним на ужин. – О Бо. Конечно, они заметят разницу и поймут, а ты помнишь, как они недолюбливали меня благодаря Дафни, – напомнила я ему. – Они будут не более проницательны, чем остальные, – заверил он меня. – Дело в том, что мы не часто виделись с ними после свадьбы. Жизель не пылала любовью к моей матери, а отец был для нее слишком серьезным и правильным. Она всегда неуютно чувствовала себя в их присутствии. Я по пальцам могу пересчитать, сколько раз мы бывали вместе. И каждый раз, когда мы собирались, Жизель была угрюмой и тихой. И нам не придется с ними часто встречаться, – добавил он, но я все равно нервничала, что мне придется предстать перед ними в роли Жизель. Днем мы встретились с кандидатами на место дворецкого, горничной и поварихи. Дворецкий был настоящий англичанин, ростом пяти-семи футов, седой, с карими глазами, он носил очки в толстой оправе, которые постоянно сваливались с его костистого носа, но был очень приятным и, вероятно, послужил многим прекрасным семьям. Его звали Обри Реппер, и у него была теплая дружелюбная улыбка. Горничную звали Салли Петерсен – высокая, моложавая женщина лет сорока пяти с большими, в полдоллара, глазами и тонким носом, который нависал над ее губами в линеечку. Я увидела, что для нее горничная – профессия, а не место. Мне она показалась очень ответственным человеком, может, несколько трудным, но высококвалифицированным. Повариха наша оказалась светлокожей квартеронкой, она говорила, что ей шестьдесят, но я подумала, что ей около семидесяти. Она себя называла миссис Свон и сказала, что обычно не сообщает людям своего имени, поскольку оно создавало о ней представление как об очень богатой женщине, – Дельфиния; невысокая, не более четырех с половиной футов ростом, круглолицая, с крупными, как скалки, руками. Но я видела, что в молодости она была очень хорошенькой. У нее были большие черные с поволокой глаза, коралловые губки и зубы, как жемчуг. Большую часть своей жизни она проработала в двух состоятельных креольских семьях. Наверное, она уже ушла на пенсию, а потом ей стало скучно. Как только наняли прислугу, Бо предложил поискать няню для Перл, но мне не хотелось так скоро приставлять к Перл другого человека. – А Жизель сделала бы это немедленно, – напомнил мне Бо. По счастливой случайности, один его друг знал француженку, которая занималась частным репетиторством, а также работала няней и в настоящее время была свободна. Звали ее Эдит Феррер, пятидесяти четырех лет, с негромким голосом, черными с проседью волосами, мягким благородным ртом и теплыми, печальными глазами, которые оживились при виде Перл. Бо пригласил ее прийти к нам в дом на следующий же день. Во время беседы я узнала, что она была замужем, но очень недолго. Ее муж погиб от несчастного случая в поездке, и это нанесло ей такую ужасную травму, после которой она боялась завести другой роман. Она посвятила свою жизнь заботе о чужих детях, и каждый из них заменял ей тех детей, которых у нее никогда не было. Сначала Перл отнеслась к ней с некоторым подозрением, но приятный голос и мягкие интонации миссис Феррер вызвали ее доверие, и вскоре она уже позволила миссис Феррер показать ей, как разобраться с новой картинкой-загадкой. Со всеми этими людьми Бо встретился еще до меня и объяснил им ситуацию: мы очень любим ребенка моей сестры. Вопросов было задано мало, и, поскольку никто из них никогда не видел мою сестру, мне не пришлось разыгрывать никаких представлений. В разговоре с ними Бо подчеркнул, что от них требуется полная конфиденциальность в отношении семьи и ее дел. Каждый, кто начнет болтать, будет немедленно уволен. Мы оба остались довольны людьми, которых наняли. Устройство наших новых жизней, казалось, шло полным ходом, но, не успела я перевести дыхание и расслабиться, Бо сообщил, что прибыли его родители и наш ужин назначен на следующий вечер. Я не узнала толком родителей Бо, когда жила в Новом Орлеане. С самого начала из-за моей мачехи Дафни они обращались со мной как с простолюдинкой. Эти люди гордились своим положением в высшем обществе, их имена постоянно мелькали в колонках светской хроники, а фотографии печатались в газетах с сообщениями о том, что они посетили или спонсировали благотворительные балы и прочие мероприятия. – Ты можешь выбрать из одежды что-нибудь соответствующее твоему характеру, если хочешь, – сказал мне Бо. – Жизель знала, каковы мои родители, и старалась не вызывать у них раздражения своими чрезмерно сексуальными туалетами. Обычно она надевала драгоценности Дафни. И не так сильно красилась. – Я, пожалуй, надену что-нибудь свое. Твои родители вряд ли заметят разницу. – Мне не хотелось даже прикасаться к вещам, принадлежавшим когда-то моей ужасной мачехе, несмотря на то что вещи эти были дорогими и изящными. Мы решили, что будет лучше, если мы оставим Перл дома. У меня дрожали колени, когда мы подъезжали к особняку Андреа на Честнат-стрит, который представлял собой памятник архитектуры, относящийся к пятидесятым годам девятнадцатого века. Он был построен в классическом стиле греческого Возрождения, с двумя балконами на фасаде, подпираемыми ионическими колоннами и украшенными коринфскими колоннами сверху. Бо отметил, как гордится своим домом его отец, никогда не упуская возможности подчеркнуть его историческую значимость для Гарден Дистрикта. – Жизель не проявляла интереса к его лекциям, даже зевнула однажды, когда он говорил о «dep» окнах, – сказал Бо. – А что это такое? Если я не помню… – Не беспокойся об этом. Жизель почти не слушала наши разговоры, и мои родители знали это. Окна «dep» служат как двери, когда открывается деревянная панель под ними. Не волнуйся. Отец не станет водить тебя по дому. Он уже показывал все Жизель и был разочарован ее реакцией. – Значит, Жизель им нравилась не больше, чем я, да? – Да, не очень нравилась, – сказал он улыбаясь. Ему было забавно, а я из-за всего этого нервничала еще больше. Как я должна была себя вести, зная, что его родители не рады его женитьбе на мне? Нас впустил дворецкий, и мы прошли по длинному коридору в гостиную, где ожидали его родители. У его отца, на которого Бо был очень похож, значительно поседели виски, с тех пор как я его видела в последний раз. Бо унаследовал римский нос отца и четкую линию подбородка. Он был чуть выше отца, который сохранил хорошую фигуру для человека своего возраста. Сегодня на нем был белый вечерний пиджак и черная шелковая бабочка. У него был хороший цвет лица и такие, как у Бо, глубокие голубые глаза. Мать Бо, почти такая же высокая, как и его отец, чуть располнела с тех пор, ее светлые волосы были модно причесаны и покрыты лаком. Она никогда не допускала ни малейшего загара, будучи из того поколения людей высшего круга, которые полагают, что загар простит, делает похожим на уличных рабочих, которые проводят большую часть времени на солнце. У нее были красивые изумрудные глаза, которые освещали ее надменное, холодное лицо. – Вы опоздали, – упрекнул его отец, складывая газету и вставая. – Извини. Здравствуй, мама, – сказал Бо и пошел поцеловать ее. Она подставила ему щеку. – Отец. – Он пожал отцу руку. – Это из-за ребенка, – внезапно произнесла я. – Иначе мы были бы вовремя. – Ты ведь говорил, что вы взяли няню, не так ли? – спросила мать Бо. – Да, но… – Она избалованная девчонка, и мне пришлось помогать успокаивать ее, – проговорила я. Это было все равно, что проглотить касторку, но именно этих слов и можно было ожидать от Жизель. Отец Бо вскинул брови. – Ты помогала? Ну что ж, может быть, теперь вы подумаете о том, чтобы завести своих собственных детей в скором времени. Я жду внука. – Если все дети такие, как у моей сестры, то, думаю, я уйду в монастырь, – заявила я. Как будто сама Жизель помимо моей воли произнесла эти слова. Бо усмехнулся, а в глазах его появился озорной блеск. – Ну, думаю, нам следует пройти в столовую. Ужин готов, – сказал его отец. – А что произошло с этой кейджункой? – поинтересовалась мать Бо, когда мы шли в столовую. Бо объяснил как смог. – И вы не надеетесь, что она поправится? – спросил его отец. Прежде чем ответить, Бо быстро взглянул на меня. – Судя по всему, этого не произойдет, – ответил он. – Ну и что же вы намерены делать с ребенком? Почему просто не отправите ее к отцу? – удивилась его мать. – Достаточно того, что Пьер с Дафни однажды уже пытались держать в доме кейджунку. – Пока он очень подавлен, мама. – Неужели нет какой-нибудь кейджунской семьи, которая могла бы за ней присматривать? В самом деле, Бо, вы с Жизель когда-нибудь заведете своих детей и… – Пока все нормально. Правда, Жизель? – Пока, – сказала я. Матери Бо это, кажется, понравилось. – Расскажите нам о своем путешествии по Европе, – попросил Бо, и большая часть вечера прошла в описании достопримечательностей. После ужина Бо с отцом заговорили о делах, а его мать спросила, не хочу ли я посмотреть вещи, которые она купила в Европе. – Хорошо, – согласилась я без особого энтузиазма. Жизель не проявила бы никакого интереса к тому, что было куплено не для нее. Я проследовала за его матерью в спальню, где она показала мне новые элегантные наряды, шляпы и туфли, купленные в Париже. Она с гордостью сообщила, что купила вещи, которые здесь, в Новом Орлеане, только еще войдут в моду в этом году, а затем вручила мне презент. – Я подумала, тебе это понравится, – сказала она. – Мы купили это в Амстердаме. Самое лучшее место для подобных покупок. В коробочке я обнаружила бриллиантовый браслет, изысканный и, я знала, очень дорогой. Но я вспомнила, что Жизель никогда по-настоящему не ценила дорогих подарков и принимала все как должное. – Мило, – протянула я, надевая его на запястье. – Мило? – Я имею в виду… красиво. Спасибо, мама, – сказала я. Ее брови удивленно поползли вверх. Жизель явно никогда так к ней не обращалась. Она с интересом уставилась на меня. Я судорожно сглотнула, нервы были на пределе. – Ну что ж, я рада, что тебе понравилось, – наконец произнесла она. – Давайте пойдем покажем Бо, – предложила я, испытывая огромное желание не оставаться больше с ней наедине. У меня по телу побежали мурашки, и руки покрылись гусиной кожей. – Это очень красиво! – воскликнул Бо с надлежащим энтузиазмом. Его отец кивнул, и мать приняла более удовлетворенный вид. Наконец вечер подошел к концу, я облегченно вздохнула, и мы поехали домой. – По-моему, я наломала дров наверху, – сразу же пожаловалась я Бо. – Я назвала твою мать «мамой» после того, как она подарила мне браслет. – Да, Жизель никогда не называла ее иначе чем мадам Андреа или Эдит. Моя мать не принадлежит к тем, кто симпатизирует другим женщинам, а Жизель не прилагала никаких усилий, чтобы быть хорошей невесткой. Но я думаю, что ты вполне справилась. – Да я почти и слова не сказала за ужином. – Так Жизель себя и вела. Мой отец очень старомоден. Он предпочитает тихих женщин, с одним исключением… Он ничего не имел против Дафни, потому что она была такая ловкая в делах. Собственно, он был от нее в восторге. Думаю, мама немного ревновала. Я не стала говорить этого, но подумала, что из Дафни и отца Бо получилась бы отличная пара. – Как бы там ни было, – сказал Бо, – но мы прошли еще одну проверку. – Он сжал мою руку, глаза его светились счастьем. Он был прав: у нас получалось. Но, когда мы приехали домой, нас ожидало известие, что звонил Поль и просил с ним связаться. – Он сказал, что это срочно, мадам, – доложил Обри. – Спасибо, Обри. Сначала позволь мне проверить Перл, Бо. – Я взбежала вверх по лестнице и застала ее крепко спящей. Миссис Феррер вышла из смежной комнаты, сообщив, что все отлично. Тогда я спустилась в кабинет и позвонила Полю, Бо в это время сидел на диване. – Все обстоит гораздо хуже, чем мы предполагали, – проговорил он так тихо и отчужденно, что казалось, я слушаю незнакомого человека. Слова он выговаривал нечетко, и я подумала, что он, наверное, выпил. – Мой доктор говорит, что это самый тяжелый случай из всех, с которыми ему приходилось сталкиваться. У нее были страшные эпилептические припадки, а сейчас она в глубокой коме. – О нет, Поль. А что сейчас говорит врач? – Он сказал, что если она и выживет, то наверняка у нее навсегда останется повреждение мозга и, скорее всего, будут постоянные припадки. – Какой ужас. Что ты собираешься делать? – А что мне остается делать? Что всем нам делать? Вы с Бо ведь на это и надеялись, так? – ответил он с несвойственной ему горечью. – Нет, – произнесла я слабым голосом. – Что значит «нет»? Разве ты не рассказывала мне, как однажды ходила к Мамаше Вуду, чтобы навести на нее порчу? – спросил он. «Зачем он напоминает мне об этом?» – Это было очень давно, Поль, и я сразу же потом раскаялась. – Ну, очевидно, эта порча все еще действует. Рад за вас обоих, – сказал он. – Поль… – Мне нужно идти. У меня дела, – бросил он и повесил трубку, прежде чем я успела вымолвить слово. – В чем дело? – спросил Бо, видя, как я стою с трубкой в руке и смотрю невидящим взглядом. Сердце стучало, кровь отлила от моего лица. Я рассказала ему то, что сообщил Поль о состоянии Жизель. – Я не понимаю. Это как раз то, о чем я говорил ему с самого начала. – Он этому не поверил. Думаю, он надеялся, что вылечит ее и таким образом вернет меня назад, – сказала я. – Что он собирается делать? – спросил Бо. – Не знаю. Он так странно со мной разговаривал, совсем на него не похоже. Наверное, он напился. – Он дал нам обязательство, – твердо проговорил Бо. – И я заставлю его выполнить это обязательство. Он быстро встал и обнял меня, я положила голову ему на плечо. Он целовал мои волосы, нежно гладил их, опять целовал и шептал на ухо успокаивающие слова. – Все будет хорошо. Все будет замечательно. Так должно быть, – повторял он как заклинание, но от слов Поля кровь застыла у меня в жилах. – Я чувствую себя совершенно разбитой, Бо. Я люблю тебя, хочу быть с тобой и хочу, чтобы Перл была с тобой, но над нами все время висит темное облако, каким бы голубым ни было небо. – Это ощущение пройдет, – пообещал он. – Просто дай себе шанс. – Думаю, нам лучше повидаться с Полем на следующей неделе. Все равно ведь нужно свозить к нему Перл, правда? – Наверное, ты права, – произнес он, но видно было, что идея ему не нравится. Каждый день я звонила Полю, чтобы узнать, как дела. Его почти никогда не бывало дома. Слуги сообщили мне, что он дежурит в больнице. Сначала он не отвечал на мои звонки, а когда наконец начал звонить, говорил со мной все более и более странно, в последний раз, когда мы разговаривали, я едва узнавала его голос. – Она по-прежнему в глубокой коме. Возможно, придется подключить ее к дыхательному аппарату, – проговорил он безжизненным голосом, будто все чувства покинули его, оставив одну только пустую оболочку. – Поль, ты изнуряешь себя. Джеймс сказал мне, что ты почти не бываешь дома, проводишь дни и ночи в больнице. – В такие времена муж должен находиться подле жены, разве ты так не думаешь? – спросил он с холодящим душу смешком. – Ему следует быть у ее постели, держать за руку, тихонько разговаривать с ней, умоляя, упрашивая, побуждая выйти из комы, если не ради него, то ради их ребенка. В больнице все понимают. Меня все жалеют. Даже медсестра сегодня плакала, я видел, как она вытирала слезы, – сказал он. На мгновение мне почудилось, что это я не могу дышать, сердце окаменело и замерло в груди. Я хотела заговорить, но не смогла. Я слышала, как он вздохнул. – Ты ведь никогда не понимала, да? Я имею в виду, по-настоящему. Ты замужем, но что для тебя брак? Удобный союз, который служит твоим собственным эгоистическим целям? – Голос его перешел в свистящий шепот. – Поль, пожалуйста… – Если бы ты только видела ее, Жизель. Она вянет, как цветок, в этой постели, красота ее угасает прямо на глазах. – Что? Как ты меня назвал? – Ты знаешь, что я говорю людям? Я говорю им, что ангелы позавидовали. Они смотрели вниз на нас и видели, какой совершенной была наша любовь. Даже небеса не так совершенны, и поэтому они из зависти сговорились устроить эту трагедию. Слишком романтично для тебя, Жизель? Ты ведь никогда не была романтиком, не правда ли? Кто был мужчина для тебя… партнер в постели, кто-то, кого можно дразнить и мучить. Ты завидовала своей сестре, потому что она была способна любить, а ты – нет, верно? О, как ужасна зависть. Она точит тебя изнутри. Ты увидишь, Жизель. Ты увидишь. Мне жаль тебя и всех женщин мира, которые не способны любить так, как Руби. Мне казалось, что я теряю ощущение реальности. – Поль, почему ты так разговариваешь? Кто-нибудь стоит около тебя? Почему ты говоришь такие вещи? – Почему? Потому что… потому что мне до смерти надоели добрые страдания и плохое наслаждение от всех удовольствий и радостей мира. Вот почему. В любом случае спасибо за звонок. Ты выполнила свой долг. Можешь облегчить свою совесть и вернуться к погоне за собственными удовольствиями. – Поль! – Я устал. Мне нужно выпить и попробовать заснуть. Спокойной ночи, Жизель. О, передай привет своему неотразимому блистательному мужу. Уверен, он считает, что ему повезло, ведь это не его жена смертельно больна. – Поль! – вскричала я, но он уже бросил трубку. Я стояла и держала трубку в руке, как будто это была мертвая птица. Потом осторожно положила ее и побежала искать Бо. Он работал с какими-то деловыми бумагами в кабинете и удивленно поднял глаза. – Что случилось? – быстро спросил он. Я рассказала ему про Поля, про то, что он делал всю эту неделю. Бо подумал минуту и потом пожал плечами. – Похоже, он серьезно и ответственно отнесся к своей роли и хорошо ее играет. Нам следует быть признательными. – Нет, Бо. Ты не понимаешь. Ты не знаешь Поля. Он бы никогда не сказал того, что он мне сказал. Он нездоров. Я хочу поехать завтра в Кипарисовую рощу. Нам надо поехать, Бо. Не пытайся отговорить меня. – Хорошо. Мы это сделаем, – согласился он. – Успокойся. Ты уверена, что он не играет на твоих чувствах, используя их? – Не думаю. Ты не представляешь, как странно он разговаривал, Бо, – сказала я и подняла на него глаза, полные отчаяния. – Он называл меня Жизель и говорил о ней, как о Руби. – Ну и что? Так и было задумано. – Но я не думаю, что кто-то слушал нас. Он не должен был называть меня Жизель. Бо помолчал. – Может, он был просто пьян. Все у него смешалось. – У меня мороз пошел по коже от всего этого, – проговорила я, обхватывая себя руками. – Что мы наделали? Бо, что мы наделали? – Прекрати, – крикнул Бо, вскакивая со своего места. Он схватил меня за плечи, его пальцы казались стальными сквозь тонкую ткань моей блузки. – Сейчас же прекрати это, Руби. Ты устраиваешь много шума из ничего. Он расстроен из-за того, что ты сейчас со мной, и тяжело это переносит. Он привыкнет к этому, и все закончится так, как мы и ожидали. Мы не виноваты в трагедии Жизель. Это случилось, и мы просто воспользовались возможностью. Поль согласился на это, помог все осуществить. Теперь он жалеет себя. Да, мне тоже жаль, но обратного хода нет, и ему придется осознать это и смириться. Как и тебе, – добавил он сурово. Я сдержала слезы и кивнула. – Да, Бо. Я уверена, ты прав. Извини, что устроила истерику. – Эй, ты отлично себя вела. Я понимаю, под каким напряжением ты жила все это время, и ценю это, но нельзя терять самообладание. Я опять кивнула. – Хорошо, Бо. Со мной все в порядке. – Уверена? – Да. Он поцеловал меня в лоб, крепко прижал к себе, целуя щеки и гладя волосы. Потом он ласково заглянул мне в глаза. – Я не позволю, чтобы что-то случилось и уж ни за что не потеряю тебя снова, Руби. Я люблю тебя больше всего на свете. – Мы поцеловались, он обнял меня за плечи и увел из кабинета. У подножия лестницы мы опять поцеловались, я стала подниматься, потом оглянулась и посмотрела на него. Он ответил мне широкой улыбкой. Я глубоко вздохнула и сказала себе, что он прав. Завтра мы поедем к Полю и успокоим его. «Все будет хорошо, – твердила я, поднимаясь по лестнице. – Все будет хорошо». 13. На грани Днем, как только Бо вернулся из офиса, мы отправились в Кипарисовую рощу. Большую часть дороги я молчала, глубоко задумавшись. Бо пытался отвлечь меня разговором о предприятиях Дюма, а когда мы уже почти приехали, сообщил, что звонил Брюс Бристоу и вновь угрожал, что раскроет все темные делишки Дафни, если не получит свою долю наследства. – Что ты ему ответил? – спросила я. – Я сказал, что он может делать все, что хочет, назвал его угрозы блефом. Ходят слухи, что дела у него неважные. Он проиграл большую часть того, что ему удалось получить от имения. Теперь банк грозит отобрать у него жилое здание. – Он вечно будет мешать, как камень в туфле. Думаешь, что вытряхнул его, но, когда опять начинаешь идти, он все еще тут. Бо рассмеялся. – Не волнуйся. Я его вытряхну, – ответил он. – Не такая уж он проблема. Меня немного удивила надменность Бо. Я услышала в его голосе интонации Жизель. Не слишком ли долго он находился рядом с ней? К тому времени, когда мы подъезжали к Кипарисовой роще, небо полностью затянуло серыми облаками. Я чувствовала себя подавленной, и это тягостное ощущение только усилилось от безмолвия, царившего вокруг огромного дома. Кипарисовая роща всегда была похожа на улей, где жизнь била ключом. Поль так гордился своей усадьбой, что не допускал ни единого сорняка в саду. И Бо, и я заметили, что некоторые нефтяные колодцы бездействуют. Казалось, на особняк в бухте, на весь этот райский уголок опустился тяжелый и влажный покров и придавил все своим невыносимым гнетом. – Вид заброшенный, – пробормотал Бо. Сердце у меня дрогнуло и сильно забилось, когда мы остановились перед домом. Перл заснула на сиденье машины. – Я заберу ее, – сказал Бо. Страх, который я испытывала перед возвращением в Кипарисовую рощу в качестве Жизель, оправдался. Вдруг я оказалась чужой среди всего, что раньше было дорогим моему сердцу. Теперь мне нужно было звонить в звонок и ждать, а обитатели этого дома обойдутся со мной как с посторонней. Сердце же будет разрываться от желания крикнуть правду. Бо почувствовал мое волнение и, держа на плече спящую Перл, сжал мне руку и ободряюще улыбнулся. – Не переживай так. Все будет хорошо, – сказал он, но неловкость сковала все мое существо. Мы подошли к парадной двери и позвонили. Несколько мгновений спустя нас приветствовал Джеймс. По выражению его лица и по тому, как потускнел его взгляд и углубились складки на лице, я поняла, что он очень опечален и подавлен. Наши слуги близко принимали к сердцу все, что касалось нас, а наши настроения всегда передавались им. – Здравствуйте, Джеймс, – произнесла я не в силах воспроизвести снисходительный тон, свойственный Жизель, когда она обращалась к слугам, были ли то ее слуги или чужие. Джеймс посмотрел на меня пустым, ничего не видящим взглядом. Он явно не узнал меня, настоящую, по голосу, да и могло ли ему прийти в голову, что я – это и есть Руби, а не моя сестра Жизель, которую, я знала, он недолюбливал. – Добрый день, мадам, месье, – сказал он, слегка наклоняя голову. При виде Перл его глаза немного оживились. – А как малышка? – Прекрасно, – ответила я. – Месье Поль дома? – спросил Бо. – Он совсем недавно вернулся из больницы, – ответил Джеймс, отступая назад. – Мадемуазель Тейт и мадам Пайтот находятся с ним в кабинете. – Я посмотрела на Бо. Сестрам Поля впервые предстояло увидеть меня в качестве Жизель. Джеймс провел нас по коридору. Какие странные ощущения владели мной, когда я шла по дому и смотрела на вещи, которые когда-то были моими. Я взглянула на лестницу, ведущую к моей бывшей спальне. Мы с Бо еще раз обменялись взглядом, и я увидела, насколько он обеспокоен из-за меня теперь, когда я снова оказалась в этом доме. Я чувствовала, что лицо мое пылает. Сердце бешено стучало в груди, но я сделала глубокий вдох и кивнула. – Со мной все в порядке, – шепнула я. Джеймс задержался у двери в кабинет. – Месье и мадам Андреа, – объявил он и отступил. Поль сидел на диване, забившись в угол, со стаканом бурбона в руке; волосы взъерошены, а вид такой, будто он спал в одежде. Жанна сидела напротив него с красными от слез глазами, а Тоби – на другом конце дивана с мрачным видом, сложив руки на коленях. Но глаза Жанны просияли, когда она подняла на нас взгляд, и сердце у меня екнуло. Неужели она поняла, что это я, а не моя сестра? Я почти желала, чтоб так и было. Однако она оживилась не из-за этого. Она увидела Перл. – Малютка! – вскрикнула она и встала. – Как она? – Прекрасно, – ответил Бо. Перл, поняв, что речь идет о ней, подняла головку и повела носиком, как кролик. – О, моя любимая, моя сладкая Перл, – запричитала Жанна. – Дайте мне подержать ее. Бо передал ей малютку, и Перл сразу же ее узнала. Она улыбнулась, и Жанна осыпала ее щеки поцелуями, нежно тиская. – Ну надо же, – сказал Поль, – какая неожиданная честь, месье и мадам Андреа во плоти. – Губы его насмешливо скривились. – Есть какие-нибудь новости, Поль? – быстро спросила я, игнорируя его сарказм. – Новости? – Он посмотрел на Тоби, притворяясь, что задает обычный, дежурный вопрос. – Есть новости, Тоби? – Изменений к лучшему нет, – печально сказала Тоби. – Собственно, сегодня утром решили подключить ее к дыхательному аппарату. – Хочешь выпить, Бо? – спросил Поль, Поднимая свой бокал. – Нет, нет, спасибо. – Слишком ранний час для вас, креолов? – съязвил он. – Поль, – отчеканила Жанна, – почему ты не поздороваешься со своим ребенком? Поль мгновение пристально смотрел на Перл, потом кивнул. – Поднеси ее ко мне, – попросил он. Жанна подошла, но Поль не взял малышку, а только потянулся и погладил по головке, прежде чем поцеловать в щечку. Потом он выпрямился и тяжело вздохнул, казалось, было слышно, как стучит его сердце. – Я пойду погуляю с малышкой и покормлю ее, – быстро сказала Жанна. – Хорошая мысль, – поднялась Тоби. – А я пойду поговорю с Летти и посмотрю, что можно для вас приготовить. – Не надо никого беспокоить, – сказал Бо. – Никого беспокоить? – Поль возвел кверху глаза и расхохотался. – Разве здесь кого-нибудь побеспокоили? Тоби задержалась перед нами и печально улыбнулась. – Он сильно пьет с тех пор, как Руби отвезли в больницу, – объяснила она, – перестал заниматься делами и сидит здесь, купаясь в жалости к самому себе. Родители просто с ума сходят, особенно мама. Она не ест, не спит, тревожась о нем. Может, вы хоть как-то на него повлияете, – прошептала она. – Извините. – Ничего, – сказал Бо. – В чем дело? – вскричал Поль. – Кто-то сказал «ничего»? Когда Тоби вышла, я пересекла комнату и встала перед Полем, сложив руки на груди и гневно глядя на него. – Что ты пытаешься доказать, Поль? Что ты с собой делаешь? – Ничего. Ничего я не доказываю. – Он воздел руки кверху и пожал плечами. – Просто принимаю то, что уготовила мне Судьба. С самого начала я гонялся за мечтой. И каждый раз, когда я думал, что превратил ее в реальность, налетала Судьба и развеивала мечту по бухте как какую-нибудь болотную грязь. – Он умолк, пристально посмотрел на меня, и глаза его странно и мрачно сузились. – Ты не знала бабушку Руби, Кэтрин, а она бывало говаривала, что если плыть против течения, то можно утонуть, – сказал Поль. Он как будто воткнул кинжал мне в ребра. – Прекрати, Поль. Прекрати переигрывать. Мы втроем знаем правду. Незачем так притворяться перед нами. – Правду? Ты заговорила о правде? Смешно слышать это из твоих уст или из чьих-нибудь еще, если уж на то пошло, – добавил он и опять возвел глаза кверху. – В чем заключается правда? В том, что любовь – это жестокий меч, который мы поворачиваем внутри себя в изощренной пытке? Или это дано лишь немногим избранным, – продолжал он, не сводя глаз с Бо, – быть счастливыми на этой земле? Под какой звездой вы родились, что вам дано познать такое счастье, месье Бо Андреа? – У меня нет на это ответа, Поль, – тихо произнес Бо. – Но я твердо знаю, что ты должен сдержать обещание, которое дал Руби. – О, я всегда выполняю свои обещания, – сказал он, глядя теперь на меня. – Я не из тех, кто их нарушает. – Поль, пожалуйста… – Ничего, – пробормотал он и залпом допил свой напиток. – Мне надо прилечь. – Он встал, пытаясь удержаться на ногах, плюхнулся опять, собрался с силами и встал еще раз. – Чувствуйте себя как дома. Мои сестры присмотрят за вами. Я в отчаянии взглянула на Бо. – Эй, Поль, послушай, – попытался Бо его урезонить, – давай теперь мы поможем тебе с этой ношей. Мы понимаем, что ты слишком много на себя взял. Давай перевезем Жизель в больницу в Новом Орлеане и… – Перевезем ее в Новый Орлеан, чтобы облегчить мою ношу? – Он покачал указательным пальцем перед лицом Бо. – Ты говоришь о женщине, которую я люблю. – Он пошатнулся и расплылся в улыбке. – Я поклялся беречь ее и не расставаться в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. – Поль… Он оттолкнул меня. – Мне нужно прилечь, – буркнул он и, спотыкаясь, вышел из комнаты. – Пусть поспит, – сказал Бо. – Протрезвеет и будет более разумным. Я кивнула, но минуту спустя мы услышали, как Поль грохнулся на лестнице. Мы подбежали и увидели, что он скатился со ступенек и лежит, распростертый, у основания лестницы. Джеймс уже был рядом, стараясь поднять его. – Поль! – закричала я. Бо помог Джеймсу поставить его на ноги. Они положили его руки себе на плечи и потащили вверх по лестнице, и голова его болталась. Я села на скамью в холле и закрыла лицо руками. – С ним все в порядке, – заверил меня Бо, когда вернулся. – Мы с Джеймсом уложили его в постель. – Это ужасно, Бо. Нам нельзя было вовлекать его в эту авантюру. Не знаю, о чем я думала. – Он сам хотел сделать это; и так было проще. Мы не можем винить себя в том, что он так себя ведет. Было бы то же самое, если бы ты просто ушла, Руби. Через некоторое время он придет в себя. Вот увидишь. – Не знаю, Бо, – простонала я, уже готовая сдаться и раскрыть наш искусный план. – Теперь у нас нет другого выбора, кроме как держаться до конца. Будь сильной, – твердо сказал Бо, затем выпрямился и улыбнулся при виде приближающихся Жанны и Перл. – Она все время звала свою маму. Это так печально. Я не могу этого вынести, – простонала Жанна. – Позволь мне взять ее, – сказала я. – Ты знаешь, – проговорила Жанна, возвращая мне Перл, – я думаю, она считает, что ты – Руби. Представить себе не могу, как это ребенок может так ошибаться. Мы с Бо тревожно переглянулись, а потом Бо улыбнулся. – Просто у нее все перепуталось из-за такой стремительной смены событий: путешествие, новый дом, – сказал Бо. – Вот поэтому я хочу предложить вам, чтобы вы оставили ее со мной. Я знаю, как обременителен маленький ребенок, но… – О нет, – резко ответила я. – Она вовсе не обременительна. Мы уже взяли няню в помощь. – В самом деле? – Она состроила гримаску. – Тоби так и говорила. – Ну и что? А почему бы нет? – быстро спросил Бо. – О, я не имела в виду, что нельзя. Вероятно, я бы тоже так поступила, если бы я… – Все готово. Мы можем поесть в патио, если не возражаете, – сказала Тоби, появляясь за Жанной. – Прекрасно! – воскликнул Бо. – Жизель? – Он посмотрел на меня, и я вздохнула. Настоящей причиной было напряжение и горечь от того, что я увидела Поля таким, но сестры Поля подумали, что я раздражена, как это было свойственно Жизель. Они переглянулись и постарались скрыть усмешку. – Все в порядке, – произнесла я с большим усилием. – Не так уж я и голодна. У меня всегда портится аппетит от длинных поездок, – пожаловалась я. По иронии судьбы, большим облегчением было вернуться в оболочку Жизель. По крайней мере, меня не тяготила совесть. Впервые до меня дошло, почему Жизель была именно такой: она никогда не испытывала печали по поводу чужой боли. На минуту я даже позавидовала ее эгоизму. Для Жизель мир был огромной площадкой для игр, полной чудес и удовольствий, и все, что угрожало этому миру, она решительно отторгала. Может быть, она была не так уж и глупа. Только вот мне вспомнилось, что сказала однажды бабушка Кэтрин: «Самые одинокие люди – это те, которые были настолько эгоистичны, что в осень их жизни все от них отвернулись». Интересно, осознавала ли это Жизель теперь, провалившись в темный туннель беспамятства, если, конечно, она вообще еще что-нибудь осознавала. После ленча, уложив Перл спать, мы с Бо сидели на воздухе с сестрами Поля, потягивая кофе со взбитыми сливками, и слушали, как они жалуются на его поведение и сетуют о том, что их мать сама не своя из-за этого, никого не принимает и не выходит из дома. – А она ездила в больницу навестить Руби? – спросила я, не в силах сдержать любопытство. – Мама ненавидит больницы, – сказала Тоби. – Она Поля рожала дома, потому что не выносит вида больных людей, а это были трудные роды. Папе пришлось умолять ее поехать в больницу, когда она рожала нас. Мы с Бо понимающе переглянулись, зная, что это была часть обмана, придуманного родителями Поля, чтобы скрыть, кто была его настоящая мать. – А вы вдвоем поедете в больницу навестить Руби? – спросила Жанна. Я сначала представила себе, как могла отреагировать на такой вопрос Жизель, а затем ответила: – А зачем? Она ведь все время спит, разве нет? Тоби и Жанна переглянулись. – Все-таки она твоя сестра… умирающая, – сказала Жанна и разразилась слезами. – Извините. Я ничего не могу поделать. Я очень любила Руби. Тоби бросилась к ней с объятиями, покачивая и утешая ее, и бросала на нас укоризненные взгляды. – Может быть, нам следует съездить в больницу, Бо, – быстро проговорила я и встала со стула. Я больше не могла ни сидеть там с ними и притворяться бесчувственной, ни переносить их горе, вызванное, как они считали, предательством с моей стороны. Бо пошел вслед за мной в дом. Он нагнал меня в кабинете, где я горько расплакалась, и слезы ручьями текли по моим щекам. – О Бо, нам не следовало приезжать сюда. Не могу вынести всего этого горя. Мне кажется, что все это – моя вина. – Это нелепо. Как это может быть твоя вина? Ведь не ты же вызвала болезнь Жизель, правда? Ну… не ты же? Я потупилась и горько вздохнула. – Поль напомнил мне о том, как однажды я пошла с Ниной Джексон к Мамаше Вуду, которая навела порчу на Жизель. Может, эта порча никогда не переставала делать свое дело. – Ну, Руби, ты же не можешь серьезно верить… – Нет, верю, Бо. Я всегда верила в сверхъестественные силы, которыми обладают некоторые люди. Это было у моей бабушки Кэтрин. Я видела, как она исцеляла людей, давала им надежду простым прикосновением рук. Бо состроил скептическую гримасу. – Ну и что ты хочешь делать? Хочешь поехать в больницу? – Да, мне нужно поехать. – Хорошо, поедем. Хочешь подождать, пока проснется Перл или… – Нет. Попросим Жанну и Тоби присмотреть за ней до нашего возвращения. – Прекрасно, – согласился Бо. – Я сейчас вернусь. Мне нужно кое-что взять, – проговорила я и повернулась, чтобы уйти. – Что? – Кое-что, – твердо произнесла я и быстро поднялась по лестнице в свою прежнюю спальню, проскользнув в нее, никем не замеченная, подошла к комоду и открыла нижний ящик, где хранила пучок пятилистника, который мне дала однажды Нина Джексон, чтобы отгонять зло, и десятицентовик с продернутым шнурком, который я должна была носить на лодыжке на счастье. Потом я подошла к двери в смежную комнату, слегка приоткрыла ее и взглянула на Поля. Он крепко спал в своей постели, прижимая к себе подушку. Над изголовьем как икона висел мой портрет в серебряной раме. Это грустное зрелище вновь вызвало слезы у меня на глазах, а в груди так заломило от тяжкой печали, что мне стало трудно дышать, как будто я балансирую на краешке кипящего котла и только от меня зависит, свариться в нем или устоять. Я тихо закрыла дверь и вышла из спальни. Бо ждал у подножия лестницы. – Я уже говорил с Жанной и Тоби, – сообщил он. – Они присмотрят за Перл, пока мы не вернемся. – Хорошо, – произнесла я. Бо не спросил, зачем я ходила наверх. Мы поехали в больницу, узнали, где лежит Жизель, и прошли в ее отдельную палату. Нанятая Полем медсестра сидела на стуле у кровати и вышивала. Она подняла глаза и разинула рот от удивления. – Мистер Тейт говорил мне, что у его жены есть сестра-близнец, но я никогда не видела таких похожих близнецов, – проговорила она, не в силах отвести от меня взгляда. – Не так уж мы и похожи, – сурово сказала я. Жизель непременно сказала бы что-нибудь в этом роде и заставила бы ее почувствовать себя неловко. Сестра попросила разрешения выйти на время нашего посещения, да я и сама хотела, чтобы она ушла. Как только она вышла, я подошла к кровати Жизель. Из носа у нее торчали кислородные трубки, руки безжизненно лежали поверх одеяла. Глаза были закрыты, и она казалась еще меньше и бледнее, чем я видела ее в последний раз, даже волосы у нее потускнели. Цвет лица был похож на брюшко мертвой рыбки. Бо сделал шаг назад, когда я взяла руку Жизель и уставилась на нее. Не знаю, чего я ожидала, но она не проявляла никаких признаков жизни. Наконец, вздохнув, я достала пучок травы пятилистника и положила ей под подушку. – Что это? – спросил Бо. – Это однажды дала мне Нина Джексон. Растение с листочками, разделенными на пять частей. Оно приносит спокойный сон и отгоняет любое зло, которое могут причинить пять пальцев. – Что? Ты шутишь! – У каждой частички есть свое предназначение: удача, деньги, мудрость, власть и любовь. – И ты действительно в это веришь? – спросил он. – Да, – ответила я, затем подняла одеяло и быстро привязала мой талисман-десятицентовик к лодыжке Жизель. – Что ты делаешь? – Это тоже приносит удачу и отгоняет зло, – сказала я ему. – Руби, как ты думаешь, что они тут подумают, когда обнаружат эту ерунду? – Они, вероятно, подумают, что приходил кто-то из друзей моей бабушки и сделал это. – Надеюсь. Жизель-то уж точно ничего бы такого не притащила. Она всегда смеялась над этими вещами, – напомнил он мне. – Я должна была это сделать, Бо. – Хорошо. Давай не будем здесь слишком долго оставаться, Руби, – нервно проговорил он. – Нам нужно вернуться в Новый Орлеан не слишком поздно. Я немного подержала руку Жизель, прочла мысленно молитву и дотронулась до ее лба. Мне показалось, что веки ее дрогнули, но, может быть, во мне говорила надежда или воображение. – До свидания, Жизель. Мне жаль, что мы никогда не были настоящими сестрами. – Я почувствовала слезу у себя на щеке и дотронулась до нее кончиком указательного пальца правой руки. А потом приложила палец к ее щеке и смочила ее. «Может быть, теперь, наконец, она поплачет и по мне тоже», – подумала я, быстро отвернулась и выбежала из комнаты прочь от вида моей умирающей сестры. Поль еще не встал, когда мы вернулись, но Перл уже проснулась и играла в кабинете с Жанной и Тоби. Ее глазки просияли счастьем, когда она увидела, что я пришла. Я хотела броситься к ней и нежно обнять, но Жизель бы этого не сделала, сказала я себе, и постаралась сдержать свои эмоции. – Нам надо возвращаться в Новый Орлеан, – резко сказала я. – Как там в больнице? – спросила Тоби. – Как будто разговариваешь сама с собой, – ответила я. По иронии судьбы, это было правдой. Обе сестры кивнули с одинаково меланхоличными лицами. – Ты можешь оставить ребенка со мной, – предложила Жанна. – Я не возражаю. – О нет. Мы не можем так поступить, – отказалась я. – Я обещала своей сестре смотреть за ней. – Ты? Обещала Руби? – В момент слабости, – сказала я, – но мне надо сдержать обещание. – Почему? Ведь ты же не любишь детей, не так ли? – спросила с презрением Тоби. Я поискала взглядом поддержки у Бо. – Мы уже наняли няню, – проговорил он. – Все устроено и налажено. – Уж, наверное, тетя лучше будет смотреть за ней, чем няня, – парировала Жанна. – А я что, по-твоему, какая-то шелупонь? – отрезала я. Когда дело заходило о том, чтобы удержать Перл, я не уступала своей сестрице в твердости и наглости. – Ну я просто имела в виду… для меня это не составит труда. – И мне не составит, – парировала я. – Перл! – Я протянула руки, и она побежала ко мне. – Скажите Полю, что мы ему позвоним попозже. Я поспешила выйти с Перл на руках, прежде чем возникнет какая-нибудь новая проблема. Лицо мое залила краска, а глаза расширились от надвигающейся истерики. – Не переживай, – сказал Бо, когда все мы были уже в машине. – Ты прекрасно справилась. Все было нормально. Я не успокоилась, пока мы не проехали значительную часть пути. Дождь, который целый день висел над головой, наконец обрушился на землю и лил сплошной стеной не переставая весь оставшийся путь до Нового Орлеана. Небо над городом прорезали вспышки молний, а раскаты грома были так оглушительны, что мы содрогались от них внутри машины. Я обрадовалась, когда мы наконец добрались до дома. Обри встретил нас с длинным списком телефонных звонков, и мы увидели, что неоднократно звонил Брюс Бристоу. – Ясно, что придется круто обойтись с ним, чтобы отвязаться, – сказал Бо и со злостью смял в кулаке бумажку с сообщением. Но меня эти проблемы занимали меньше всего. Перл после поездки едва держалась на ногах и не могла ничего есть, а я была измотана и душевно, и физически. Я положила ее спать, приняла горячую ванну и забралась в постель сама. Потом я услышала, как в спальню поднялся Бо, но никак не отреагировала, когда он улегся рядом со мной, и через несколько минут мы оба уснули. В последние дни меня не покидало нервное напряжение и постоянная тревога. Часы казались мне днями, а дни – месяцами. Я вдруг останавливалась и тупо смотрела на часы, пораженная тем, что прошло всего лишь несколько минут. Каждый раз, когда звонил телефон, я вскакивала, сердце замирало, а потом начинало бешено биться, но обычно это звонили друзья Жизель. Я была резка с ними со всеми, и вскоре большинство перестало утруждать себя звонками. Однажды мне позвонила Полин, чтобы сказать, что я теряю всех своих друзей, отталкивая их от себя одного за другим. – Все говорят, что ты стала еще заносчивей, чем всегда, – сообщила она мне. – Считаешь, что слишком хороша, чтобы беседовать по телефону, а в гости вообще уже никого не приглашаешь. – В данный момент меня беспокоят более серьезные вещи, – отрезала я. – Разве тебе безразлично, что ты растеряешь всех своих друзей? – Да никакие они мне не друзья и никогда ими не были. Единственное, что их заботит, – это то, что они могут от меня получить, – отрезала я. – Это и ко мне относится? – спросила она с обидой. – Если обувь впору, можешь ее носить, – ответила я. – Прощай, Жизель. Надеюсь, ты счастлива в своем собственном мире. – И она сердито бросила трубку. Прошло всего несколько недель, а я уже отвадила почти всех приятелей Жизель, люди эти мне все равно не нравились, а сделала я это в такой манере, которая никому не показалась странной. Бо забавлялся и радовался. Фактически это было единственное светлое пятно за все мрачные дни, последовавшие за нашим визитом в Кипарисовую рощу. Когда бы я ни звонила, к телефону подходили либо Жанна, либо Тоби. Поля никогда не было. Они тоже разговаривали со мной весьма холодно. Состояние Жизель оставалось без изменений. Тоби, которая больше была склонна к издевкам, чем Жанна, сказала: – Это ведь только вопрос времени. Надеюсь, смерть твоей сестры не особенно расстроит намеченные тобой планы. Я знаю, как важен для тебя твой календарь светской хроники. Про себя я думала, что Жизель заслужила эти упреки, но держала язык за зубами, хотя мне все равно было больно. Последний телефонный разговор она завершила так: «Не знаю, почему мой брат не требует, чтобы ты привезла Перл домой, где ей место, но думаю, ему следует это сделать». Как могла я ей сказать, что Поль не может настаивать на возвращении в дом ребенка, к которому не имеет никакого отношения? – Побеспокойся о себе, Тоби. По-моему, тебе есть чем заняться, – огрызнулась я и закончила разговор. На сердце было тошно после этого, и, когда я рассказала все Бо, он печально кивнул. – Пройдет время, и страсти улягутся, – предрекал он, но мне от этого было не легче. – Мне иногда кажется, что я попала в паутину, Бо. Чем яростней я пытаюсь освободиться, тем больше запутываюсь. – Скоро все это кончится, и мы займемся своей жизнью. Вот увидишь, – заверил он, однако у меня такой уверенности не было. Жизнь давно доказала, что способна на разные выверты, когда мы меньше всего этого ожидаем. Через два дня произошел именно такой случай. Я неплохо играла роль своей сестры перед ее друзьями и приятелями, оттолкнув их от себя, и держалась подальше от ее поклонников. Вряд ли кто-то из них способен был заметить разницу. Конечно, никто и не ожидал такой подмены. Да и кому бы захотелось стать такой, как Жизель? Я же мечтала, что со временем, постепенно, изменю характер своей сестры настолько, чтобы он походил на мой собственный, и мы с Бо даже переедем в другое место, может, другой город, и начнем новую жизнь без всякого обмана. Я работала в студии, когда в дверь постучал Обри и сообщил, что ко мне пришел посетитель. Прежде чем я успела спросить, кто это, за ним появился Брюс Бристоу. Муж моей мачехи выглядел так, будто постарел на много лет, с тех пор как я его видела в последний раз. Его темно-каштановые волосы тронула седина, виски стали совсем седыми, а под глазами легли темные круги. Он сильно похудел, ссутулился, лицо осунулось, некогда игривые глаза глубоко запали, на нем был мятый замусоленный костюм, галстук – весь в пятнах, обтрепанный ворот рубашки расстегнут. На левой щеке – следы недавней драки. Он стыдливо улыбнулся и вошел. Воздух тут же наполнился запахом перегара. – Пытаешься выдать себя за свою сестру? – Он рассмеялся. Теперь, когда он подошел ближе, я увидела, как налиты кровью его глаза, и поняла, почему он едва ворочает языком. – Ты пьян, Брюс. Немедленно убирайся, – приказала я. – Не т-так б-быс-тро, – сказал он. Какое-то время он стоял, шатаясь, то закрывая, то открывая глаза. – Ты и твой муш-ш, может, думаете, что вы такие ушлые, но лучше вам выслушать меня, прежде чем вы примете решение, о котором пожалеете. – О решении вышвырнуть тебя из нашей жизни я никогда не пожалею, – выпалила я, и, поскольку это полностью соответствовало действительности, слова прозвучали так злобно, как если бы это сделала сама Жизель. Он резко дернул головой, но опять нагло ухмыльнулся. – Итак-к, что же ты т-тут делаеш-шь? – Он, не мигая, смотрел на полотно. – Ты же вообще не умеешь рисовать. Ты же – сестрра без таланта, помнишь-шь? – Он разразился резким хохотом и едва удержался на ногах, ухватившись за спинку стула. – Я помню, как я тебя презирала. Когда умер мой отец, ты, как пиявка, прилип к семье, чтобы отсосать что можно. Но теперь с этим покончено, и что бы ты ни сказал, как бы нас ни запугивал, обратного пути для тебя нет. Теперь уходи, пока не вернулся Бо. Его улыбка стала шире, и в уголках губ показалась слюна. – Ты не всегда так стремилась отослать меня, – сказал он, придвигаясь ближе. Я отступила в сторону, все еще держа в руке кисть, как меч, разделяющий нас. Мгновение он бессмысленно смотрел на меня, моргая глазами и усиленно пытаясь сфокусировать свой взгляд. Потом опять покосился на полотно. – Што-то не ош-шень расстроена, што сестре так плохо, – пробормотал он. – А мне-то, собственно, что? Она бы очень расстроилась, если бы я оказалась в больнице? – Ты знаешь, что расстроилась бы, – тихо ответил он и на секунду прикрыл глаза. Потом резко открыл их, как будто какая-то мысль достучалась в его затуманенный мозг. – Что-то ты на себя не похожа. – Он опять посмотрел на полотно. – Эт-то слишком хорошо для тебя. Это тут раньше было? – Да. – Я так и думал. Хочу сказать, подумал так. – Он еще раз ухмыльнулся, а потом посерьезнел, насколько это было в его силах, стараясь поправить галстук и принять надлежащую позу. – Я хочу, чтобы ты помогла мне убедить Бо проявить больше здравого смысла относительно наследства семьи. Мне известны кое-какие махинации Дафни с налогами, и я собираюсь обратиться в правительство и разоблачить их, – пригрозил он. – Давай, иди. Руки-то у тебя тоже нечисты, не так ли? Ты только разоблачишь себя, каким ты был и кем, вероятно, остался. Он доверительно понизил голос: – Да-а, но ведь ты знаешь, как бывает, когда кто-то предоставляет улики государству. Это смягчает его судьбу. Я уж позабочусь, чтобы на это имение наложили колоссальные штрафы. Каково тогда будет тебе и твоему великосветскому муженьку, ха? – У нас все будет в порядке. Убирайся, Брюс, пока я не велела Обри вызвать полицию. Он насмешливо повел глазами. – А если я расскажу твоему мужу о том, как навещал тебя, когда ты принимала пенистую ванну? Помнишь, как я тер тебе спинку, делал массаж, а потом… – Я ему уже все рассказала, – выпалила я. Он тупо уставился на меня. – Я тебе не верю. – И не надо. Мне плевать. Убирайся, и все. Моя решимость и отсутствие страха раздражали его и сбивали с толку. – Я забрал отсюда кое-какие бумаги. Предупреждаю вас обоих. Я могу обосновать свои обвинения. – Тогда иди и обосновывай. – Ты сошла с ума. Вы оба сошли с ума. – Он еще какое-то время стоял, уставившись на меня, а потом вновь взглянул на полотно. Одна из его бровей удивленно полезла вверх. Мой отпор быстро его отрезвил и заставил думать. – Это – не старая картина. Краска еще влажная. Как ты это сделала? Ты не можешь этого сделать. – Он впился в меня немигающим взглядом, как змея. – Здесь что-то не так. – Слова вылетали, как пули. – Вон! – завопила я. – Вон! Глаза его вспыхнули многообещающей догадкой: – Ля Руби, – сказал он. – Ты – Ля Руби. Что происходит? – Вон, – гаркнула я на него, и он поднял руки вверх. Именно в этот момент в дверях появился Бо. Он влетел в комнату, схватил Брюса за шиворот и грубо повернул его к двери. – Что ты делаешь в нашем доме! Я ведь говорил тебе, чтобы ты не ходил сюда, так? – Он подтолкнул его к двери. Брюс удержал равновесие и оглянулся на нас. Лицо его было искажено гневом. – Что это вы двое задумали, а? Это – не Жизель. Я знаю Жизель. У нее взгляд тверже. – Ты смешон, – заявил Бо, но без особой уверенности. Но Брюс уже взял след. Он ощерился: – Это какая-то афера, чтобы вам двоим получить побольше денег, что-то в этом роде, не правда ли? Всем расскажу. – Валяй, – сказал Бо. – Все так сразу и поверят словам пьяницы, жалкого игрока. Весь город говорит о тебе и о том, как ты деградировал. У тебя такая же репутация, как у подзаборного пьяницы. Брюс кивнул. – Ладно. Я найду доказательства, вот что я сделаю. Если только вы не возьметесь за ум и не дадите мне то, что и так принадлежит мне по праву. Через пару дней я вам позвоню и увидим, захотите ли вы остаться жадными умниками, – пригрозил он. – Убирайся вон, пока я не свернул тебе шею, – прорычал Бо, надвигаясь на него. Бо следовал за ним до самой парадной двери, открыл ее и вытолкнул его. Прежде чем закрылись двери, Брюс успел прокричать еще одну, последнюю угрозу. – Весь город скоро узнает, что вы затеяли! – крикнул он, потрясая кулаком. Бо захлопнул дверь перед его лицом. – Все в порядке, Обри, – сказал он. – Все под контролем. – Очень хорошо, сэр. – Обри удалился, и Бо прошел следом за мной в гостиную. – Не изводи себя из-за него, – проговорил он после того, как я села. Сердце у меня громко стучало, и я чувствовала, что кровь ударила в лицо. – Я хочу сказать, что никто не поверит ни одному его слову. Ты бы только послушала, что о нем сейчас говорят. – Как могла Дафни сойтись с таким человеком после того, как была замужем за моим отцом? – задумчиво произнесла я. – Ты же сама говорила, что она использовала людей, а потом вышвыривала их, как ненужное барахло, – ответил Бо. Он подошел ко мне, сел рядом и взял за руку. – Нельзя позволить ему мучить тебя, Руби. – Но как он узнал? Из всех людей один он посмотрел и узнал… пьяница? – Я взглянула на Бо и сама ответила на свой вопрос: – У него были интимные отношения с Жизель. Она играла им, я уверена. – Вполне возможно, – сказал Бо. – Он всегда заигрывал со мной, близко подходил, брал за руки, заглядывал в глаза. Я терпеть этого не могла; от него всегда несло луком или еще чем-то, а мне нужно было быть вежливой, но твердой. А тут моя картина… Нельзя было допускать, чтобы он увидел мою картину. Именно это все выдало. – Какая разница, что ему известно или не известно, что он сделал и чего не сделал? Он – потерявший уважение человек, а в этом городе, если не пользуешься уважением, ты не имеешь голоса. Поверь мне, я сумею удержать его в узде, – пообещал Бо. – Ничего не выйдет, Бо, – возразила я, качая головой. – Если домик стоит на курьих ножках, его снесет первое наводнение. Мы пытаемся построить новую жизнь на фундаменте из лжи. Она вернется и будет преследовать нас. – Только если мы допустим это, – настаивал он. Он обнял меня за плечи. – Давай отдохни. Позже ты почувствуешь себя лучше. Мы пойдем в какой-нибудь хороший ресторан и отменно поужинаем, да? – Не знаю, Бо, – сказала я с глубоким вздохом. – Ну а я знаю. Делай так, как доктор прописал, – проговорил он, вздыхая, и помог мне подняться. Над мраморной каминной доской все еще висел портрет Дафни, с которого пристально смотрело красивое лицо цвета слоновой кости с надменным самодовольным выражением. Мой отец боготворил эту красоту, и ее портреты были развешаны по всему особняку. «Помни, дитя, дьявол во всех своих проявлениях зачаровывает нас, – предупреждала бабушка Кэтрин. – Нас притягивает к нему, как притягивает ребенка пламя свечи, искушая дотронуться кончиком пальца до огня, но только для того, чтобы обжечься». Как я молилась, чтобы мы с Бо не обожглись этим пламенем. 14. Тени прошлого Бо, очевидно, был прав в отношении Брюса и реакции общества на его дела и поступки. Он полностью утратил всякий авторитет в мире бизнеса, и банк лишил его главного средства существования – жилого здания. Каким-то образом он находил деньги на выпивку, но что бы он кому ни говорил – все воспринималось как жалкая попытка навредить семье Дюма. Те, кто знал его, когда он был женат на Дафни, помнили, с каким высокомерием она обращалась с ним. К нему относились как к еще одному украшению на ее руке, очередной прихоти. Наконец, однажды Бо позвонил и сообщил, что слышал, будто Брюс переехал в Батон Руж, где через одного своего приятеля получил должность управляющего небольшим отелем. – Так что мы от него избавились, – сказал Бо, но я чувствовала, что Брюс Бристоу не уйдет так просто из нашей жизни. Он был как рой болотных москитов. Иногда они исчезают, но вы знаете: однажды они вернутся и опять будут вам докучать. Тем временем ситуация в Кипарисовой роще оставалась неизменной. Жизель по-прежнему находилась в коматозном состоянии, у Поля выдавались неплохие дни, когда он занимался делами, был разумен, но, по словам Тоби и Жанны, большую часть времени проводил, предаваясь унынию и жалости к себе. Жанна сказала мне, что он даже наведывался в старую хибару бабушки Кэтрин. – Хибару! Зачем ему надо было ездить туда? – спросила я, чувствуя, как меня окружают тени прошлого. – Для него это стало чем-то вроде паломничества, – сказала она тихим печальным голосом однажды по телефону. – Что ты имеешь в виду? – Ему все равно, ухаживают ли здесь, в Кипарисовой роще, за садами, газонами, кустами, но он возит каких-то рабочих в хибару, чтобы там косили траву, сажали новую и ремонтировали дом. – Она умолкла. – Он даже провел там несколько вечеров. – Вечеров? – Я почувствовала, что мое постоянное беспокойство растет. – Спал там, – поделилась она. Сердце у меня замерло, а потом тяжело застучало. – Спал в хибаре? Жанна приняла изумление в моем голосе за отвращение. – Я знаю, как это должно быть противно тебе, Жизель. Он не признается в этом. Как будто действительно забывает, что делает, – продолжала она, – но мы с мужем однажды поехали туда и видели тусклый свет керосиновой лампы. Мы следили за ним, – призналась она. – И что же вы увидели? – Он лежал, свернувшись калачиком, на полу у старого дивана и спал, как младенец. У нас не хватило духу разбудить его. Это так грустно. Я ничего не сказала, не могла говорить, обливаясь слезами. Я сжалась в комок на стуле. Боль Поля была гораздо более пронзительной, чем я могла себе вообразить. Вопреки ожиданиям Бо, он не мирился с создавшимся положением. Он погружался в прежние времена, цеплялся за воспоминания, разрушая себя возвращением в прошлое. – Я знаю, тебе все равно, но ему все хуже и хуже, и если в ближайшее время он не возьмет себя в руки, как он сможет вновь стать отцом своему ребенку? – сказала Жанна, потому что думала, что это единственное, что может беспокоить и волновать Жизель. – Он возьмет себя в руки. Однажды проснется и поймет, что чему быть, того не миновать, – произнесла я как можно холоднее, но в голосе не было уверенности, и Жанна это услышала. – Конечно. Я верю в это так же, как и ты. – Помолчав, она спросила: – Ты собираешься еще раз навестить сестру? – Это меня слишком расстраивает, – ответила я. «Так бы сказала Жизель, хотя расстраивает это меня, – подумала я. – Просто я, Руби, вообще бы не думала о себе, а просто поехала». – Это, собственно, и остальным не доставляет особого удовольствия, но мы ездим, – сухо проговорила Жанна. – Вам легче. Вам не нужно для этого тащиться в бухту, – пожаловалась я. – Конечно, это грандиозное путешествие. Как малышка? – У нее все прекрасно. – Разве она не зовет все время папу и маму? Ты даже не рассказываешь о ней. – С ней все в порядке, – настаивала я. – Просто делай все возможное для своего брата. – Думаю, если бы Перл была здесь, вместе с ним, ему было бы лучше, – предположила она. – И Тоби тоже так считает. – Надо думать о том, что лучше для ребенка, – твердо проговорила я, возможно, слишком твердо для Жизель. – Лучше всего быть со своим отцом, – ответила Жанна. Меня охватил страх, и кожа сразу покрылась мурашками. Потом Жанна добавила: – Но мама вроде бы пока согласна с тобой, а Поль… Поль ни в какую не хочет обсуждать это. – Тогда оставьте все как есть, – заключила я. – Кто бы мог подумать, что именно ты захочешь, чтобы у тебя по дому топала такая малютка, – удивилась Жанна. – Может, вы не знаете меня так хорошо, как вам кажется, Жанна. – Возможно, что и нет, – вздохнула она. – Может, и в тебе есть что-то хорошее, свойственное твоей сестре. Такая несправедливость. Они были самой чудесной парой на свете, эти двое, жили в мире романтических фантазий, о котором мы все только мечтаем. – Может, это и были фантазии, – тихо произнесла я. – Ты, конечно, можешь так думать. – Этот разговор ни к чему не приведет, – отрезала я в лучших интонациях Жизель. – Я тебе завтра позвоню. – Почему ты так часто звонишь? Тебя что, Бо заставляет? – Нет причин дерзить мне, Жанна. Минуту она помолчала. – Извини, – сказала она. – Ты права. Просто я вымоталась за эти дни. Я с тобой завтра поговорю. Теперь, когда отношения между мной и Жанной стали такими напряженными, все труднее и труднее было поддерживать Связь с Кипарисовой рощей и узнавать, что там происходит. Бо посоветовал пустить все на самотек на какое-то время. – Как бы там ни было, это больше в духе Жизель, Руби. И никто из них не настроен в данной ситуации любезничать с тобой. Я кивнула, но не звонить и не знать, как там Поль, было очень трудно, как бы это ни соответствовало Жизель. И теперь, когда за домом следили слуги, мне нечем было особенно отвлечься. После моей стычки с Брюсом в студии я боялась начать новую картину. То, что мне приходилось скрывать свой талант, подавляло творческий порыв, но и торчать все время около миссис Феррер, будто я не доверяю ей Перл, тоже не хотелось. Поэтому я часами сидела в студии, молча уставившись на пустое полотно в ожидании вдохновения, которое явно не торопилось развеять мои мрачные мысли. Однажды утром после завтрака, как раз когда я собиралась пойти в студию, прозвенел звонок, и Обри сообщил, что ко мне пришел посетитель. – Некий мосье Тернбал, – сказал он, подавая мне карточку этого господина. Несколько секунд имя ничего мне не говорило. Потом я посмотрела на карточку и прочла: «Луис Тернбал». – Луис, – произнесла я вслух, и меня окатила волна радости. Это был Луис, внук миссис Клейборн, тот слепой юноша, с которым я познакомилась и подружилась в Школе Гринвуд для девочек, частной школе в Батон Руж, куда Дафни отправила меня и Жизель. Главным попечителем школы была вдова миссис Клейборн, которая жила в особняке на территории школы со своим внуком Луисом. Ему тогда было двадцать с небольшим, ослеп он еще совсем мальчиком, пережив травму, когда на его глазах отец убил его мать, задушив ее подушкой. Слепота не проходила, несмотря на постоянное лечение у психиатра. Однако он был талантливым пианистом и композитором, вкладывал все свои чувства в музыку. Я случайно встретила его на чаепитии в особняке, куда была приглашена вместе с другими студентками из нашего общежития. Привлеченная звуками музыки, я забрела в библиотеку, и мы с Луисом стали близкими друзьями. Луис говорил, что моя дружба помогает ему восстанавливать зрение. Он пришел мне на помощь, когда меня чуть не исключили из Гринвуда из-за проделок Жизель. Его свидетельство обеспечило мне алиби и положило конец инциденту. Луис уехал в Европу для дальнейшего лечения и занятий в консерватории. Мы утратили связь, и теперь, как гром среди ясного неба, он стоял у меня на пороге. – Пригласи его, – сказала я Обри и с нетерпением стала ждать нашей встречи, когда вдруг меня осенило: я не могу встретить его как Руби. Я – Жизель. Это смешало все мои карты. Обри ввел его в библиотеку. Луис стал плотнее с нашей последней встречи, лицо его возмужаю, щеки запали, подбородок обострился, темно-каштановые волосы отросли и были зачесаны назад. Он по-прежнему был красив, с сильным чувственным ртом и безупречным римским носом. Единственное серьезное изменение было в том, что теперь на нем были очки с такими толстыми линзами, которых я никогда прежде не видывала. – Спасибо, что приняли меня, мадам Андреа, – проговорил он. Я приблизилась к нему и протянула руку в приветствии. – Не знаю, помните ли вы меня. Я был очень дружен с вашей сестрой Руби, – сказал он, и я поняла, что он слышал новость и полагал, что я – Жизель. – Да, я знаю. Пожалуйста, присаживайтесь, мистер Тернбал. – Зовите меня просто Луис, – попросил он и направился к дивану напротив моего кресла. С минуту я сидела и пристально смотрела на него, соображая, могу ли выложить ему всю правду. Я почувствовала, как во мне поднимается волна страха. Как будто внутри взрывались сотни мыльных пузырьков. – Я только что вернулся из Европы, – объяснил он, – где изучал музыку и выступал. – Выступал? – Да, в лучших концертных залах, – сообщил он. – Как только прибыл в Новый Орлеан, сразу навел справки, и мне рассказали ужасную историю о вашей сестре. Дело в том, что в ближайшую субботу я собираюсь выступать здесь, в Новом Орлеане, в Художественном театре в парке Луи Армстронга на улице Святой Анны. Я так надеялся, что ваша сестра придет на концерт. – Он умолк. – Мне очень жаль, – сказала я. – Я знаю, как ей хотелось бы быть там. – Правда! – С минуту он внимательно смотрел на меня, а потом добавил: – Я привез два билета для вас и месье Андреа на случай, если вам захочется пойти. – Он выложил их на стол. – Спасибо. – А теперь, – проговорил он с помрачневшим лицом, – пожалуйста, окажите мне любезность и расскажите о вашей сестре. Какое стряслось несчастье? – Она заразилась вирусом, который вызывает острую форму энцефалита, – ответила я. – Она в больнице, в коме, и, боюсь, прогнозы мало обнадеживающие. Он кивнул. Я подтвердила то, что он уже знал и чего боялся. – Я вижу, у вас восстановилось зрение. Мне сестра рассказывала о вас, – быстро добавила я. – Теперь у меня такое же зрение, как если бы я не пострадал от переживаний, но, как вы можете судить по этим очкам, мне от рождения не было суждено иметь хорошее зрение. Но пока я могу видеть страницы и писать ноты, я счастлив, – добавил он и улыбнулся. – Знаете, я буду исполнять здесь в субботу вечером свою собственную музыку. Думаю, одна вещь, возможно, заинтересует вас. Я написал ее для вашей сестры. Это – «Симфония Руби». – Да, – прошептала я. К горлу подступил комок, и на глазах выступили слезы. Меня беспокоило, позволяет ли его зрение замечать такие мелочи. С минуту он не отрываясь молча смотрел на меня. – Извините, мадам, я не хочу проявить неуважение, но месье Андреа, – спросил он, – разве когда-то он не был кавалером вашей сестры? – Когда-то, – тихо ответила я. – Я знаю, она очень была влюблена в него. Видите ли, я был в нее влюблен, но она дала мне понять, что сердце ее уже принадлежало другому, и что бы я ни сделал и ни сказал, ничто никогда не могло изменить этого. Такая любовь редка, подумал я, но, насколько я понимаю, она вышла замуж за кого-то другого? – Да. – Я виновато отвела взгляд в сторону. Как бушующая река, история моя продолжала биться о дамбу. – И у нее был ребенок, дочка? – продолжал он. – Да. Ее зовут Перл. Она сейчас живет здесь, со мной. – Муж Руби в полном отчаянии, могу себе представить. Я кивнула. – А как ваша бабушка, мадам Клейборн? – спросила я. – Моя бабушка скончалась три месяца назад. – О, мне очень жаль. – Да. Никто и не подозревал, как она страдала. Жизнь ее, несмотря на богатство, не была счастливой. Но она дожила до того времени, когда у меня восстановилось зрение и я начал выступать в известных концертных залах. – Должно быть, это сделало ее счастливой. А ваша кузина, которая руководила Гринвудом? Она все еще царствует над молодыми женщинами? Он улыбнулся. – Нет. Кузина моя ушла в отставку вскоре после кончины бабушки, и ее сменила более добрая и мягкая женщина, миссис Уэйверли. – Он улыбнулся. – Вашей семье нечего опасаться, если вы когда-нибудь отправите туда Перл. – Это хорошо, – улыбнулась я. Он вынул ручку и блокнот. – Быть может, вы будете столь добры и любезны, чтобы дать мне название и адрес больницы, где лечат вашу сестру. Я бы хотел послать цветы. Я сообщила ему, и он записал. – Ну, не хочу больше отнимать у вас время. Для вас и вашей семьи это – период испытаний. – Он встал, и я медленно поднялась. Он вручил мне билеты. – Надеюсь, вы с мужем сможете посетить концерт. – Он задержал мои пальцы в своей руке и так настойчиво вглядывался в меня своими темно-карими глазами, что мне пришлось потупить взор. Когда я вновь подняла глаза, он улыбался. – Вы узнаете эту часть, я уверен, – прошептал он. – Луис… – Я не задаю вопросов, мадам. Я только надеюсь, что вы будете в зале. – Непременно. – Что ж, очень хорошо. Я проводила его до входной двери, где Обри вручил ему его шляпу. – Я хочу, чтобы вы знали, что ваша сестра оказала огромное влияние на мою жизнь. Она глубоко тронула меня и возродила желание не просто жить, но и продолжать заниматься музыкой. Это милое невинное существо с чистым взглядом на мир восстановило мою веру в жизнь и дало мне вдохновение написать то, что, надеюсь, люди сочтут значительной музыкой. Вам следует гордиться ею. – Я горжусь, – проговорила я. – Тогда мы все будем за нее молиться. – Да, будем молиться, – сказала я. По щекам у меня катились слезы, но я не пыталась смахивать их. – Благослови вас Господь, – прошептала я, Луис кивнул и ушел. Сердце у меня в груди упало, как камень, брошенный в болото. Наконец, я утерла слезы. «Одна ложь порождает другую, – говорила бабушка Кэтрин. – А потом ложь свивается в клубок, как змеи, пожирающие на пиру своих молодых сородичей». Сколько же еще придется мне лгать? Как далеко должна я зайти в своем обмане, прежде чем смогу жить в мире с любимым человеком? Луис увидел правду, понял, кто я такая. И понятно почему: он ведь знал меня в основном по голосу, по прикосновению, улавливал суть, потому что внешность была скрыта от него мраком слепоты, и он сразу же узнал меня. И все же он понял, что для подмены существовали свои причины, и не задал вопроса, не сделал ничего, чтобы поставить под угрозу хитроумную иллюзию, которую мы с Бо пытались превратить в реальность. Слишком дорога я была Луису, чтобы смущать меня вопросами. Когда Бо вернулся домой, я рассказала ему о посещении Луиса. – Я помню его, помню, как ты все время говорила о нем. Ты думаешь, он будет держать при себе то, что знает? – О да, Бо, вне всякого сомнения. – Возможно, нам не следует идти на этот концерт, – предложил Бо. – Я должна пойти. Он ждет, что я пойду, и я хочу пойти. – Я говорила с такой твердостью, что Бо поднял брови. На минуту он задумался. – Это не то мероприятие, на которое пошла бы Жизель, – предупредил он. – Мне надоело делать только то, что сделала бы Жизель, надоело думать, как она, и говорить ее словами. Я чувствую себя пленницей в оболочке своей сестры, – вскричала я. – Хорошо, Руби. – Я сижу взаперти в этом доме большую часть времени из страха, что могу сделать или сказать что-нибудь не то и не так, когда тебя нет рядом, – продолжала я, и в голосе моем послышались пронзительные ноты. – Я понимаю. – Нет, не понимаешь. Это – пытка, – настаивала я. – Мы пойдем на концерт. Если кто-нибудь поинтересуется, ты делаешь это ради меня, вот и все, – сказал он в заключение. – Конечно, я же глупая, тупая, бесчувственная дура, просто кусок… избалованной плоти из высшего света, – простонала я. Бо засмеялся: – Ты права. Ты как раз описала Жизель. – Тогда как же тебе пришло в голову жениться на ней? – спросила я гораздо резче, чем хотела. Он передернулся. – Я уже однажды объяснял тебе это, Руби. Причины не изменились. Я люблю тебя, всегда любил только тебя, – сказал он и поник головой, прежде чем повернулся и вышел. Я осталась стоять, чувствуя себя ужасно. Казалось, я только и делала, что причиняла боль людям. Все, кого я любила, страдали так же, как и я. Мысли мои путались. Как же я ухитрилась ввергнуть всех нас в эту уродливую ситуацию? Я тонула, тонула в старом, знакомом водовороте безнадежного отчаяния. Конечно, я понимала, что это не только моя вина. Бо не должен был покидать меня в таком состоянии, когда я поверила, что для меня и моей малышки нет никакой надежды, если я не выйду замуж за Поля; а Полю не следовало умолять, уговаривать и изводить меня искушением богатой удобной жизни; но и Жизель не смела воспользоваться ситуацией и выйти замуж за Бо только лишь для того, чтобы причинить мне боль. Теперь-то я знала, что на самом деле она не любила его, она изменяла ему, и кто знает, сколько раз? «У всех у нас есть свой грех, который довел нас до этого», – подумала я, но это не облегчило моих страданий и не умалило ощущения собственной вины. «И все же нельзя нам сейчас вот так бросаться друг на друга. Зачем усиливать этот вихрь, который захватил нас и, может быть, уже никогда не отпустит?» – подумала я и пошла вслед за Бо, нашла его в библиотеке, где он стоял и смотрел в окно. – Извини, Бо, – сказала я. – Я не должна была так взрываться. Он медленно повернулся и улыбнулся. – Ничего. Ты имеешь право на такие вспышки время от времени. Ведь ты находишься под постоянным стрессом. Мне гораздо легче. Мне ведь просто нужно быть самим собой, и я могу заняться бизнесом. Я должен проявлять больше понимания и чуткости к твоим нуждам. Извини. – Тогда давай не будем об этом спорить, – сказала я. Он подошел ко мне и обнял за плечи. – Я и представить себе не могу, что я разозлился на тебя, Руби. Если я сделаю это, то еще больше буду ненавидеть себя потом. Обещаю тебе, – сказал он, мы поцеловались и пошли, обнявшись, в патио посмотреть, что там делают Перл с миссис Феррер. Я решила, что ни один наряд из гардероба Жизель не подходит для концерта Луиса, поэтому пошла и купила элегантное длинное черное бархатное платье. Увидев меня в нем, Бо долго молчал, а затем покачал головой. – Что? – потребовала я от него ответа. – Только самый бесчувственный чурбан не заметит разницу между тобой и твоей сестрой и не поймет, кто ты на самом деле, – сказал он. – Это потому что ты так хорошо меня знаешь, Бо. С виду Жизель не так уж и отличалась бы от меня, если бы надела это платье, просто ей было не интересно выглядеть зрелой женщиной. Она думала, что это не сексуально. – Возможно, ты права, – проговорил он. – Во всяком случае, она ошибалась, если думала, что изысканность не сексуальна. У меня от тебя дух захватывает. – Он подумал немного, а потом кивнул. – Пожалуй, сегодня вечером тебе следует надеть одно из бриллиантовых ожерелий Дафни. Жизель бы надела, – подчеркнул он. Я вздохнула, посмотрела на себя в зеркало и согласилась, что могла бы чем-нибудь украсить свою шею. – Кроме того, – продолжал Бо, стараясь развеять мои сомнения, – зачем таить зло на драгоценности, бриллианты же не могут выбирать себе владельцев, правда? Я засмеялась и подошла к шкатулке с драгоценностями Дафни. – Уверен, что на ней они никогда так хорошо не смотрелись, – сказал Бо, сияя, пока я примеряла ожерелье, которое, как я помнила, подарил ей мой отец. – Нет, смотрелись, Бо. Какой бы плохой она ни была и как бы жестоко ни обращалась с нами, она все же была красивой женщиной, обольстительницей, которая завладела сердцем и любовью моего отца, а потом измывалась и мучила его. – И его брата тоже, – напомнил мне Бо. – Да, и его брата тоже, – сказала я, вспоминая о бедном дяде Жане. Хорошо было ускользнуть от своих мрачных мыслей и выбраться на великолепный вечер. На концерт Луиса собрались самые богатые и известные люди Нового Орлеана. Сердце мое наполнилось радостью, когда я увидела его имя и портрет на афишах. Мы присоединились к параду дорогих автомобилей и лимузинов перед входом в театр; водители и лакеи ловко и учтиво распахивали дверцы для дам в модных туалетах и мужчин в так-седо. Когда мы вышли из машины в море огней, мне показалось, что все глаза обратились в мою сторону, наблюдая за каждым движением и прислушиваясь к каждому слову. Помня, что рассказывал Бо об отношении Жизель к подобным мероприятиям, я старалась выглядеть хмурой и напряженной. Напряженной казаться было не трудно, потому что я очень нервничала. Все, кто подходил к нам поздороваться, спрашивали о состоянии Руби. «Без изменений», – каждый раз отвечал Бо. Они на мгновение изображали сочувствие и переходили к обсуждению других тем. Большинство из присутствующих имели сезонные абонементы и посещали все концерты. Я удивилась, сколь многие знали о Луисе, о том, как он сочинял музыку, когда был слеп, и как, восстановив зрение, гастролировал по всей Европе. Поскольку никто из друзей Жизель никогда бы не отправился на такой концерт, мне не пришлось столкнуться с их удивлением по поводу того, как я была одета. Тем не менее я была счастлива, когда мы наконец уселись и публика затихла. Под гром аплодисментов вышел дирижер, а затем, под еще более шумные овации, появился Луис. Он занял свое место у фортепьяно, зал замер, и раздались звуки музыки. Пока Луис играл концерт за концертом, я закрыла глаза и вспоминала вечера в особняке его бабушки. На меня нахлынули воспоминания. Я видела его сидящим за пианино, с глазами, окутанными мраком, но пальцы несли ему свет и вызывали сияние на лице. Вспомнила, как мы сидели вместе на стуле, когда он играл, его прикосновения и поцелуи, как он разразился слезами в своей комнате, когда, наконец, рассказал мне кошмарную историю своих родителей, огромную любовь его матери к нему и гнев его отца. Как радуга после грозы, Луис восстал из этой бури отчаяния и боли и стал всемирно известным пианистом. Это наполнило мое сердце не только теплом и радостью, но надеждой для Бо, Перл и меня. «Наша буря тоже скоро закончится, – подумала я. – И наступит тихое, сладкое „потом"». Наконец Луис встал и обратился к публике: – Последняя часть, как указано в программе, называется «Симфония Руби», это произведение навеяно удивительной молодой леди, которая ненадолго ворвалась в мою жизнь и помогла мне вновь обрести надежду и уверенность в себе. Можно сказать, что она указала мне свет в конце тоннеля. Поэтому я с особым удовольствием исполняю для вас сегодня вечером это произведение, – сказал он. Лишь немногие в зале подозревали, что речь идет обо мне, Руби Дюма, которой была посвящена эта музыка. Бо держал мою руку, но ничего не говорил. Я старалась не плакать из страха, что заметят люди, но удержать слезы было невозможно. К тому времени, как прозвучал последний аккорд, щеки мои были мокрые от слез; аудитория была очарована музыкой, и все поднялись, аплодируя. И мы с Бо тоже. Луис откланялся и ушел со сцены в блеске успеха. – Мне нужно пойти за кулисы, повидать и поздравить его, Бо, – сказала я. – Конечно, – ответил он. Гримерная Луиса была наполнена людьми, пришедшими с поздравлениями. Повсюду хлопали пробки от шампанского. Я подумала, что нам не удастся приблизиться к нему и на пять футов, но он заметил меня в конце толпы и поманил нас, попросив людей расступиться. Конечно, все глаза сразу же обратились к нам, люди недоумевали, что это за особые гости? – Это было чудесно, Луис, – сказала я. – Я так рада, что мы пришли. – Да, восхитительно, – добавил Бо. – Спасибо. Я так счастлив, что смог внести небольшую радость в вашу жизнь в это время особых испытаний, мадам Андреа. – Он поцеловал мою руку. – Жаль, что сестра Жизель сама не смогла здесь присутствовать, – произнес Бо быстро и достаточно громко, чтобы все в комнате услышали. Сердце у меня остановилось от последовавшего молчания. Улыбка Луиса стала шире. – Да, конечно, ведь мы все хотели бы этого, – сказал он. – Но, несомненно, в некотором смысле она присутствовала здесь, – добавил он с мягкой улыбкой. – Мы молча смотрели друг на друга, затем хлопнула еще одна пробка от шампанского, это отвлекло внимание Луиса и дало нам с Бо возможность пристойно удалиться. Сердце в груди сжалось в комок. Несмотря на то что окно в машине было открыто и я подставила ветру лицо, мне не хватало воздуха. – Я рад, что ты уговорила меня пойти на концерт, – сказал Бо. – Он действительно восхитителен. Это не пустые слова. Когда он играл, музыка жила своей жизнью, и мелодии, которые я слышал прежде, вдруг зазвучали так чудесно, насколько это можно себе представить. – Да, он необычайно талантлив. – Ты должна гордиться тем, что помогла ему обрести цель в жизни, – сказал Бо. – Не знаю, насколько я действительно имею к этому отношение. – Мне достаточно было лишь взглянуть в его глаза, чтобы понять, что ты имеешь к этому самое прямое отношение, – сказал он. – Но я не ревную, – быстро добавил он с улыбкой. – Ты прошла по его жизни, как ангел милосердия, коснулась и пошла дальше. Но теперь ты – моя жизнь. Он притянул меня к себе и быстро поцеловал. Я потерлась щекой об его плечо и впервые почувствовала себя уверенной и счастливой, впервые со времени нашего прибытия в Новый Орлеан в качестве мужа и жены. В ту ночь мы занимались любовью нежно, красиво и сладко и заснули в объятиях друг друга. Мы оба спали дольше обычного. Нас не разбудил даже струящийся в окна солнечный свет, а Бо отключил телефон у кровати, чтобы нас ничто не беспокоило. Я первая услышала шаги Обри и негромкий стук. Сначала я подумала, что мне это снится. Потом открыла глаза и прислушалась. Бо застонал, когда я зашевелилась. – Минутку, – крикнула я и встала, чтобы надеть халат. Бо перевернулся в кровати и опять закрыл глаза. – Извините, что беспокою вас, мадам, но звонит мадам Пайтот, она очень опечалена. Она настояла, чтобы я немедленно позвал вас к телефону. – Спасибо, Обри, – кивнула я и, подойдя к ночному столику, подключила телефон. Руки у меня дрожали от предчувствия плохих новостей. – В чем дело? – спросил Бо, протирая глаза ладонями. – Это – Жанна, – сказала я и подняла трубку. – Здравствуй, Жанна. – Она мертва, – произнесла та безжизненным голосом. – Она умерла сегодня утром. Поль был там, держал ее руку. – Что? – Руби больше нет. Мне велели позвонить тебе. Никто больше не захотел. Извини, что разбудила тебя. Можешь спать дальше, – добавила она. – Жанна, когда, как? – Что ты имеешь в виду, «когда, как»? Это не было такой уж неожиданностью, не так ли? Но у тебя способность отстраняться от неприятного, игнорировать его, разве нет, Жизель? Ну что ж, Джеку Потрошителю наплевать, что его игнорируют богатые великосветские креолы из Нового Орлеана. – Как Поль? – быстро спросила я, пропуская ее горький сарказм мимо ушей. – Он не отходит от нее, сопровождает, как тень, даже в похоронное бюро, не желает слушать родителей. Он вымолвил лишь одно разумное предложение, обращаясь ко мне, потому что знал, что я собираюсь звонить тебе. – Какое же? – Он велел мне сказать тебе, чтобы ты не привозила ребенка на похороны. Он не хочет, чтобы она видела это. Конечно, в том случае, если ты вообще приедешь на похороны. – Конечно, я буду на похоронах, – заверила я. Она же была моей сестрой. – Да, она была твоей сестрой, – сухо произнесла Жанна. – Извини. Больше я говорить не могу. Ты можешь позвонить позже и спросить Джеймса о подробностях относительно похорон. Повесив трубку, я присела на кровать, у меня было ощущение, будто вся кровь ушла в ноги. Я едва сдерживала рыдания. Бо все понял, но тем не менее спросил: – Что произошло? – Она умерла сегодня утром. Он покачал головой и глубоко вздохнул. Я почувствовала его руку у себя на плече. Мы молча посидели с минуту, переваривая реальность того, что случилось. – По крайней мере, это закончилось, – сказал он. – Наконец. Я повернулась к нему. – О Бо, это так странно. – Что? – То, что все думают, что это я умерла. Мне невыносимы были печаль и гнев в голосе Жанны. – Да, но это скрепляет все навеки. Ты и я, как я и говорил тебе, как обещал. Мы победили Судьбу. Я покачала головой. Эти слова должны были бы сделать меня счастливой, но единственное, чего они достигли, это наполнили мое сердце холодным ужасом. Я по опыту знала, какой неожиданной и коварной может быть судьба. – У меня нет уверенности, Бо, и, вероятно, никогда не будет. Несмотря на все ужасные вещи, которые Жизель совершала по отношению ко мне в прошлом, несмотря на ее ревность и высокомерие, потому что меня вырастили в бухте кейджункой, я не могла не вспоминать иные моменты, когда я смотрела на нее и видела ее желание быть любимой, быть настоящей сестрой. Бо сказал бы, что у меня сердце мягкое, как болотный мох, но я проливала горькие слезы по Жизель, зная, что она очень хотела быть любимой. Позже днем я позвонила и поговорила с Джеймсом. Он был очень вежлив, но тоже холоден. Невозможно себе представить ничего более странного, чем посещение своей собственной поминальной службы и захоронения. Когда мы прибыли в Кипарисовую рощу в день похорон, мы обнаружили, что смерть и мрак опустились на великолепный дом и поместье, свинцовое небо тяжело нависло, сплошь затянутое грозовыми облаками. Казалось, краски померкли и везде царил один тусклый серый цвет. Прислуга горбилась от горя, люди шептались, медленно двигались, касались друг друга, обнимались, как будто водили нескончаемый скорбный хоровод. Мне показалось, что слуги были печальнее всех, с красными глазами и опущенными плечами. Тяжело, или, скорее, невозможно, было мне принимать соболезнования. Я чувствовала себя ужасно из-за того, что обманывала людей в горе, поворачивалась и как можно быстрее уходила, но люди опять принимали мои чувства за равнодушие и эгоистичность Жизель. Родители Поля, его сестры, Тоби и Жанна, и муж Жанны обосновались в гостиной, где они встречали людей. Холодный взгляд Глэдис Тейт застыл на мне в тот момент, когда я вошла, а потом, когда я здоровалась с ней, мне показалось, что на ее губах мелькнула усмешка. Она заставила меня почувствовать себя так неловко, что я поскорее ушла из комнаты. Поль большую часть времени находился в уединении. Мы поняли, что он страшно пьет. Он соглашался видеть только свою семью и прежде всего – мать. Он даже захлопнул дверь перед Бо и мной. Тоби, которая пошла сообщить ему, что я приехала, вернулась и сказала, ему слишком больно смотреть на меня, поскольку я так похожа на Руби. Мы с Бо переглянулись в удивлении. – Теперь уж он действительно переигрывает, – шепнул мне Бо. Я была очень взволнована, но все равно пошла в его комнату. Постучав в дверь, я подождала и, когда он не откликнулся, подергала ручку, но дверь была заперта. – Поль, это я. Открой дверь. Нам надо поговорить. Пожалуйста, – упрашивала я. Бо стоял за моей спиной, чтобы быть уверенным, что никто не подслушает мои мольбы. – Бесполезно, – сказал он. – Он не хочет тебя видеть. Подожди, может, позже. Но я не увидела его до тех пор, пока не наступило время службы. Отчаяние смыло краски с его лица, и оно стало похоже на маску смерти. Он посмотрел на меня пустыми глазами и двинулся дальше, как в трансе. Я сжала руку Бо, бросив на него озабоченный взгляд, и он кивнул. Он постарался приблизиться к Полю раньше меня и поговорить с ним, но Поль не признал его. Он едва узнавал даже своих родителей, и, поскольку вокруг него все время крутились люди, мне трудно было сказать ему то, что я хотела. Церковь была набита битком, пришли не только те, с кем общались и вели дела Тейты, но и люди, которые знали и помнили мою бабушку Кэтрин. У меня разрывалось сердце от взгляда на их лица. Мы с Бо сидели в передних рядах за Полем и его семьей и слушали надгробное слово священника. Каждый раз, когда я слышала свое имя, я вздрагивала и оглядывалась, ни у кого не было сухих глаз в церкви. Сестры Поля плакали навзрыд, но Поль был, как зомби Нины Джексон – тело его застыло, глаза – пусты, отчего у меня по спине пробежал холодок. «Кто в здравом уме мог бы посмотреть на него и не поверить, что в гробу на самом деле Руби?» – подумала я. От этого у меня в животе появилось ощущение пустоты и тошноты. «Я стою и наблюдаю, как люди оплакивают меня, слушая, как обо мне говорит священник, и смотрю на гроб, в котором, как все думают, лежит мое тело», – думала я. Я показалась сама себе призраком и чуть не упала в обморок. На кладбище было еще хуже. Ведь это меня опускали в землю, ведь это надо мной произносил последние слова священник, завершая ритуал. Хоронили мое имя, мою личность. Про себя я подумала, что это – последний шанс крикнуть: «Нет, это не Руби в гробу, это – Жизель. А я – здесь. Я не мертва!» На мгновение мне показалось, что я действительно закричала, но слова замерли у меня на устах. Все, что уже было сделано, отрезало мне обратный путь. «Здесь и сейчас будет похоронена правда», – осознала я. Начался дождь, холодный, сильный. Раскрылись зонты. Поль, казалось, ничего не замечал. Его отцу и мужу Жанны, Джеймсу, пришлось поддерживать его, чтобы удержать на ногах. Когда опустили гроб и священник побрызгал святой водой, ноги Поля подкосились, его отнесли в лимузин и дали холодной воды. Его мать бросила на меня уничтожающий взгляд и быстро прошла мимо. – За это ему будет присуждена награда Академии, – сказал Бо, качая головой. Даже он был вне себя от изумления, а по выражению его лица было видно, что он напуган поведением Поля не меньше меня. – Ты права, – прошептал он мне, когда мы вернулись в машину. – Он так огорчился, потеряв тебя, что тронулся и принял выдумку за реальность. Единственная возможность смириться с фактом, что ты оставила его, это поверить в твою болезнь и смерть, – теоретизировал Бо, качая головой. – Знаешь, Бо, я так обеспокоена. – Может быть, теперь, когда все кончено, когда ее больше нет, он выберется из этого, – предположил Бо, но ни один из нас не был в этом уверен. Мы вернулись в Кипарисовую рощу, чтобы узнать, что с Полем. Доктор пошел в спальню осмотреть его и, спустившись вниз, сообщил, что дал ему снотворное. – Понадобится время, – сказал он. – В таких случаях требуется время. К сожалению, нет лекарств, способных излечить от горя. – Он сжал руку Глэдис обеими руками, поцеловал ее в щеку и ушел. Она повернулась и странно посмотрела на меня, как будто пронзая ледяными иголками. Потом ушла наверх к Полю. Тоби и Жанна забились в угол, утешая друг друга. Люди начали расходиться, стараясь побыстрее покинуть эту юдоль печали. Мать Поля оставалась с ним, поэтому я не смогла бы увидеть его, даже если бы захотела. Октавиус спустился, чтобы поговорить с нами. Он обращался к Бо, как будто тоже не мог вынести моего вида. – Глэдис так же плохо, как и Полю, – проговорил он. – Она всегда так к нему относилась. Каждый раз, когда он заболевал, еще ребенком, болела и она. Если он был несчастен, она тоже страдала. Кошмар, кошмар, кошмар… – шептал он, качая головой и отходя от нас. – Кошмар… – Теперь нам надо уходить, – тихо сказал Бо. – Дай ему день-два, потом позвони. Когда он несколько придет в себя, пригласим его в Новый Орлеан и придем к разумному решению. Я кивнула. Мне хотелось попрощаться с Жанной и Тоби, но они были как две улитки, плотно замкнувшиеся в своих раковинах, ни на кого не смотрели и ни с кем не разговаривали. Мы с Бо направились к выходу. Я задержалась у двери. Джеймс держал ее раскрытой, ожидая в нетерпении, но, прежде чем уйти, я хотела бросить еще один взгляд на великолепный дом. У меня было чувство обреченности. Слишком много я потеряла. Но только в конце следующего дня я обнаружила, как велико это «много». 15. Прощание с первой любовью Ранним вечером следующего дня, когда мы с Бо только собирались занять свои места за ужином, в дверях столовой появился Обри с бледным лицом и сообщил, что мне звонят. После возвращения с похорон из Кипарисовой рощи Бо и я двигались, как два лунатика, мало ели, почти ничего не делали, разговаривали тихими голосами. Нависшие над бухтой тяжелые облака и здесь, в Новом Орлеане, висели над нами, как давящий потолок, окутывая мраком каждую комнату, наполняя наши души тенями. Всю дорогу из Кипарисовой рощи не переставая лил дождь. Я заснула под однообразное движение дворников и проснулась от озноба, который не могли унять ни одеяла, ни теплый свитер. – Кто это? – спросила я. У меня не было настроения разговаривать с приятелями Жизель, которые уже, конечно, прослышали про мою смерть и хотели посплетничать, и я дала распоряжение Обри отвечать всем, что не могу подойти к телефону. – Она не хочет представиться, мадам. Она говорит сиплым шепотом и, однако, проявляет большую настойчивость, – объяснил он. По тому, как он держал себя, я поняла, что она разговаривала с ним грубо. Теперь уж я была в полной уверенности, что это одна из стервозных избалованных подруг Жизель, которая никогда не позволит слуге дать ей отрицательный ответ. – Хочешь, чтобы я подошел к телефону? – спросил Бо. – Нет. Я сама, – сказала я. – Спасибо вам, Обри. Простите, – добавила я, извиняясь за безобразие, которое ему пришлось выслушать. Я пошла в библиотеку и схватила трубку, сердце у меня прыгало, лицо полыхало от гнева. – Кто это? – требовательно спросила я. Секунду ответа не было. – Алло? – Его больше нет, – ответил трескучий голос. – Его нет, и мы не можем найти его, и все это из-за тебя. – Что? Кто это? Кого нет? – выпалила я, как автомат. От этого голоса у меня по спине пробежал ледяной озноб, а ноги приросли к полу. – Он уехал на каналы. Еще прошлой ночью и до сих пор не вернулся, никто не может найти его. Мой Поль, – рыдала она, и я поняла, что это – Глэдис Тейт. – Поль… уехал на каналы прошлой ночью? – Да, да, да! – кричала она. – Это ты с ним сделала. Ты все это сделала. – Мадам Тейт… – Прекрати! – завопила она. – Прекрати притворяться, – сказала она и опять понизила голос так, что он стал похож на скрипучий голос ведьмы. – Я знаю, кто ты на самом деле, и знаю, что ты со своим… любовником сделала. Знаю, как вы разбили моему бедному Полю сердце на мелкие кусочки, пока у него не осталось ничего, чтобы чувствовать. Как вы заставили его притворяться и стать частью вашего жуткого заговора. Мне показалось, я вступила по колено в ледяную воду. С минуту я не могла говорить, горло перехватил спазм, и все слова теснились в груди, разрывая ее на части. – Вы не понимаете, – наконец заговорила я срывающимся голосом. – О, я все прекрасно понимаю. Лучше, чем ты думаешь. Видишь ли, – сказала она надменно, – сын поверял мне гораздо больше, чем тебе было известно. Между нами никогда не было секретов, никогда. С первого раза, когда он посетил тебя и твою бабку, я знала, что он почувствовал к тебе, как по уши в тебя влюбился. Знаю, как он горевал, когда ты уехала жить к своим великосветским родителям в Новый Орлеан, и как он был счастлив, когда ты вернулась. – Но я предупреждала его. Я предупреждала, что ты разобьешь ему сердце. Пыталась. Делала все, что могла, – сказала она и зарыдала. – Ты околдовала его. Именно, как я сказала тебе в тот день, ты и твоя колдунья мать наложили заклятье на моего мужа, а потом и на сына, моего Поля. Его нет, нет! – Голос ее срывался, ненависть лилась потоком. – Мама Тейт, мне очень жаль Поля. Я… Мы сейчас же приедем и поможем найти его. – «Поможем найти его». – Она рассмеялась ледяным смехом. – Уж лучше я обращусь за помощью к дьяволу. Я просто хочу, чтобы ты помнила, – я знаю, почему разбито сердце моего сына, и не собираюсь сидеть сложа руки и смотреть, как он страдает, а заставлю тебя пострадать вдвойне. – Но… Телефон умолк. Я осталась сидеть, сердце отбивало тяжелые удары, мысли смешались. Как будто меня подхватила бешеная круговерть водоворота. Комната поплыла у меня перед глазами. Я зажмурилась и застонала, трубка выпала из руки и хлопнулась на пол. Бо успел подбежать и подхватить меня, когда я начала падать. – В чем дело? Руби! – Он повернулся и крикнул Салли: – Скорее принеси холодную мокрую тряпку, – приказал он, обхватив меня рукой, и встал на колени. Я открыла глаза. – Что произошло? Кто звонил, Руби? – Это была мать Поля, Глэдис, – ответила я со вздохом. – Что она сказала? – Сказала, что Поль исчез. Он уехал в болота вчера вечером и до сих пор не вернулся. О Бо, – простонала я. Вбежала Салли с тряпкой. Он взял ее и положил мне на голову. – Успокойся. С ней все будет в порядке теперь, Салли. Merci, – сказал Бо, отпуская ее. Я несколько раз глубоко вздохнула, и кровь постепенно вновь прилила к моим щекам. – Поль исчез? Она так сказала? – Да, Бо. Но она не только это сказала. Она заявила, что ей известно все, что мы сделали. Поль ей все рассказал. Я об этом не знала, но теперь, когда вспоминаю, каким уничтожающим взглядом она смотрела на меня на похоронах… – Я выпрямилась. – Она никогда не любила меня, Бо. – Я пристально взглянула в его широко раскрытые глаза. – О Бо, она угрожала мне. – Что? Угрожала, как? – Сказала, что я буду страдать вдвое больше Поля. Он покачал головой. – Просто у нее сейчас истерика. Поль их всех напугал до смерти. – Он уехал в болота, Бо, и не вернулся. Я хочу немедленно отправиться туда и помочь найти его. Мы должны, Бо. Должны. – Не знаю, что мы можем сделать. Там, наверное, все их рабочие заняты поисками. – Бо, пожалуйста. Если с ним что-то случится… – Хорошо, – уступил он. – Давай переоденемся. Ты была права, – сказал он с горечью, – нам не надо было вовлекать его во все это в такой степени. Я ухватился за возможность облегчить ситуацию для нас, но мне следовало получше подумать. Ноги у меня дрожали, но я пошла за ним наверх переодеться и сказать миссис Феррер, что мы уезжаем и, возможно, вернемся очень поздно или на следующий день. Потом мы сели в машину и устремились в ночь на бешеной скорости. На подъездном пути к Кипарисовой роще стояло около дюжины машин и грузовиков-пикап. Мы подъехали к дому, я посмотрела в сторону каналов и увидела множество пирог и моторок, ищущих Поля, по бухте разносилось эхо окриков, горели факелы. Сестры Поля сидели в библиотеке. Тоби, бледная, с алебастровой кожей, была похожа на статую, а Жанна комкала в руках шелковый носовой платок. Они обе удивленно подняли глаза, когда мы вошли. – Что вы тут делаете? – спросила Тоби. По выражению на их лицах и изумлению я поняла, что Глэдис Тейт не рассказала своим дочерям правду. Они все еще воспринимали меня как Жизель. – Мы услышали про Поля и приехали посмотреть, что мы можем сделать, чтобы помочь, – быстро сказал Бо. – Полагаю, вы можете пойти и присоединиться к поисковой группе, – произнесла Тоби. – Где ваша мать? – спросила я. – Наверху, прилегла в спальне Поля, – ответила Жанна. – Тут был врач, но она отказалась принять лекарство. Она не хочет спать, если… когда… – У нее задрожали губы и хлынули слезы. – Возьми себя в руки, – накинулась на нее Тоби. – Мы нужны маме сильными. – Откуда им известно, что он поехал именно в болота? Может быть, он в каком-нибудь баре зудеко, – сказал Бо. – Прежде всего, мой брат никогда не пошел бы в бар на следующий день после того, как похоронил жену, а, во-вторых, некоторые рабочие видели, как он направлялся к доку, – ответила Тоби. – Зажав в руке бутылку виски, – горестно добавила Жанна. Наступила мертвая тишина. – Я уверен, они найдут его, – наконец произнес Бо. Тоби медленно повернулась и уставилась на него холодным немигающим взглядом. – Кто-нибудь из вас двоих когда-нибудь был в болотах? Кто-нибудь из вас имеет представление о том, как там бывает? Делаешь поворот и плывешь между свисающими лозами и ветками кипарисов, а вскоре забываешь, как туда попал, и понятия не имеешь, как оттуда выбраться. Там полно ядовитых змей медянок, аллигаторов, кусачих черепах, не говоря уж о насекомых и других паразитах. – Не так уж страшно, – сказала я. – В самом деле? Ну тогда давай шагай отсюда со своим мужем и присоединись к поисковой партии, – парировала Тоби с такой яростью, что она, как лазерный луч, пронзила мой мозг. – Я именно это и собираюсь сделать. Пошли, Бо, – бросила я, резко повернулась и вышла. Бо шел со мною рядом, но без особого энтузиазма. – Руби, ты действительно думаешь, нам стоит лезть в болота? Я хочу сказать, если все эти люди, которые живут здесь, не могут найти его… – Я найду его, – твердо сказала я. – Я знаю, где искать. Муж Жанны, Джеймс, был у дока, когда мы подошли. Он отрицательно покачал головой и в бессилии развел руки. – Невозможно, – сказал он. – Если Поль не хочет, чтобы его нашли, его не найдут. Он знает эти болота лучше, чем собственную ладонь. Он в них вырос. Мы заканчиваем поиски на сегодня. – Нет, мы не заканчиваем, – резко возразила я. Он удивленно поднял на меня глаза. – Мы? – Это твоя лодка? – спросила я, кивнув в сторону небольшой моторки. – Да, но… – Пожалуйста, просто отвези нас в болота. – Я только что вернулся и уверяю тебя… – Я знаю, что делаю, Джеймс. Если не хочешь ехать, позволь нам одолжить твою лодку, – настаивала я. – Вы двое? В болоте? – Он улыбнулся, вздохнул и покачал головой. – Ну хорошо. Прокатимся еще разок. Садитесь, – кивнул он. Бо ступил в моторку вслед за мной и сел. Джеймс вручил нам факелы. Мы увидели, как приближается Октавиус еще с одной группой. Голова его была склонена в поражении. – Отец Поля ужасно переживает, – сказал Джеймс. – Заводи мотор, пожалуйста, – попросила я. – Пожалуйста. – Ты думаешь, что можешь сделать то, что все эти люди, которые рыбачат и охотятся здесь, не могут? Я пристально посмотрела на него. – Думаю, я знаю, где он может быть, – тихо сказала я. – Руби рассказывала мне однажды об укромном месте, которое было у них с Полем. Она так хорошо его описала, что, я уверена, смогу его найти. Джеймс скептически покачал головой, но завел мотор. – Ладно, но, боюсь, мы зря теряем время. Следовало бы подождать, пока не рассветет. Мы отчалили от дока и вошли в устье канала. Болота ночью выглядят устрашающе даже для тех, кто прожил и проработал в них всю свою жизнь. Не было яркой луны, чтобы освещать пуль, а испанский мох казался плотным и черным, как стена, скрывающая другие каналы. Искривленные ветви кипарисов походили на скрюченных старых ведьм, в чернильной водной глубине таились корни деревьев, бревна и, конечно, аллигаторы. Факелы и встречный ветер отгоняли москитов, но было видно, что Бо явно не по себе. Он чуть не выпрыгнул из лодки, когда вдоль борта внезапно пролетела сова. – Направо, Джеймс, а потом, когда подойдешь к изгибу, резко бери влево. – Не могу поверить, что Руби дала тебе такие точные указания, – проворчал он. – Она любила это место, потому что они с Полем провели здесь много времени, – сказала я. – Это как другой мир. Так она говорила. Джеймс последовал моим указаниям. Позади нас скрылись во мгле факелы других искателей. Пелена тьмы окутала нас и отрезала от остального мира. Вскоре мы перестали слышать голоса людей из поисковой партии. – Помедленнее, Джеймс, – попросила я. – Мне нужно кое-что найти, а ночью это нелегко. – Особенно если ты тут никогда раньше не была, – прокомментировал Джеймс. – Напрасно все это. Если мы подождем до утра… – Вот, – указала я. – Видишь там, где кипарисовое дерево склонилось, как старуха, срывающая четырехлистный клевер? – Старуха? Четырехлистный клевер? – переспросил Джеймс. – Так всегда Поль говорил Руби. – Ни Джеймс, ни Бо не могли видеть улыбки на моем лице. – Просто поворачивай резко направо под нижней веткой. – Можем не пройти, – предупредил он. – Пройдем, если пригнемся, – сказала я. – Медленно. – Ты уверена? Наткнемся на камень или корни, или… – Уверена. Давай. Пожалуйста. Неохотно он повернул моторку. Мы пригнули головы и проскочили под веткой. – Черт подери! – воскликнул Джеймс. – Ну и куда теперь? – Видишь ту толстую стену из испанского мха, спускающуюся к воде? – Да. – Проезжай прямо сквозь нее. Это – потайной ход. – Потайной ход. Черт знает что. Никто бы не догадался. – Вот, что я имела в виду, называя это другим миром, – сказала я. – Можешь выключить мотор. Мы пойдем туда на веслах. Он так и сделал, и я затаила дыхание, когда лодка ткнулась в мох, расступившийся, как занавес, пропуская нас в небольшой пруд. Когда мы доплыли, я подняла свой факел, Бо сделал то же самое. – Теперь медленно покружим, – велела я. Свет наших факелов приподнял завесу темноты, освещая пруд. Под водой копошились черепахи и змеи, пуская пузырики. Мы увидели, как лещ хватает мошек. Приподнял голову аллигатор, блеснув зубами в свете факелов, и опять нырнул. Я слышала, как тихо охнул Бо. Где-то справа раздался зловещий крик ястреба. Полдюжины нутрий замерло на берегу пруда в поисках укрытия. – Подождите, что это? – спросил Джеймс. Он встал, пошарил по воде своим веслом около лодки и вытащил бутылку. Это была пустая бутылка из-под рома. – Он был здесь. – Джеймс пристально вглядывался в темноту вокруг. – Поль! – пронзительно закричал он. – Поль! – вторил Бо. С минуту я не могла произнести его имени. Потом тоже закричала: – Поль, пожалуйста, если ты здесь, ответь нам! Ничего, слышны были лишь отзвуки болотной жизни. Где-то справа промчался олень. Сердце мое захлестнула волна ужасного предчувствия. – Продолжай грести вдоль берега, Джеймс, – сказала я и выпрямилась, подняв свой факел справа, в то время как Бо держал свой слева. Вода хлюпала о лодку. Не было ни ветерка, и москиты с остервенением набросились на нас. Вдруг факелы высветили круглое дно пироги. Сначала оно было похоже на аллигатора, но, когда мы подплыли ближе, стало ясно, что это – каноэ Поля. Никто не произнес ни слова. Джеймс ткнул его своим веслом. – Да, точно его, – сказал он. – Поль! – Вон там. Что это такое? – спросил Бо, наклоняясь вместе с факелом. Джеймс повернул лодку, куда указывал Бо, и я посветила своим факелом. На большом камне с разметавшимися золотисто-каштановыми волосами, испачканными грязью, лицом вниз лежал Поль. Похоже было, что он тащился из последних сил и рухнул. Джеймс повернул лодку так, чтобы Бо смог встать и дотянуться до тела Поля. Я тоже сделала шаг к нему, но Бо резко повернулся. – Не надо! – приказал он и схватил меня за локти, усаживая на прежнее место. – Это неприятное зрелище, и его уже нет. Я закрыла лицо ладонями и пронзительно закричала. Мой неистовый крик проник в самые потаенные уголки болота, всколыхнул тени, поднял в воздух птиц, погнал прочь животных, распугал рыбу. Он эхом пронесся по воде и, наконец, натолкнулся на стену угрюмого молчания, окружающего нас. Врач сказал, что в легких Поля было столько воды, что удивительно, как ему удалось проползти по камню эти несколько дюймов и как он вообще смог поднять свое тело. Там он и скончался. Чудом не добрались до него аллигаторы, но смерть настолько исказила его облик, что Бо был прав, не дав мне смотреть. В Кипарисовой роще дом уже был погружен в траур, так что просто добавилась еще одна порция горя. Слуги, которые так сильно плакали из-за «моей» смерти, должны были отыскать теперь еще один источник, чтобы черпать из него слезы. Сестры Поля, особенно Тоби, предчувствовали беду, но тем не менее были убиты горем и уединились с Джеймсом в библиотеке, а Октавиус пошел наверх, чтобы быть с Глэдис. Мной овладела такая слабость, что тело казалось невесомым, и я подумала, вот сейчас меня подхватит ветер и унесет куда-нибудь в ночь. Бо сжимал мою руку, обнимал за плечи. Я прижалась к нему, наблюдая, как из дока несут тело Поля. Бо хотел, чтобы мы немедленно возвратились в Новый Орлеан. Он был очень настойчив, а у меня и не было сил сопротивляться, не было даже слов для возражений. Позволив ему довести себя до машины, я плюхнулась на сиденье и рыдала без слез, потому что слез у меня больше не было. Закрывая глаза, я видела Поля молодым, ведущим свой моторный скутер к галерее у входа в дом бабушки Кэтрин, сияние в его взгляде, остановившемся на мне. Наши голоса тогда были полны радостного волнения. Мир казался таким чистым и счастливым. Каждый цвет, форма, запах поражали своей свежестью и новизной. Когда мы были вместе, переживая наши юношеские чувства, мы ощущали себя первой парой на земле, открывающей неизведанные миры. Разве можно объяснить чудо, зарождавшееся в любящем сердце под живительными лучами ответной любви? Это доверие, эта детская вера так чисты и хороши, что предательство невозможно даже вообразить. Кажется, что эти сильные молодые чувства, подобно несокрушимой броне, защитят их обладателей ото всех бед и несчастий мира. Можно давать обещания, поверять свои мечты и снова мечтать вместе. Нет ничего невозможного, и уж как тут вообразить, что это злая судьба играет тобой, манит тебя по дороге, ведущей в ад. Хотелось обрушить свою ярость на виновника всех несчастий, но мне некого было винить, кроме самой себя. Тяжесть этой вины была так велика, что становилась невыносимой. Я была раздавлена, уничтожена и чувствовала такую усталость, что не открывала глаз, пока Бо не сказал, что мы дома. Я позволила ему вывести себя из машины, но ноги не слушались. Он внес меня в дом, вверх по лестнице, уложил в постель, где я свернулась калачиком, обхватив себя руками, и впала в забытье. Когда я проснулась, Бо был уже одет. Я повернулась, но ощутила такую сильную боль во всем теле, что едва смогла распрямить ноги и приподняться. Голова казалась каменной. – Я так устала, у меня слабость. – Оставайся сегодня в постели, – посоветовал он. – Я скажу Салли, чтобы она принесла тебе завтрак. Мне нужно кое-что сделать в офисе, а потом я вернусь и буду с тобой. – Бо, – простонала я, – это моя вина. Глэдис Тейт вправе ненавидеть меня. – Конечно, это не твоя вина, ты не нарушала никаких обещаний, а все, что он сделал, он сделал по доброй воле, зная, какие могут быть последствия. Если уж здесь и есть чья-то вина, так это – моя. Мне не следовало позволять ему становиться настолько причастным, надо было заставить тебя пойти на полный разрыв с ним, чтобы он осознал, что ему нужно продолжать свою жизнь, а не оплакивать невозможное. – Но, Руби, – продолжал Бо, подходя ко мне и беря мою руку, – нам предначертано быть вместе, если двое так сильно любят, как мы, они судьбой предназначены друг другу. Вот во что ты должна верить, эта вера должна поддерживать тебя, когда ты оплакиваешь Поля. Если мы сейчас подведем друг друга, все, что он делал, окажется напрасным. – В глубине души он, должно быть, сам осознавал, что твое место – рядом со мной, может, он не мог смириться с этим, может, это было слишком больно для него, но все-таки он понимал, что это – реальность. – Мы должны держаться за то, что у нас сейчас есть. Я люблю тебя, – сказал он и нежно поцеловал меня в губы, склонив свою голову мне на грудь, и я прижала ее к себе, задержав на минуту, прежде чем он поднялся, глубоко вздохнув, и улыбнулся. – Я пришлю Салли, а потом попрошу миссис Феррер принести попозже Перл, хорошо? – Да, Бо. Как скажешь. Я не могу больше думать сама. – Ничего, я подумаю за нас обоих. – Он поцеловал меня и вышел. Я выглянула в окно. Небо затянуло облаками, но они казались легкими и тонкими. Скоро выглянет слабое солнце, и день будет жарким и влажным. После завтрака я приму ванну и вновь стану на ноги. Мысль о поездке на похороны Поля казалась невыносимой, я не могла себе представить, где возьму силы, но, как оказалось, это была наименьшая из моих проблем. Позже утром, позавтракав и приняв ванну, я расчесала волосы и оделась. Миссис Феррер принесла мне Перл, я позволила ей играть моими кистями и расческами, и она сидела около меня, повторяя каждое мое движение. Волосы у нее отросли до плеч и приобретали все более яркий золотистый оттенок, в голубеньких глазках светилось любопытство, она засыпала меня вопросами, и каждый ответ тянул за собой вереницу новых «почему». Ее невероятная энергия и веселость успокаивали мое изболевшееся сердце. «Какое счастье, что она у меня есть», – подумала я. Я твердо решила посвятить себя ей, чтобы ее жизнь была более спокойная, счастливая и полная, чем моя. Я буду защищать ее, давать советы, направлять, чтобы она избежала всех падений и предательских поворотов судьбы, которые испытала я. «Именно в наших детях, – поняла я, – наша надежда и цель нашей жизни. Они – единственное утешение и противодействие горю». Позвонил Бо и сказал, что скоро будет дома. Миссис Феррер отвела Перл в сад поиграть. Я решила спуститься, чтобы перекусить с Бо в патио, когда он вернется. Я была уже почти на нижней ступени лестницы, когда зазвонил телефон. Обри объявил, что звонит Тоби Тейт, и я поспешила взять трубку. – Тоби, – воскликнула я, – извини, что мы так быстро уехали, но… – Это никого не волновало, – отрезала она холодно. – Я звоню не для того, чтобы предъявлять тебе претензии, никому из нас нет до этого дела. – От ее сурового официального тона у меня снова заныло сердце. – Дело в том, что мама попросила меня позвонить и сказать тебе, что она бы предпочла, чтобы ты не приезжала на похороны Поля. – Не приезжала? – Мы отправляем машину с няней, которую взяли на работу, чтобы забрать Перл и привезти ее домой, – добавила она твердо. – Что? – Мама говорит, что место дочки Поля и Руби у ее бабушки и дедушки, а не у ее эгоистичной тетки, поэтому твои обязательства и обещания закончены. Можешь возвращаться к своей жизни полной удовольствий, а не забот. Это дословно то, что сказала мама. Пожалуйста, подготовь Перл к трем часам. Спазм в горле не давал мне вымолвить слово. Я не могла сглотнуть. Казалось, сердце провалилось, по спине поднялась жаркая волна к голове, захлестнула мою шею длинными тонкими пальцами ведьмы и начала душить. – Ты поняла? – потребовала ответа Тоби. – Ты… – Да? – Не сможешь… забрать… Перл, – сказала я, отчаянно пытаясь набрать воздуха в легкие. – Твоя мать знает, что ты не можешь этого сделать. – Что за чепуху ты несешь? Конечно, мы можем. Разве ты не понимаешь, что у бабушки больше прав, чем у тетки? – Нет! – заорала я. – Я не позволю вам забрать Перл. – Я не понимаю, почему ты думаешь, что тебя будут об этом спрашивать, Жизель. Надеюсь, ты не добавишь никаких неприятностей и безобразия к нашей трагедии. Если и остались люди, которые относятся к тебе снисходительно, то очень скоро и они станут тебя презирать. – Твоя мать знает, что она не может этого сделать. Она знает. Скажи ей. Скажи ей! – завопила я. – Ну хорошо, я скажу ей то, что ты просишь, но машина будет у тебя в три часа. До свидания, – отрезала Тоби, и телефон замолк. – Нет! – продолжала я вопить. Я быстро повесила трубку и снова подняла, чтобы набрать номер Бо. – Я немедленно еду домой, – сказал он, после того как я, запыхавшись, выпалила сообщение Тоби о требованиях Глэдис Тейт. – Вот что она имела в виду, когда сказала, что заставит страдать меня вдвое больше, чем Поль, Бо. Это ее способ отомстить. – Сохраняй спокойствие, я еду. Я повесила трубку, но не могла прийти в себя и начала ходить взад-вперед, мозг мой судорожно искал выхода. Казалось, прошли часы, прежде чем наконец прибыл Бо, хотя это было всего лишь несколько минут. Он бросился ко мне в библиотеку, обнял и усадил. Я не могла унять дрожь, у меня стучали зубы. – Все будет хорошо, – уверял он. – Она просто блефует, пытаясь расстроить тебя, поскольку сама сейчас в жутком состоянии. Позже она поймет, что делает, и прекратит это. – Но, Бо… Все думают, что я – Жизель. Они похоронили меня! – Все будет замечательно, – ответил он, но без прежней уверенности. – Мы родились в болотах, в хибаре. Это совсем по-другому, чем в Новом Орлеане, в госпитале, где берут отпечатки пальцев у младенцев, чтобы потом их можно было распознать. Поль был моим мужем, и он объявил миру, что я больна и умираю. Он был на моих похоронах и погиб, намеренно или случайно, но из-за моей смерти, – говорила я, и каждое слово гвоздем вонзалось в гроб правды. Я схватила руки Бо в свои и заглянула ему в глаза. – Ты сам сказал, что я так прекрасно притворялась в роли Жизель, что все поверили, даже твои родители! – Если дело коснется того, можем ли мы сохранить Перл, мы признаемся в правде и сообщим властям, что сделали. Я обещаю, – сказал он. – Никто не отнимет у нас ребенка. Никто. И уж не Глэдис Тейт, – заверил он меня, сжал мои руки, и лицо его напряглось от решимости. Это немного успокоило мое сердце. – Тоби сказала, в три здесь будет машина с Няней. – Я сам справлюсь с этим, – ответил он. – Ты даже не подходи к парадной двери. Я кивнула. – Перл, – вдруг воскликнула я, – где она? – Да не волнуйся ты так, где же ей быть, как не с миссис Феррер? Не пугай ее, – предупредил он, схватив меня за запястье, – Руби! – Да, ты прав. Я не должна пугать ребенка. Но я хочу, чтобы она немедленно была здесь, наверху, она не должна быть на улице, когда они приедут. – Хорошо, но сделай это мягко, спокойно, – приказал он. – Да? – Сделаю. – Я глубоко вздохнула и пошла искать миссис Феррер и Перл. Не вдаваясь в подробности, я попросила ее отнести ребенка наверх и оставить в своей комнате, потом присоединилась к Бо в столовой, но не могла даже смотреть на еду, лишь глотнула воды, и у меня свело желудок. Вскоре после двух Бо велел мне пойти наверх и оставаться там с Перл и миссис Феррер. Сердце бешено стучало, я подумала, что могу умереть от страха, но поборола волнения и занялась Перл. Около трех я услышала дверной колокольчик, и сердце екнуло в груди, я не смогла удержаться и вышла на лестницу, прислушиваясь. Бо уже предупредил Обри, что сам откроет дверь. Мне не хотелось, чтобы Бо знал, что я подсматриваю и подслушиваю, поэтому я отступила в тень, когда он обернулся и посмотрел вверх, прежде чем открыть. За дверью стояли мужчина в костюме и няня в форме. – Да? – спросил Бо как можно беспечнее. – Мое имя – Мартин Белл, – произнес мужчина в костюме. – Я – адвокат, представляющий семью Тейт. Нас прислали месье и мадам Тейт, чтобы забрать их внучку, – сказал он. – Их внучка никуда не поедет ни сегодня, ни в какой другой день, – твердо заявил Бо. – Она дома, там, где ее место, и здесь она и останется. – Вы отказываетесь передать им внучку? – спросил Мартин Белл с некоторым изумлением. Очевидно, ему дали понять, что это простое задание. Вероятно, он думал, что легко отработает свои деньги. – Я отказываюсь передать им нашу дочь, да, – сказал Бо. – Пардон. Вашу дочь? Что-то я не понимаю, – удивился Мартин Белл, глядя на няню, которая тоже была сбита с толку. – Ведь эта девочка – дочь Поля и Руби Тейт? – Нет, – ответил Бо, – и Глэдис Тейт знает это. Боюсь, она зря потратила ваше время. Вы, конечно, должны представить ей за это счет, – добавил Бо. – Всего хорошего, – сказал он и закрыл дверь перед их изумленными лицами. С минуту он стоял в ожидании, потом подошел к окну и убедился, что они уехали. Когда он обернулся, то увидел меня наверху лестницы. – Ты все время там была? – спросил он. – Да, Бо. – Значит, ты слышала. Я сделал, что обещал. Я рассказал правду и отправил их назад. Когда Глэдис услышит, что я сказал, она отступится и оставит нас в покое, – заверил он меня. – Успокойся. Все кончено. Я кивнула и с надеждой улыбнулась. Бо поднялся по лестнице и обнял меня. Потом мы оба пошли взглянуть на Перл. Она спокойно сидела на полу моей бывшей комнаты и раскрашивала животных в книге под названием «Посещение зоопарка». – Посмотри, мамочка. – Она показала пальчиком и зарычала, как тигр. Миссис Феррер засмеялась. – Она имитирует всех животных, – сказала она. – Никогда еще не видела такого хорошего маленького мима. Бо крепче сжал мои плечи, и я прислонилась к нему. Так хорошо было чувствовать его силу и твердость. Теперь он был моей скалой, моей стальной опорой, и это только усиливало мою любовь к нему, наполняло уверенностью. Постепенно, по мере того как длился день, уменьшалась моя нервозность, и проходили спазмы в желудке. Я поняла, что безумно голодна, когда мы сели за ужин. В эту ночь, в постели, мы проговорили около часа, прежде чем закрыть глаза. – Я сожалею, что не могу пойти на похороны Поля, – сказала я. – Знаю, но при данных обстоятельствах нам лучше не ходить. Глэдис Тейт только усугубит неприятную ситуацию. Она устроит безобразную сцену. – И все же когда-нибудь, когда пройдет достаточно времени, я бы хотела навестить его могилу, Бо. – Конечно. Мы продолжали разговаривать, теперь Бо строил планы на будущее. – Если захотим, можем построить новый дом, на нашей загородной земле. – Может быть, так и надо, – кивнула я. – Конечно, этот дом тоже можно изменить, в любом случае мы захотим иметь новые воспоминания. Я была полностью согласна. Его описание нашего возможного будущего наполнило меня новой надеждой, и я наконец прикрыла веки, погружаясь в небытие, измученная и уставшая до глубины души. Я не почувствовала себя отдохнувшей, когда проснулась утром, но нашла достаточно сил, чтобы начать новый день. Я мечтала о своих будущих картинах и подумала, что надо обновить свой гардероб, чтобы он полностью соответствовал моей личности. Теперь, когда я отвадила всех друзей Жизель и мы собирались начать все заново, я почувствовала себя готовой вернуть свое настоящее «я» и наконец дать Жизель отдохнуть. Все эти думы переполняли меня. Мы хорошо позавтракали, оживленно беседуя. У Бо было так много планов – и деловых, и семейных, что мозг у меня был переполнен всем этим. Я надеялась, что эта активная деятельность не оставит вскоре места для грусти. Бабушка Кэтрин всегда говорила, что единственным средством от горя и печали являются занятые делом руки. После завтрака Бо пошел наверх, в ванную, а я – на кухню, поговорить с миссис Свон об ужине. Я сидела и слушала ее объяснения о том, как готовить цыпленка «рошамбо». – Сначала надо приготовить подливку, – начала она и пустилась в описание ингредиентов, от которого у меня потекли слюнки. «Как нам повезло с такой опытной поварихой», – подумала я. Миссис Свон бренчала тарелками и сковородками, пока говорила и расхаживала по кухне, поэтому я не услышала дверного колокольчика и удивилась, когда пришел Обри и сообщил, что прибыли два джентльмена. – И с ними полицейский, – добавил он. – Что? Полицейский? – Да, мадам. Мне обожгло грудь, и я встала. – Где Перл? – быстро спросила я. – Она в детской с миссис Феррер, мадам. Они только что ушли наверх. – А месье Андреа? – Я думаю, он все еще наверху, мадам. – Пожалуйста, позовите мне его, Обри. Быстро, – заторопилась я. – Хорошо, мадам, – сказал он и поспешил прочь. Я посмотрела на миссис Свон, которая с любопытством уставилась на меня. – Неприятности? – спросила она. – Не знаю. Не знаю, – пробормотала я и, ничего не чувствуя, медленно побрела к фойе. Бо появился на лестнице, как раз когда я входила в фойе и увидела адвоката Мартина Белла и еще одного человека у двери. – В чем дело? – вскричал Бо, перескакивая через две ступеньки. – Месье и мадам Андреа? – поинтересовался более высокий из двух мужчин в костюмах. Бо быстро сделал шаг вперед, чтобы оказаться у двери до меня. Я увидела позади них няню, которая приезжала за день до этого, и сердце у меня упало. – Да? – Я – Вильям Роджерс, старший партнер фирмы «Роджерс, Белл и Стенли». Как вам известно из предыдущего посещения мистера Белла, мы представляем месье и мадам Октавиус Тейт, Прихода Терребон. Мы здесь по судебной повестке, чтобы отвезти ребенка Перл Тейт к ее дедушке и бабушке, – сказал он и вручил Бо документ. – Документ подписан судьей и должен быть выполнен. – Бо, – промолвила я. Он махнул на меня рукой и стал читать. – Это неверно, – сказал он, отрывая взгляд и пытаясь вручить документ обратно. – Мадам Тейт не является бабушкой ребенка. – Боюсь, что дело должен решать суд, сэр. До исхода суда, – заявил он, кивая на документ, – предписание суда находится в силе. Она имеет законные права на опеку. – Но мы – не дядя и тетя. Мы – мать и отец, – сказал Бо. – Суд считает иначе. Обоих родителей ребенка нет в живых, и дедушка с бабушкой в первую очередь являются законными опекунами, – настаивал мистер Роджерс. – Надеюсь, здесь не будет никаких неприятностей, – добавил он. – Ради ребенка. Как только он произнес это, полицейский двинулся вперед. Бо переводил взгляд с одного лица на другое и затем посмотрел на меня. – Руби… – Нет! – завопила я, отступая. – Они не могут забрать ее! Они не могут! – У них – предписание суда, но это только временно, – уверял Бо. – Я обещаю. Я сейчас же позвоню нашим адвокатам. У нас самые лучшие, самые высокооплачиваемые адвокаты в Новом Орлеане. – Этот судебный процесс будет проходить в Приходе Терребон, – заявил Вильям Роджерс. – По законному месту жительства ребенка. Но если у вас есть самые «высокооплачиваемые, наилучшие адвокаты», то им это и так известно, – добавил он, наслаждаясь собственным сарказмом. – Бо, – прошептала я, губы у меня дрожали, лицо скривилось. Он сделал шаг ко мне, чтобы обнять, но я отступила еще дальше. – Нет, – повторяла я, качая головой, – нет. – Мадам, заверяю вас, – сказал мистер Роджерс, – это предписание суда будет выполнено, и, если вы действительно беспокоитесь о ребенке, вам лучше подчиниться. – Руби… – Бо, ты же обещал! Нет! – заорала я и заколотила кулаками по его груди. Он схватил меня за запястья и крепко обнял. – Мы вернем ее. Вернем, – обещал он. – Я не могу, – сказала я, качая головой, – не могу. – Ноги подкосились, и Бо подхватил меня. – Пожалуйста, – попросил он, поворачиваясь к адвокатам, полицейскому и няне. – Дайте нам десять минут, чтобы подготовить ребенка. Мистер Роджерс кивнул, и Бо понес меня по лестнице, шепча заверения мне в ухо. – Это будет выглядеть безобразно, – говорил он, – если мы окажем физическое сопротивление. Как только мы заявим, кто мы такие, все быстро закончится. Ты увидишь. – Но, Бо, ты же обещал, что этого не произойдет. – Откуда же мне было знать, что она способна на такую пакость? Она, должно быть, ненормальная. За каким мужчиной она замужем, что он позволяет ей делать это? – За человеком с чувством вины. – Я проглотила слезы и посмотрела в сторону детской Перл. – О Перл, она же будет в ужасе. – Только пока не доедет до Кипарисовой рощи. Она знает там всех слуг и… – Но они везут ее не в Кипарисовую рощу, они везут ее к Тейтам. Бо кивнул, тоже все больше понимая, что происходит. Он глубоко вздохнул и покачал головой. – Я бы убил ее, – процедил он. – Положил бы руки ей на шею и душил до последнего вздоха. – Она практически испустила последний вздох, – сказала я, качая головой. – Когда Поль умер. Мы имеем дело с женщиной, которая утратила все чувства, кроме одного – желания мстить. И мой ребенок должен ехать в этот дом. – Ты хочешь, чтобы я это сделал? – спросил он, глядя на детскую. – Нет, я сделаю это вместе с тобой, чтобы мы могли утешить ее, насколько это возможно. Мы вошли и объяснили миссис Феррер, что ребенку нужно поехать к дедушке с бабушкой. Бо решил, что лучше всего пока представить это так. Перл знала Тейтов как своих дедушку и бабушку, поэтому я сдержала свою печаль и слезы. Улыбнувшись, я объяснила ей, что ей нужно поехать навестить свою бабушку Глэдис и дедушку Октавиуса. – К ним тебя отвезет милая дама, – сказала я. Перл с любопытством смотрела на меня во все глаза. Казалось, что она достаточно мудра, чтобы видеть обман. Она не сопротивлялась, пока мы несли ее вниз и устраивали на заднем сиденье лимузина рядом с няней. Но, когда я отошла от двери, она поняла, что я не еду, начала кричать и звать меня. Няня попыталась ее успокоить. – Поехали, – приказал водителю мистер Роджерс. Оба адвоката сели в машину и захлопнули дверцы, но я все еще слышала вопли Перл. Когда лимузин отъехал от дома, малышка вырвалась у няни и прижала свое личико к заднему стеклу, я видела ее страх и мучения, слышала, как она с плачем выкрикивает мое имя. В тот момент, когда исчезла машина, ноги мои подкосились, и я упала слишком быстро, чтобы Бо успел подхватить меня. Рухнула на землю, провалилась в пустоту. 16. Все потеряно – Ну, – протянул месье Поулк, выслушав от Бо нашу историю, – это довольно сложное дело. Очень, – добавил он и выразительно кивнул, от чего затряслись его челюсти и дряблый двойной подбородок. Он откинулся в своем непомерно большом черном кожаном кресле, прижал ладони к медвежьей груди, сплетя пальцы, сверкая большим золотым кольцом розоватого оттенка с овальным камнем черного оникса, мерцавшим в полуденном солнце, которое пробивалось сквозь тонкие белые занавески. Бо сидел рядом со мной и держал меня за руку. Моя другая рука сжимала подлокотник кресла красного дерева, словно я боялась выпасть из него на темно-коричневый ковер в плюшевом офисе месье Поулка. Он располагался на седьмом этаже здания, и огромные окна за письменным столом месье Поулка открывали панораму реки, по которой плыли суда и лодки в бухту Нового Орлеана или из нее. Я закусила губу, пока наш адвокат размышлял. Его большие водянистые карие глаза были опущены, он был так неподвижен, и я испугалась, что он уснул. Единственным звуком, слышимым в офисе, было тиканье миниатюрных часов с маятником на полке слева от нас. – Вы говорите, нет свидетельства о рождении? – наконец спросил он, не меняя позы и лишь подняв глаза. Все его тело в двести сорок фунтов весом оставалось неподвижным в кресле. На нем был мятый пиджак и темно-коричневый галстук с лимонными точечками. – Нет. Как я уже сказал, близнецы родились в районе болот, где не было ни врачей, ни больниц. – Моя бабушка была знахаркой, лучше всякого доктора, – сказала я. – Знахаркой? – Кейджунской целительницей, – объяснил Бо. Месье Поулк кивнул, перевел взгляд на меня и с минуту смотрел, не мигая. Затем он наклонился вперед и сплел пальцы на столе. – Перейдем к слушанию дела об опеке. В данной ситуации решение примет суд. Прежде всего нужно законным путем установить вашу личность как Руби. Когда с этим будет покончено, вы дадите показания, что являетесь настоящим отцом ребенка, – сказал он Бо. – Конечно. – Бо сжал мою руку и улыбнулся. – Теперь давайте посмотрим следующим фактам в лицо. – Он потянулся к шкатулке из темного вишневого дерева, открыл крышку и достал толстую гаванскую сигару. – Вы, – продолжал он, указывая на меня сигарой, – очевидно, были настолько похожи с вашей сестрой Жизель, что смогли совершить подмену личностей, верно? – Вплоть до ямочек на щеках, – вставил Бо. – Цвет глаз, волос, лицо, рост, вес? – перечислял месье Поулк. Мы с Бо кивали после каждого слова. – Ну может, между ними и была разница в весе в несколько фунтов, но ничего примечательного, – заметил Бо. – Шрамы? – спросил месье Поулк, с надеждой поднимая брови. Я покачала головой. – Ни у меня, ни у моей сестры их не было, хотя она побывала в тяжелой автомобильной катастрофе и какое-то время была неподвижна, – ответила я. – Тяжелой автомобильной катастрофе? – Я кивнула. – Здесь, в Новом Орлеане? – Да. – Значит, какое-то время она была в больнице. Хорошо. Там должна сохраниться ее история болезни с анализами крови. Может, у вас была разная группа крови. Если так, вопрос будет немедленно улажен. Мой ДРУГ, – продолжал он, взяв зажигалку, – говорит, что через несколько лет можно будет опознать истинного родителя ребенка по анализам крови, используя ДНК, но это будет только через несколько лет. – К тому времени станет слишком поздно, – сказала я горько. Он кивнул, зажег свою сигару и откинулся в кресле, пуская в потолок колечки дыма. – Может, делали рентген. У нее в катастрофе были какие-нибудь переломы? – Нет, – ответила я. – Она была вся в синяках, и от шока что-то случилось с позвоночником, был затронут нерв, но все зажило, и она опять смогла ходить. – Гм, – произнес месье Поулк. – Не знаю, можно ли будет обнаружить что-нибудь по рентгеновским снимкам. Вам следует сделать рентген, а потом мы найдем медицинского эксперта, который бы показал, что должны быть остаточные следы травмы. Я оживилась. – Я сразу же поеду в госпиталь и сделаю рентген. – Правильно, – одобрил Бо. Месье Поулк покачал головой. – Они с таким же успехом могут найти эксперта, который заявит, что рентген не покажет никаких остаточных явлений, если все было залечено, – возразил он. – Позвольте мне сначала изучить все имеющиеся в больнице данные и посоветоваться с кем-нибудь из знакомых врачей. – Руби рожала, Жизель – нет, – сказал Бо. – Конечно, медосмотр… – А у вас нет ни малейшего сомнения в отношении Жизель? – спросил месье Поулк. – Простите? – Жизель мертва и похоронена. Как можно ее осмотреть? Придется эксгумировать тело, а что, если Жизель была когда-нибудь беременна и делала аборт? – Он прав, Бо. Здесь я ни за что не ручаюсь, – проговорила я. – Все крайне сложно и запутано, – пробормотал месье Поулк. – Вы потрудились убедить людей, что являетесь своей сестрой-близнецом, и проделали это столь успешно, что все, кто знал ее, поверили, верно? – Насколько нам известно. – И семья, семья Поля Тейта, поверила в это и поверила, что они хоронят Руби Тейт? – Да. – То есть на ваше имя действительно было выдано свидетельство о смерти? – Да, – подтвердила я и с трудом сглотнула. Жуткие воспоминания собственных похорон нахлынули на меня. Месье Поулк покачал головой и задумался. – Как насчет врача, который первым лечил Жизель от энцефалита? – спросил он, оживляясь. – Он ведь знал, что лечит Жизель, а не Руби, так? – Боюсь, мы не можем на него рассчитывать, – произнес Бо, разрушая еще одну надежду. – У меня с ним была определенная договоренность, и это ведь может навредить ему, правда? То, что он был в этом замешан? – Боюсь, что именно так, – проговорил месье Поулк. – Он подписался под обманом. Можем мы рассчитывать на кого-нибудь из слуг? – Ну… поскольку мы устроили все, я и доктор… – Они толком не знали, что, собственно, происходит, так? – Да. В любом случае свидетели бы из них не получились. Супруги-немцы неважно говорят по-английски, а моя повариха ничего не видела, горничная – робкая женщина, которая вообще ни в чем не сможет поклясться. – Тогда не стоит идти этим путем, – кивнул месье Поулк. – Дайте мне подумать. Запутано, очень все запутано. Данные о зубах, – вскрикнул он. – Как у вас с зубами? – Прекрасно. У меня никогда не было ни одного дупла и никогда не вырывали зубы. – А у Жизель? – Насколько я знаю, – сказал Бо, – и у нее все было в порядке. Она отличалась отменным здоровьем для человека ее образа жизни. – Хорошие гены, – кивнул месье Поулк. – У вас обеих были одни и те же генетические преимущества. – Неужели нет способа установить наши личности, чтобы удовлетворить судью? – отчаянно выкрикнула я. – А как насчет наших подписей? – Да, – сказал Бо. – У Руби почерк всегда был лучше. – Почерк показателен, – произнес месье Поулк несколько в нос официальным тоном, – но не является исчерпывающим доказательством. Нам придется полагаться на мнение экспертов, а они могут привести своих собственных, которые разовьют идею подлога. Я уже наблюдал такое. Кроме того, – продолжал он, попыхивая сигарой, – люди склонны верить, что близнецы могут прекрасно имитировать друг друга. Я бы хотел иметь кое-что еще. – Как насчет Луиса? – спросил Бо. – Ты сказала, он узнал тебя. – Луис? – повторил месье Поулк. – Луис – человек, с которым я встретилась, когда мы с Жизель учились в частной школе в Батон Руж. Он – музыкант, недавно давал здесь, в Новом Орлеане, концерт. – Понятно. – В то время он был слеп. Но теперь он видит, – добавила я с надеждой. – Что? Слеп, говорите? Ну вот уж действительно, месье, – проговорил он, поворачиваясь к Бо. – Вы хотите, чтобы я вызывал в свидетели слепого, чтобы он подтвердил различие. – Но он может! – крикнула я. – Может, вас это и удовлетворит, а судью? Еще одно крушение надежды. Сердце ныло, глаза застилали слезы отчаяния. Казалось, поражение неминуемо. – Послушайте! – Бо опять сжал мою руку. – Какой мотив можно найти, чтобы Руби стала притворяться, что она Руби? Во-первых, мы раскроем миру свой обман, и, кроме того, каждому, кто знал Жизель, известно, насколько она была эгоистична. Она бы не захотела выиграть дело об опеке и взвалить на себя ответственность за воспитание ребенка. Месье Поулк подумал с минуту. Потом развернулся и взглянул в окно. – Мне придется играть роль адвоката-дьявола, – сказал он, продолжая смотреть на реку. Затем опять резко повернулся к нам и указал на меня сигарой. – Вы сказали, ваш муж, Поль, унаследовал богатую нефтью землю в бухте? – Да. – И построил вам особняк с прекрасной усадьбой? – Да, но… – И там колодцы, из которых качают нефть, что постоянно увеличивает состояние? Я не могла ни кивнуть, ни ответить. Мы с Бо не отрываясь смотрели друг на друга. – Но, месье, мы далеко не нищие. Руби унаследовала приличную сумму и прибыльный бизнес, и… – Месье Андреа, у вас под носом возможность унаследовать огромное состояние, постоянно растущее огромное состояние. Мы сейчас не ведем разговор о простой обеспеченности. – А как же ребенок? – в отчаянии бросил Бо. – Она же знает свою мать. – Она – младенец. Мне бы и в голову не пришло вызывать ее в суд в качестве свидетеля. Она бы очень испугалась, я уверен. – Нет, мы не сможем пойти на это, Бо, – сказала я. – Никогда. Месье Поулк откинулся в кресле. – Позвольте мне изучить данные, имеющиеся в госпитале, поговорить с некоторыми врачами. Потом я свяжусь с вами. – Сколько уйдет на это времени? – За день это не делается, мадам, – откровенно сказал он. – Но мой ребенок… О Бо. – Вы рассматривали возможность повидать мадам Тейт и поговорить с ней об этом? Может, она действовала в порыве гнева, а теперь у нее было время передумать, – предположил месье Поулк. – Это бы упростило проблему. – Я не утверждаю, что она руководствуется этим мотивом, – добавил он, наклонившись вперед, – но вы могли бы предложить отписать все права на нефть и так далее. – Да, – согласилась я, и в сердце вновь вспыхнула надежда. Бо кивнул. – Она бы с ума сошла, если бы Руби унаследовала Кипарисовую рощу и всю нефть на этой земле. Давай съездим туда и посмотрим, захочет ли она разговаривать с нами. А пока… – Я займусь изучением материалов по делу, – подытожил месье Поулк. Он встал и положил сигару в пепельницу, а потом наклонился вперед и пожал Бо руку. – Знаете, – тихо сказал он, – какую пищу вы дадите репортерам, охотящимся за сплетнями? – Мы знаем. – Бо посмотрел на меня. – Мы готовы на все, лишь бы вернуть Перл. – Очень хорошо. Удачи вам с мадам Тейт, – пожелал месье Поулк, и мы ушли. – Бо, я чувствую себя такой слабой, я так боюсь, – сказала я, когда мы шли из здания к машине. – Ты не можешь предстать перед этой женщиной в таком состоянии, Руби. Давай поедем куда-нибудь и перекусим, чтобы подкрепить тебя. Надо быть сильными и оптимистичными. Полагайся на меня всякий раз, когда тебе понадобится. – Он опустил глаза, лицо его помрачнело. – Во всем виноват я, – пробормотал он. – Это была моя идея, моих рук дело. – Ты не можешь винить только себя, Бо. Я знала, что делала, и хотела сделать это. Мне следовало бы предвидеть, что нельзя плеснуть водой в лицо Судьбе. Он обнял и прижал меня к себе; мы сели в машину и направились в бухту. Пока мы ехали, я репетировала все, что скажу. Мы остановились поесть, но аппетита не было, и Бо пришлось уговаривать меня хоть что-нибудь проглотить. К концу дня солнце скрылось за темные грозовые облака с лохматыми краями, и вокруг становилось все мрачнее и мрачнее. Синее небо осталось позади, и по мере того, как мы приближались к бухте и ожидавшему нас разговору, опасения мои возрастали все больше. Я несколько раз глубоко вздохнула, убеждая себя, что смогу разговаривать без слез. Я показала Бо, как проехать в резиденцию Тейтов. Это был один из самых больших домов в районе Хоума, здание в два с половиной этажа в стиле греческого Возрождения, с шестью стройными ионическими колоннами, покоящимися на пилястровых основаниях, слегка выступающих у края галереи. Там было четырнадцать комнат и большая гостиная. Глэдис Тейт гордилась оформлением своего дома и произведениями искусства; пока Поль не выстроил мне особняк, у нее был самый лучший дом в наших краях. К тому времени, как мы подъехали, небо стало пепельно-серым, а воздух влажным, как будто в нем висели капельки. Бухта застыла, но это было затишье перед бурей. Листья поникли на ветках деревьев, даже птицы притихли и попрятались по укромным уголкам. На окнах были плотно задернуты занавески. Стекла отражали гнетущую темноту, витающую над болотами. Ничто не шелохнулось. Дом был погружен в траур, обитатели его замкнулись в собственном горе. У меня было так тяжело на сердце, что пальцы мои дрожали, когда я выходила из машины. Бо сжал мою руку, желая подбодрить меня. – Давай успокоимся, – предложил он. Я кивнула и постаралась сглотнуть, но в горле застрял ком, как кусок болотной грязи на обуви. Мы поднялись по лестнице, и Бо постучал в дверь медным кольцом. Стук в моем сердце отозвался, наверное, сильнее, чем в доме. Несколько минут спустя дверь распахнулась с такой силой, как будто вырвался ураган. Перед нами стояла Тоби, одетая в черное, со строго зачесанными наверх волосами. Лицо было бледным и измученным. – Что вам надо? – холодно спросила она. – Мы приехали поговорить с твоими родителями, – сказал Бо. – Они не настроены с вами разговаривать, – отрезала она. – У нас траур, а вам двоим просто необходимо создавать проблемы. – Есть несколько чудовищных недоразумений, которые мы должны постараться уладить, – настаивал Бо и потом добавил: – Прежде всего ради ребенка, а потом уже ради всех остальных. Тоби пристально посмотрела на меня. Что-то в моем лице смутило ее, и она расслабила плечи. – Как Перл? – быстро спросила я. – Прекрасно. У нее все замечательно. Она с Жанной. – Ее здесь нет? – Нет, но будет здесь, – добавила она твердо. – Пожалуйста, – просил Бо. – Нам нужно на несколько минут увидеться с твоими родителями. Тоби заколебалась и потом сделала шаг назад. – Пойду спрошу, захотят ли они разговаривать с вами. Подождите в библиотеке, – приказала она и прошествовала через холл к лестнице. Мы с Бо вошли в библиотеку. Там горела всего лишь одна лампа в углу, и при хмуром небе комната была погружена во мрак. Я включила лампу Тиффани у дивана и быстро села, боясь, что у меня подкосятся ноги. – Позволь мне самому начать наш разговор с мадам Тейт, – попросил Бо. Он стоял у дивана, заложив руки за спину. Мы оба ждали и прислушивались, не отрывая глаз от входа. Время тянулось томительно медленно, мой взгляд блуждал по комнате и вдруг замер на портрете над камином, сердце бешено забилось. Это был портрет Поля, который я когда-то нарисовала. Глэдис Тейт повесила его на место ее собственного вместе с портретом Октавиуса «Я слишком хорошо постаралась», – подумала я. Поль выглядел таким реальным, с веселыми голубыми глазами и мягкой улыбкой в уголках рта. Теперь казалось, что он смотрит с лукавым удовлетворением, вызовом, местью. Послышались шаги, и появилась Тоби, одна. Надежда моя рухнула. Глэдис не собиралась давать нам аудиенцию. – Мама спустится, – сказала она, – но отец пока не в состоянии ни с кем разговаривать. Можете присесть, – предложила она Бо. – Это будет не сразу. Она, собственно, не готова к приему посетителей сейчас, – добавила она с горечью. Бо послушно занял место рядом со мной. Тоби с минуту пристально смотрела на нас. – Почему вы проявляете такое упрямство? Уж если моей маме когда-нибудь был нужен ребенок, так это сейчас. Как жестоко с вашей стороны создавать нам трудности и вынуждать обращаться в суд. – Она впилась в меня взглядом, а потом повернулась к Бо. – Я могла бы ожидать нечто подобное от нее, но думала, что вы – более разумный человек, способный на сочувствие. – Тоби, – промолвила я, – я не та, о ком ты думаешь. Она хмыкнула. – Я точно знаю, кто ты. Думаешь, не видели других таких эгоистичных и тщеславных, которым наплевать на всех? – Но… Бо положил свою руку на мою. Я взглянула на него и поняла, что он просит меня замолчать. Я проглотила свои слова и закрыла глаза. Тоби повернулась и оставила нас. – Она поймет потом, – тихо сказал Бо. Только через десять минут мы услышали стук каблуков Глэдис Тейт по лестнице, каждый звук был как оружейный выстрел, нацеленный мне в сердце. В ожидании мы не сводили глаз с двери, пока она не появилась. Возвышаясь над нами, она казалась еще выше ростом и мрачнее в своем черном траурном платье со строго собранными наверх волосами, как у Тоби. У нее были бледные губы, щеки ввалились, но глаза лихорадочно горели. – Что вам надо? – процедила она сквозь зубы, бросив на меня уничтожающий взгляд. Бо встал. – Мадам Тейт, мы приехали, чтобы попытаться договориться с вами, заставить вас понять, почему мы сделали то, что сделали, – сказал он. – Хм, – вспыхнула она. – Понять? – Она улыбнулась холодно и насмешливо. – Понять просто. Вы из тех, кто печется только о себе, и, если в погоне за своим счастьем вы причиняете кому-то боль и страдание, что из того? – Она хлестнула меня полным ненависти взглядом и уселась, как королева, в свое кресло с высокой спинкой, сложив руки на коленях, с застывшей шеей и плечами. – Здесь большая часть моей вины, а не Руби, – продолжал Бо. – Видите ли, – сказал он, поворачиваясь ко мне, – несколько лет назад мы… Руби забеременела от меня, но я струсил и позволил своим родителям отправить меня в Европу. Мачеха Руби пыталась устроить аборт в какой-то подпольной клинике, чтобы сохранить все в тайне, но Руби сбежала и вернулась в бухту. – Как жаль, что она это сделала, – прошипела Глэдис Тейт, испепеляя меня ненавидящим взглядом. – Да, но тем не менее она это сделала, – продолжал Бо, не обращая внимания на ее ядовитую злобу. – К счастью или к несчастью, ваш сын построил убежище для Руби и Перл. – К несчастью. Где он теперь? – вопросила она. По спине у меня поползли мурашки. – Как вам известно, – тихо, терпеливо говорил Бо, – их брак не был настоящим. Прошло время. Я повзрослел и осознал свои ошибки, но было слишком поздно. Между тем я возобновил свои отношения с сестрой Руби, которая, как мне показалось, тоже стала мудрее. Я ошибся, но это – другая история. Глэдис ухмыльнулась. – Ваш сын знал, что мы с Руби по-прежнему любим друг друга, он знал, что Перл была нашим ребенком, моим ребенком. Он был хорошим человеком и хотел, чтобы Руби была счастлива. – И она воспользовалась этой добротой, – уничтожающим тоном заявила Глэдис, пронзая воздух между нами указательным пальцем. – Нет, мама Тейт, я… – Ты еще будешь здесь сидеть и отрицать, что погубила моего сына! – Губы у нее задрожали. – Мой сын, – простонала она. – Когда-то он души во мне не чаял. Это мое солнце закатилось, а не твое. Даже когда ты околдовывала его здесь, в бухте, он, бывало, сидел и беседовал со мной, любил быть около меня. У нас были замечательные отношения, нас связывала чудесная любовь, – говорила она. – Но ты не угомонилась и увела его от меня, – обвиняла она, и я поняла, что нет сильнее ненависти, чем та, которая рождается из любви, которую предали. Вот почему она так жаждала мести. – Я не делала ничего подобного, мама Тейт, – возразила я спокойно. – Я вовсе не поощряла наши отношения. Я даже рассказала ему правду о нас. – Вот именно, сделала свое черное дело и вбила клин между ним и мной. Он знал, что я не настоящая его мать. Неужели ты думаешь, это ничего не изменило? – Я не хотела говорить ему. Не я должна была рассказать, – вскричала я, вспоминая предупреждения бабушки Кэтрин о том, что нельзя вставать между матерью кейджункой и ее ребенком. – Нельзя построить любовь на фундаменте лжи. Вы и ваш муж должны были сами рассказать ему правду. Она передернулась. – Какую правду? Я была ему матерью, пока не появилась ты. Он любил меня, – возвысила она голос. – Вот и вся правда, которая была нужна нам… любовь. Затем воцарилось молчание. Глэдис утонула в своем гневе и прикрыла глаза. Бо решился продолжить. – Ваш сын, понимая нашу с Руби любовь друг к другу, согласился помочь нам быть вместе. Когда Жизель серьезно заболела, он сам вызвался взять ее и притвориться, что она – Руби, чтобы Руби стала Жизелью и мы смогли быть мужем и женой. Она открыла глаза и рассмеялась так, что у меня кровь застыла в жилах. – Это мне известно, но мне также известно, что выбор у него был невелик. Она, вероятно, угрожала рассказать всем, что он – не мой сын, – обвинила она, направив на меня жесткий взгляд. – Я бы никогда… – Теперь ты будешь говорить все, что угодно, так что лучше не старайся, – посоветовала она. – Мадам, – сказал Бо, делая шаг вперед, – что сделано, то сделано. Поль действительно помог, его намерением было дать нам возможность жить с нашей дочерью счастливо. А вы сейчас пытаетесь разрушить то, чего хотел достичь Поль. Мгновение она не сводила с Бо глаз, и пока она так смотрела на него, у нее, кажется, помутилось сознание. – У моей бедной внучки нет больше родителей. Мать ее похоронена, и отец упокоился рядом с ней. – Мадам Тейт, зачем вынуждать нас идти в суд и заставлять всех вновь пройти через это несчастье? Несомненно, сейчас вы хотите мира и покоя, и ваша семья… Она перевела свои темные горящие глаза на портрет Поля, и взгляд их смягчился. – Я сделаю это для моего сына, – сказала она, глядя на него с любовью большей, чем материнская. – Посмотрите, как он улыбается, как он прекрасен и как счастлив. Перл вырастет здесь, под этим портретом. По крайней мере, у него будет хоть это. Ты, – проговорила она, тыча опять в мою сторону своим длинным тонким пальцем, – отняла у него все остальное, даже его жизнь. Бо в отчаянии посмотрел на меня и вновь повернулся к ней. – Мадам Тейт, – сказал он, – если дело в наследстве, мы готовы подписать любой документ. – Что? – Она вскочила на ноги. – Вы думаете, что дело в деньгах? Деньгах? Мой сын мертв. – Она подняла плечи и поджала губы. – Дискуссия окончена. Я хочу, чтобы вы немедленно убрались из моего дома и из нашей жизни. – Вам это не удастся. Судья… – У меня есть адвокаты. Разговаривайте с ними. – Она так холодно мне улыбнулась, что мороз пробежал по коже. – Ты надела лицо и тело сестры и заползла в ее сердце. Вот и живи теперь там, – произнесла она свое проклятье и вышла из комнаты. С ног до головы меня пронзила боль. – Бо! – Пошли. – Он покачал головой. – Она сошла с ума. Судья это поймет. Пошли, Руби. – Он протянул мне руку. Я почувствовала, как пол поплыл под ногами. Перед тем как мы вышли из комнаты, я еще раз взглянула на портрет Поля. Его удовлетворенное выражение наполнило мое сердце таким мраком, который не смогли бы разогнать и тысячи солнечных дней. После тягостного возвращения в Новый Орлеан я свалилась от эмоционального истощения и проспала до позднего утра. Бо, разбудив меня, рассказал, что только что звонил месье Поулк. – И? – Я быстро села, сердце учащенно забилось. – Боюсь, новости неважные. Эксперты говорят, что у однояйцевых близнецов все похоже: группа крови, даже размеры органов. Врач, который лечил Жизель, не думает, что рентген что-нибудь покажет. Мы не можем рассчитывать на то, что медицинские данные помогут установить личность. – Что касается моего отцовства… анализ на группу крови только подтвердит, что я мог бы им быть, а не то, что я – отец. Как говорит месье Поулк, эти анализы еще не совершенны. – Что же нам делать? – простонала я. – Он уже подал петицию на слушание, и дата суда назначена, – сказал Бо. – Мы расскажем нашу историю, предъявим образцы подписи. Он также хочет использовать твой художественный талант. Месье Поулк подготовил нам на подпись документы, что мы добровольно отказываемся от каких-либо притязаний на поместье Поля, уничтожая таким образом мотив. Может быть, этого будет достаточно. – Бо, а что, если нет? – Давай не думать о худшем, – посоветовал он. Хуже всего было ожидание. Бо пытался занять себя работой, я же ничего не могла делать, кроме как спать и бродить из комнаты в комнату, а иногда просто сидела часами в детской Перл, уставившись на ее игрушки-зверушки и куклы. Прошло всего два дня, как месье Поулк подал нашу петицию в суд, а нас уже одолели газетчики. Никто не называл своих источников, но и мне, и Бо казалось очевидным, что из-за своей ненасытной жажды мести Глэдис Тейт намеренно позволила истории просочиться в прессу. Заголовки были соответствующими: «Близнец заявляет, что в ее могиле похоронена сестра! Разыгралось сражение об опеке». Обри было дано распоряжение говорить всем, что нас нет. Мы не могли ни принимать посетителей, ни отвечать на вопросы. До слушания в суде я фактически была узницей в своем собственном доме. В тот день ноги у меня дрожали. Я вцепилась в руку Бо, когда мы спускались по лестнице, чтобы сесть в машину и ехать в здание суда в Приход Терребон. Выдался один из тех облачных дней, когда солнце дразнит редкими яркими лучами, а потом скрывается за сплошными облаками, повергая мир в серое уныние. Это соответствовало смене моих настроений от оптимизма и надежды к депрессии и пессимизму. Когда мы прибыли, месье Поулк уже ждал в здании суда. История возбудила любопытство и в бухте, и в Новом Орлеане. Я быстро оглядела толпу собравшихся и увидела некоторых друзей бабушки Кэтрин. Я улыбнулась им, но они были смущены, не уверены и побоялись ответить мне тем же. Я чувствовала себя чужой. Как же объяснить им, почему я превратилась в Жизель? Смогут ли они это понять? Сначала мы заняли свои места, а потом под звуки фанфар, максимально работая на ситуацию, вошла Глэдис Тейт, все еще в трауре. Она повисла на руке Октавиуса и ступала с огромным трудом, показывая миру, что мы втянули ее в это кошмарное слушание в самое тяжкое время. На ней не было косметики, поэтому она выглядела бледной и больной, более слабой из нас двоих в глазах судьи. Октавиус опустил глаза, склонил голову и ни разу не взглянул в нашу сторону. Тоби, Жанна и ее муж Джеймс шли следом за Глэдис и Октавиусом, хмуро посматривая на нас. Их адвокаты, Вильям Роджерс и Мартин Белл, проводили их до кресел. Они выглядели устрашающе в темных костюмах и с тяжелыми кейсами. Вошел судья, и все заняли свои места. Имя судьи было Хиллиард Барроу, и месье Поулк выяснил, что он имел репутацию человека язвительного, нетерпеливого и твердого. Это был высокий, подтянутый мужчина с жесткими чертами лица: глубоко посаженные глаза, густые брови, длинный костистый нос и тонкий рот, который становился похож на лезвие, когда он сжимал губы. У него были каштановые волосы с проседью, сильно поредевшие у пробора, и макушка блестела в электрическом свете. Из-под рукавов его черной судейской мантии торчали длинные руки с костлявыми пальцами. – Обычно, – начал он, – этот зал суда относительно пуст во время подобных заседаний. Я хочу предупредить всех присутствующих, что не потерплю никаких разговоров, никаких звуков, выражающих одобрение или неодобрение. Здесь речь идет о судьбе ребенка, а не о продаже газетами и журналами сплетен светскому обществу Нового Орлеана. – Он помолчал, оглядел толпу, чтобы убедиться, что ни в чьих глазах нет и малейшего намека на неповиновение. У меня дрогнуло сердце. Он производил впечатление человека, лишенного всяких эмоций, кроме предубеждения против богатых людей Нового Орлеана. Чиновник зачитал нашу петицию, и судья Барроу обратил свой тяжелый взгляд на месье Поулка. – Приступайте, – сказал он. – Да, ваша честь, для начала я бы хотел вызвать месье Бо Андреа для дачи показаний. Судья кивнул, Бо сжал мою руку и встал. Все глаза неотступно следили за ним, пока он шел к свидетельскому месту. Он быстро произнес клятву и сел. – Месье Андреа, в качестве преамбулы к представляемому нами делу не расскажете ли вы суду своими собственными словами, почему, как и когда вы и Руби Тейт совершили подмену личностей между Руби и Жизель Андреа, которая в то время являлась вашей женой. – Возражение, ваша честь, – сказал месье Вильямс. – Является или нет эта женщина Руби Тейт, будет решать суд. Судья скривился. – Месье Вильямс, здесь нет жюри, на которое стоит производить впечатление. Думаю, я способен понять данный вопрос без того, чтобы на меня оказывали давление. Пожалуйста, сэр. Давайте сделаем это как можно быстрее. – Да, ваша честь, – произнес месье Вильямс и сел. У меня появилась надежда. «Возможно, в отношении нас все же будет проявлена справедливость», – подумала я. Бо начал нашу историю. Не слышно было ни звука на всем протяжении его рассказа. Никто даже не кашлянул, не прочистил горло, а когда он закончил, в публике воцарилась еще более глубокая тишина. Как будто все окаменели. Я чувствовала, что все глаза устремлены на меня. Бо так хорошо изложил нашу историю, что многие задумались, не так ли это и есть на самом деле. Я почувствовала, как надежда растет и отгоняет мои беспокойные мысли. Поднялся месье Вильямс. – Всего несколько вопросов, если позволите, ваша честь. – Продолжайте, – сказал судья. – Месье Андреа, вы утверждаете, что вашей жене поставили диагноз энцефалита Св. Луиса, когда вы находились в своем загородном поместье. Диагноз поставил врач? – Да. – Разве врач не знал, что он ставит диагноз вашей жене, Жизель? – Бо посмотрел в сторону месье Поулка. – Если это так, то почему же вы не пригласили его сюда засвидетельствовать, что это была Жизель, а не Руби? – отчеканил месье Вильямс. Бо никак не отреагировал. – Месье Андреа? – спросил судья. – Я… – Ваша честь, – заговорил месье Поулк, – поскольку близнецы столь идентичны, мы подумали, что доктор не сможет без сомнения засвидетельствовать, какую именно из близнецов он осматривал. Я изучил истории болезни близнецов насколько это возможно, и мы хотим признать, что однояйцевые близнецы имеют так много общих физиологических характеристик, что практически невозможно использовать медицинские данные для их опознания. – Вы не хотите приобщить никакие медицинские показания к делу? – спросил судья Барроу. – Нет, сэр. – Тогда какие же веские доказательства вы намереваетесь приобщить к делу для обоснования этой фантастической истории, сэр? – спросил судья, переходя прямо к делу. – В настоящее время мы готовы, – сказал месье Поулк, приближаясь к судье, – представить образцы почерка, по которым вы быстро сможете отличить одного близнеца от другого. Они взяты из школьных материалов и юридических документов, – проговорил месье Поулк и представил образцы. Судья Барроу внимательно посмотрел на них. – Мне, конечно, понадобится анализ эксперта. – Мы хотели бы оставить за собой право предъявить их нашим экспертам, ваша честь, – произнес месье Вильямс. – Конечно, – согласился судья и отложил образцы. – Есть еще вопросы к месье Андреа? – Да, – сказал месье Вильямс, стоя между мной и Бо. Он скептически улыбнулся. – Сэр, вы утверждаете, что Поль Тейт, услышав этот фантастический план, добровольно вызвался взять больную сестру-близнеца к себе домой и притвориться, что она его жена? – Правильно, – ответил Бо. – Не могли бы вы объяснить суду, зачем ему это было нужно? – Поль Тейт был предан Руби и хотел видеть ее счастливой. Он знал, что Перл – мой ребенок, и хотел, чтобы мы были все вместе. Глэдис Тейт так громко простонала, что все повернулись и посмотрели на нее. Она закрыла глаза и опять привалилась к плечу Октавиуса. – Месье? – спросил судья. Октавиус прошептал что-то на ухо Глэдис, ее веки вздрогнули и открылись. С огромным усилием она села прямо, затем кивнула, что с ней все в порядке. – Итак, – продолжал месье Вильямс, – вы заявляете суду, что Поль Тейт охотно взял свою свояченицу, а затем настолько притворился, что она его жена, что, когда она умерла, впал в глубокую депрессию, явившуюся причиной его безвременной смерти? Все это он проделал, чтобы убедиться, что Руби Тейт счастлива, живя с другим мужчиной? И вы хотите, чтобы суд этому поверил? – Это – правда, – сказал Бо. Месье Вильямс расплылся в улыбке. – Больше вопросов нет, ваша честь. – Судья отпустил Бо. Он вернулся на свое место рядом со мной, хмурый и обеспокоенный. – Руби, – сказал месье Поулк. Я кивнула, и он жестом пригласил меня. Я сделала глубокий вдох и, ничего не видя, прошла к свидетельскому креслу. После присяги я еще раз глубоко вздохнула и велела себе быть сильной ради Перл. – Пожалуйста, назовите ваше настоящее имя, – сказал месье Поулк. – Мое законное имя – Руби Тейт. – Вы слышали историю месье Андреа. Есть что-то такое, с чем вы хотели бы не согласиться? – Нет, все правда. – Вы обсуждали подмену личностей с вашим мужем Полем, и он действительно согласился на этот план? – Да. Я не хотела, чтобы он был настолько причастен, – добавила я, – но он настоял. – Опишите рождение вашего ребенка, – сказал он и отступил назад. Я рассказала историю, как Поль был там во время бури и помог при родах Перл. Месье Поулк коснулся основных вех моей жизни, событий в школе Гринвуд, людей, которых я раньше знала, и поступков, которые совершила. Покончив с этим, он кивком подал знак, и помощник принес мольберт, несколько карандашей и альбом для рисования. Когда стало очевидно, что хочет продемонстрировать месье Поулк, месье Вильямс пулей вскочил со своего места. – Я возражаю против этого, ваша честь, – закричал он. – Месье Поулк, какова цель вашего эксперимента? – задал вопрос судья. – Между близнецами существовало много различий, ваша честь. Многие из которых, мы признаем, будет трудно обосновать, но одно – возможно, и это – способность Руби рисовать и писать картины. Она выставляла свои полотна в Новом Орлеане и… – Ваша честь, – возразил месье Вильямс, – может ли эта женщина провести прямую линию или нет, не имеет к делу никакого отношения. Никогда не был установлен факт, что этого не могла бы сделать Жизель Андреа. – Боюсь, что его заявление имеет смысл, месье Поулк. Единственное, что вы здесь продемонстрируете, – это лишь то, что эта женщина умеет хорошо рисовать. Месье Поулк беспомощно вздохнул. – Но ваша честь, никогда за всю историю существования Жизель Андреа не было ни малейшего свидетельства о том, что… Судья покачал головой. – Это пустая трата времени суда, месье. Пожалуйста, продолжайте допрос вашего свидетеля, или представьте новые доказательства, или вызывайте другого свидетеля. – Месье Поулк покачал головой. – Вы закончили с этим свидетелем? С глубоким разочарованием месье Поулк ответил: – Да, ваша честь. – Месье Вильямс? – Несколько мелких вопросов, – сказал он, излучая сарказм. – Мадам Андреа, вы заявляете, что были замужем за Полем Тейтом, несмотря на то что по-прежнему любили Бо Андреа. Зачем же вы тогда вышли замуж за месье Тейта? – Я… была одна, а он хотел создать семью для меня и моего ребенка. – Большинство мужей хотят создать семью для своих жен и детей. Он любил вас? – О да. – А вы любили его? – Я… – Так любили? – Да, но… – Но что, мадам? – Это была любовь другого рода, скорее, дружба… Я хотела сказать «сестринская», но, взглянув на Глэдис и Октавиуса, не смогла. – Иная любовь. – Вы были мужем и женой, так или нет? Вы сказали, что венчались в церкви. – Да. Он сощурил глаза. – У вас были романтические встречи с месье Андреа, пока вы были замужем за месье Тейтом? – Да, – произнесла я, и некоторые в публике ахнули и покачали головами. – И согласно вашей легенде, ваш муж был в курсе? – Да. – Он был в курсе и сносил это? Не только сносил, но и пожелал взять вашу умирающую сестру и притвориться, что это вы, чтобы вы были счастливы? – Говоря это, он повернулся кругом и теперь обращался к аудитории, равно как и к судье: – А затем он впал в такую депрессию из-за ее смерти, что утопился в болоте? И вы с месье Андреа хотите, чтобы все поверили этой истории? – Да! – крикнула я. – Это – правда, все правда! Месье Вильямс посмотрел долгим взглядом на судью и скривил угол рта так, что тот врезался ему в щеку. – Больше вопросов нет, ваша честь. Судья кивнул. – Вы можете идти, мадам, – сказал он, но я не могла встать. Ноги у меня были, как из мокрой соломы, а спина превратилась в желе. Я закрыла глаза. – Руби, – позвал Бо. – С вами все в порядке, мадам? – спросил судья. Я покачала головой. Сердце билось так сильно, что я не могла перевести дыхание. Я почувствовала, как кровь отлила от лица. Когда я открыла глаза, Бо держал меня за руку. Кто-то положил мокрую ткань мне на лоб, и я поняла, что была в обмороке. – Ты можешь идти, Руби? – спросил Бо. Я кивнула. – Короткий перерыв, – объявил судья и стукнул по столу своим молотком. У меня было ощущение, что он ударил прямо по моему сердцу. 17. Кровь – не водица Во время перерыва нас с Бо проводили в комнату ожидания, где была небольшая софа, и Бо заставил меня прилечь с мокрой тканью на лбу, пока месье Поулк пошел звонить себе в офис. Он выглядел удрученным и обеспокоенным. Мне даже показалось, что он был зол на нас за то, что мы вовлекли его в эту ситуацию. – Бо, мы глупо выглядели, да? – спросила я загробным голосом. – После того как мы рассказали свою историю, адвокат Тейтов выставил нас лжецами. – Нет, – подбодрил меня Бо. – Люди поверили нам. Я видел это по их лицам. И кроме того, как только сравнят и исследуют твой почерк и Жизель… – Они найдут эксперта, чтобы опровергнуть это. Ты же знаешь, что они это сделают. Она так твердо настроена навредить нам, Бо. Она ни перед чем не остановится, использует все состояние Поля, чтобы нанести нам поражение! – Спокойней, Руби. Пожалуйста. Нам нужно возвращаться и… Мы обернулись, когда открылась дверь и вошла Жанна. С минуту все молчали. Она оставила дверь слегка приоткрытой за собой, как будто могла в любой момент передумать и выскочить из комнаты. – Жанна, – сказала я, садясь, – зайди, пожалуйста. Она уставилась на меня мокрыми глазами. – Я больше не знаю, чему верить, – проговорила она, качая головой. – Мама клянется, что вы с Бо – просто отменные лжецы. – Нет, Жанна. Мы не лжем. Помнишь, когда ты приехала ко мне и мы так хорошо поговорили перед твоим замужеством? Помнишь, как тебя одолевали сомнения, следует ли тебе выходить замуж за Джеймса? Она вытаращила глаза, а потом сощурила их. – Тебе могла все это рассказать Руби. Я покачала головой. – Нет, послушай… – Но даже, если ты – Руби, я не знаю, как ты могла причинить такой вред моему брату. – Жанна, ты не все понимаешь. Я никогда не хотела причинять боль Полю, никогда. Я действительно любила его. – Как ты можешь говорить это в его присутствии? – спросила она, кивая на Бо. – У нас с Полем была любовь другого рода, Жанна. Она так испытующе изучала меня, что мне показалось, ее взгляд проник ко мне внутрь. – Не знаю. Я просто не знаю, чему верить, – проговорила она. – Но я пришла сюда сказать, что если ты – Руби и проделала все это, то мне тебя жаль. – Жанна! Она повернулась и быстро вышла. – Вот видишь, – улыбнулся Бо. – Теперь у нее сомнения. В глубине души она знает, что ты – Руби. – Надеюсь, – ответила я. – Я так ужасно себя чувствую. Мне следовало осознать, скольким людям я причиню боль. Бо крепко обнял меня, и я судорожно вздохнула. Он принес стакан воды, и, пока я пила, вернулся еще более удрученный месье Поулк. – В чем дело? – спросил Бо. – Я только что получил очень плохие новости. Они приготовили неожиданного свидетеля. – Что? Кого? – спросила я, теряясь в догадках. – Еще не знаю, кто это, – ответил он. – Но мне сказали, что он может все это завершить в их пользу. Есть что-нибудь еще, что вы мне не рассказали? – Нет, месье, – сказал Бо, – мы абсолютно ничего не утаили. И все, что мы рассказали вам, правда. Он скептически кивнул. – Пора возвращаться. Вернуться в зал суда было еще труднее, чем впервые войти в него. Я была, как букашка под микроскопом. Все провожали меня взглядом, пока я шла к передним рядам зала, а некоторые прикрывали рот рукой, чтобы пошептаться. От этого меня обдало жаром с ног до головы, и краска залила лицо. Все старые друзья бабушки Кэтрин изучали каждое мое движение, выискивая малейший жест, который указал бы, кто я на самом деле. Воздух будто сгустился от их вопросов. Плетем ли мы с Бо какую-то интригу? Или наша легенда – правда? Мы заняли свои места. Глэдис Тейт уже сидела с каменным лицом. Октавиус уставился перед собой невидящим взглядом. Жанна что-то шептала Тоби, и сестра Поля зло посмотрела на меня. Несколько секунд спустя вернулся судья Барроу, и зал затих. – Месье Поулк, – сказал он, – вы готовы продолжать? – Да, ваша честь. – Наш адвокат поднялся с документами, которые приготовил нам на подпись в отношении наследства. – Ваша честь, мои клиенты признают, что мотивы их попытки вернуть опеку над Перл Тейт могут быть неправильно истолкованы. Во избежание таких недоразумений мы готовы полностью отказаться от всяческих прав на какое-либо супружеское наследство относительно имущества Поля Маркуса Тейта. – Он сделал шаг вперед и передал документы судье, который взглянул на них, а потом кивком подозвал месье Вильямса тоже. Тот посмотрел на бумаги. – Нам, конечно, понадобится их изучить, ваша честь, но, – заявил он с уверенностью человека, который предвидел такой шаг с нашей стороны, – даже если они окажутся удовлетворительными, это не исключает возможности, что эти двое мошенников хотят нагреть руки на состоянии Тейта. Ребенок, опеку над которым они пытаются получить, унаследует его, а они, конечно, будут распорядителями этого огромного наследства. Судья повернулся к месье Поулку. – Ваша честь, мои клиенты намерены доказать, что родным отцом Перл Тейт является Бо Андреа. Она не будет иметь никаких притязаний на имущество месье Тейта. Судья кивнул. Это было похоже на игру в шахматы, где вместо фигурок королей, королев, пешек и офицеров разыгрывались настоящие люди. Мы были пешками, а победителю доставалась моя любимая Перл. – Вы можете предложить еще какие-нибудь доказательства или еще каких-нибудь свидетелей? – Нет, ваша честь. – Месье Вильямс? – У нас есть, ваша честь. Судья выпрямился. Месье Поулк вернулся на свое место около нас, а месье Вильямс подошел к своему столу, посовещался минуту со своим помощником, потом повернулся и назвал имя свидетеля. – Мы хотим вызвать месье Брюса Бристоу. – Брюс! – воскликнула я. Бо в изумлении покачал головой. – Разве это не муж вашей мачехи? – спросил месье Поулк. – Да, но… у нас больше нет с ним ничего общего, – объяснил Бо. В конце зала открылись двери, и по проходу пошел Брюс, на губах которого заиграла кошачья улыбка, когда он посмотрел в нашу сторону. – Должно быть, она дала ему денег, купила его свидетельские показания, – сказала я месье Поулку. – Какого рода показания может дать этот человек? – поинтересовался он. – Он скажет что угодно, даже под присягой, – ответил Бо, зло разглядывая Брюса. Брюс присягнул и сел в кресло свидетеля. К нему приблизился месье Вильямс. – Пожалуйста, назовите ваше имя, сэр. – Я – Брюс Бристоу. – И вы были женаты на ныне покойной мачехе Руби и Жизель Дюма? – Да, был. – Как давно вы знаете близнецов? – Порядочно, – ответил он, глядя на меня и улыбаясь. – Несколько лет. Я служил у месье и мадам Дюма около восьми лет до кончины господина Дюма. – После чего вы женились на Дафни Дюма и стали практически отчимом близнецов Руби и Жизель? – Да, верно. – Значит, вы их хорошо знали? – Очень хорошо. Интимно, – добавил он. – Как единственный, оставшийся в живых родитель близнецов, вы можете заверить суд, что умеете их различать? – Конечно. Жизель, – сказал он, снова глядя на меня, – обладает совершенно иным характером, более, скажем так, независимым. Руби была невинной, робкой, с тихим голосом. – У вас есть юридические проблемы с теперешними владельцами «Дюма Энтерпрайзез» – Бо и Жизель Андреа? – спросил месье Вильямс. – Да, сэр. Они вышвырнули меня из бизнеса, – сказал он, пожирая нас глазами. – После стольких лет преданной службы они решили дать ход глупому брачному контракту между мной и моей покойной женой. Они своими манипуляциями лишили меня моего положения по праву и выкинули на улицу, превратив в нищего. – Он лжет, – прошептал Бо месье Поулку. – Вам следовало мне все о нем рассказать, – ответил тот. – Я ведь спрашивал вас, есть ли что-нибудь еще. – Кто знал, что Глэдис Тейт отыщет его? – Скорее всего, он нашел ее, Бо, – возразила я. – Из мести. Они – два сапога пара. – Эта женщина, которую вы видите перед собой, сэр, – сказал месье Вильямс, поворачиваясь ко мне, – участвовала во всем этом непосредственно? – Да. Я недавно приходил к ней с мольбами, а она буквально выгнала меня из дома, который прежде был моим собственным, – ответил он. – Итак, – заключил, удовлетворенно улыбаясь, месье Вильямс, – это не была робкая, невинная женщина. – Едва ли, – заявил Брюс, сам расплываясь в улыбке и глядя на судью, который обратил свой испытующий взгляд на меня. – И все же, сэр, я могу себе представить, что близнецу удалось одурачить кого-то и заставить поверить, что это не он, – сказал месье Вильямс. – Она могла разыграть хорошо продуманный спектакль и сказать все нужные слова, чтобы убедить вас, что это – ее сестра. – Полагаю, что так, – согласился Брюс. «Почему это месье Вильямс жалует нас своим сомнением?» – хотела бы я знать, но это был лишь первый звонок. Я вся сжалась внутри и с такой силой сцепила руки, что пальцы окаменели. – Тогда как же вы можете быть уверены, что недавно спорили с Жизель, а не с Руби? – Мне стыдно сказать, – ответил Брюс, потупив взор. – Боюсь, тем не менее мне придется спросить вас, сэр. Здесь решается судьба ребенка, не говоря уже об огромном состоянии. Брюс кивнул, втянул в себя воздух и вскинул глаза кверху, как будто разглядывая ангела на потолке. – Я однажды позволил своей падчерице Жизель соблазнить себя. Аудитория разом охнула. – Как я уже говорил, она была очень независимой и светской, – добавил он. – Кто-нибудь еще знал об этом, месье? – Нет, – ответил Брюс. – Я этим не гордился. – Но эта женщина дала вам понять, что ей это известно? – Да. Она упомянула об этом во время нашей ссоры и пригрозила, что использует это против меня, если я только окажу какое-либо сопротивление усилиям ее и ее мужа лишить меня принадлежащего мне по праву положения. При таких обстоятельствах я подумал, что лучше побыстрее удалиться и начать жизнь заново. – Однако, – продолжил он, глядя на мадам Тейт, – когда я услышал, что они теперь затевают, мне пришлось вступиться и выполнить свой долг, независимо от того, как это скажется на моей репутации. – Итак, вы под присягой заявляете суду, что эта женщина, которая представилась как Руби Тейт, знала интимные подробности ваших с Жизель отношений, которые могли быть известны лишь одной Жизель. – Правильно, – ответил Брюс и удовлетворенно откинулся. – Он делает это потому, что мы заставили его выйти из бизнеса, – прошептал Бо месье Поулку. – Они с Дафни занимались незаконными финансовыми операциями. – Вы готовы раскрыть все это? – спросил месье Поулк. Бо посмотрел на меня. – Да. Мы пойдем на все. – И начал быстро писать месье Поулку свои соображения. – У меня больше нет вопросов к свидетелю, ваша честь, – сказал месье Вильямс и вернулся к своему столу, где сидела уже окрепшая Глэдис Тейт. Она посмотрела в мою сторону, холодно улыбнулась, и опять мороз побежал у меня по спине. – Месье Поулк, вы желаете задать этому свидетелю вопросы? – Да, ваша честь. Одну минуту, если позволите, – добавил он, пока Бо заканчивал свои заметки. Месье Поулк собрал их и встал. – Месье Бристоу, почему вы не оспаривали в законном порядке действия, предпринятые против вас, чтобы удалить вас из «Дюма Энтерпрайзез»? – Я уже говорил… существовало неблагоприятное брачное соглашение, и моя падчерица Жизель меня шантажировала. – Вы уверены, что ваше нежелание предпринять ответные действия не имело ничего общего с финансовой деятельностью, которой вы занимались с Дафни Дюма? – Нет. – Вы хотите, чтобы эти операции были рассмотрены в суде? Брюс слегка передернулся. – Я ничего дурного не делал. – А вы не пытаетесь здесь отомстить за то, что вас вывели из бизнеса? – Нет. Я здесь для того, чтобы сообщить правду, – твердо заявил Брюс. – Вы потеряли недавно коммерческую собственность в Новом Орлеане, потому что на нее был наложен арест банком? – Да. – Вы ведь потеряли приличный доход и удобный образ жизни, не так ли? – У меня сейчас хорошая работа, – настаивал Брюс. – Которая не дает вам и четверти того, что вы имели, пока вас не попросили покинуть «Дюма Энтерпрайзез», верно? – Деньги еще не все, – надменно заявил Брюс. – Вы преодолели свою тягу к алкоголю? – настойчиво продолжал месье Поулк. – Возражаю, ваша честь, – вступил месье Вильямс, вставая. – Личные проблемы месье Бристоу не имеют отношения к свидетельским показаниям по данному делу. – Имеют прямое отношение, если он надеется выиграть и если он – алкоголик, которому нужны деньги для его недуга, – заявил месье Поулк. – Вы обвиняете моих клиентов в подкупе этого человека? – вскричал месье Вильямс, указывая на Брюса. – Достаточно, – произнес судья. – Возражение принято. Месье Поулк, у вас есть еще вопросы, относящиеся к делу? Месье Поулк подумал с минуту, а потом покачал головой. – Нет, ваша честь. – Прекрасно. Спасибо, месье Бристоу. Вы можете идти. Месье Вильямс? – Я бы хотел вызвать мадам Тейт, ваша честь. Глэдис медленно поднялась, как будто ее не пускал огромный груз на плечах. Она приложила к глазам бежевый шелковый платок и громко вздохнула, прежде чем направиться к свидетельскому месту. Я посмотрела на Октавиуса: он почти не поднимал головы, и сейчас она тоже была опущена. После присяги Глэдис разместилась в кресле свидетеля, как будто погрузилась в горячую ванну. Она закрыла глаза и приложила правую руку к сердцу. Месье Вильямс стоял в ожидании, когда она успокоится в достаточной степени, чтобы говорить. Я оглядела зал и увидела, что большинство людей жалеют ее. Глаза их были полны сочувствия и сострадания. – Вы – Глэдис Тейт, мать недавно погибшего Поля Маркуса Тейта? – спросил месье Вильямс. Она опять закрыла глаза. – Извините, мадам Тейт. Я знаю, как свежа ваша рана, но я вынужден задавать вопросы. – Да, – произнесла она. – Я – мать Поля Тейта. – Она больше не смотрела на меня. – Вы были близки с вашим сыном, мадам? – Очень, – ответила она. – До того как Поль женился, я думаю, дня не проходило, чтобы мы не повидались и не поговорили друг с другом. У нас были не просто отношения между матерью и сыном, мы были добрыми друзьями, – добавила она. – Значит, сын делился с вами? – О, абсолютно всем. У нас никогда не было секретов друг от друга. – Это – ложь, – прошептала я. Месье Поулк поднял брови. Бо повернулся ко мне. По его глазам было видно, что он хочет, чтобы я рассказала месье Поулку правду. До сих пор я надеялась, что мне не придется делать этого. Это казалось таким предательством по отношению к Полю. – Он когда-нибудь обсуждал с вами этот искусный план подменить свою жену женой месье Андреа, после того как она заболела энцефалитом? – Нет. Поль очень любил Руби, к тому же он был гордым молодым человеком, а также и религиозным. Он бы не отказался от любимой женщины ради того, чтобы другой мужчина был счастлив во грехе, – сказала она высокомерно. – Он венчался с Руби в церкви, после того как осознал, что это надлежит сделать. Я помню, как он рассказал мне, что собирается сделать это. Конечно, я была огорчена, что он зачал внебрачного ребенка, но рада, что он собирается поступить правильно с моральных позиций. – Она была огорчена, – пробормотала я. – Да она извела его. Она… – Ш-шш, – остановил меня месье Поулк. Похоже было, что он, как и все, заворожен ее рассказом и не хочет упустить ни одной подробности. – И после того как они поженились, вы, ваш муж и ваши дочери приняли Руби и Перл в свою семью, верно? – Да. Мы собирались на семейные обеды. Я даже помогла ей обставить и оформить дом. Я была готова на все, лишь бы мой сын был счастлив и рядом со мной, – продолжала она. – Я хотела для него того, чего он сам хотел. И он души не чаял в ребенке. О, как он боготворил нашу ненаглядную внучку. У нее – его лицо, его глаза, его волосы. Когда я видела, как они гуляют по саду или как он катает ее на пироге по каналам, сердце мое наполняла радость. – Значит, у вас нет никаких сомнений, что Перл его дочь? – Никаких. – И он вам ничего обратного не говорил? – Нет. Зачем бы ему было жениться на женщине с чужим ребенком? – спросила она. Головы согласно закивали. – Во время болезни Руби Тейт вы часто посещали их дом? – Да. – И он как-нибудь дал вам понять, что беспокоится о здоровье не жены, а ее сестры? – настойчиво задавал вопросы месье Вильямс. – Нет. Напротив, любой, кто видел моего сына в этот период испытаний, может под присягой показать, что он так скорбел, что от него осталась одна оболочка. Он забросил работу и начал пить. Он постоянно пребывал в депрессии. Это разбивало мне сердце. – Почему он не поместил свою жену в больницу? – Он не мог вынести ни малейшей разлуки с ней. Он постоянно был рядом, – сказала мадам Тейт. – Вряд ли он стал бы так себя вести, не будь это Руби, – добавила она, насмешливо глядя на меня. – Почему вам пришлось обращаться в суд за повесткой, чтобы забрать свою внучку? – Эти люди, – проговорила Глэдис Тейт, выплевывая слова в нашу сторону, – отказались вернуть мне Перл. Они прогнали с порога моего адвоката и няню. И все это, – простонала она, – пока я оплакивала ужасную смерть своего сына, моего маленького мальчика. Она разразилась слезами. Месье Вильямс быстро подал свой платок. – Простите, – простонала она. – Ничего. Успокойтесь, мадам. Глэдис вытерла щеки, всхлипнула и втянула в себя воздух. – С вами все в порядке, мадам Тейт? – спросил судья Барроу. – Да, – ответила она слабым голосом. Судья Барроу кивнул месье Вильямсу, который выступил вперед, чтобы продолжить. – Недавно месье и мадам Андреа приезжали к вам домой, не так ли? – спросил он. Она сверкнула на нас взглядом. – Да. – И чего же они хотели? – Хотели совершить сделку, – сказала она. – Они предложили пятьдесят процентов имущества моего сына, если я не буду настаивать на этом судебном слушании и просто отдам им Перл. – Что? – заикаясь, произнес Бо. – Она лжет! – выкрикнула я. Судья постучал своим молотком. – Я предупреждал вас. Никаких эмоциональных всплесков, – упрекнул он. – Но… – Спокойно, – приказал месье Поулк. Я сдалась, забилась в свое кресло с полыхающим от гнева лицом. Неужели нет границ, которые бы она не перешагнула в своем желании отомстить? – Что же произошло потом, мадам? – спрашивал далее месье Вильямс. – Я, конечно, отказалась, и они пригрозили потащить меня в суд, что и сделали. – Больше вопросов нет, ваша честь, – заявил месье Вильямс. Судья сурово посмотрел на месье Поулка. – У вас есть вопросы к этой свидетельнице? – Нет, ваша честь. – Как же так?! Надо заставить ее взять свою ложь назад, – потребовала я. – Нет. Лучше от нее избавиться. На ее стороне всеобщее сочувствие. Даже судьи, – посоветовал месье Поулк. Месье Вильямс помог мадам Тейт встать со свидетельского места и сопроводил ее назад к креслу. Часть публики откровенно плакала. – Сегодня вам ребенка не получить, если вы вообще его когда-нибудь получите, – проворчал месье Поулк. – О Бо, – всхлипнула я. – Она выигрывает. Она будет ужасной бабушкой. Она не любит Перл. Она же знает, что Перл – не ребенок Поля. – Месье Вильямс? – обратился судья. – Больше никаких свидетелей, никаких доказательств, ваша честь, – уверенно ответил тот. Месье Поулк откинулся, сложив руки на животе, с хмурым лицом. Я посмотрела на Глэдис в другом конце зала, она собиралась уходить с победой. Октавиус по-прежнему не отрывал взгляда от стола. – Вызовите еще одного свидетеля, месье Поулк, – воскликнула я в отчаянии. – Что такое? Бо взял меня за руку. Мы пристально посмотрели друг другу в глаза, и он кивнул. Я опять обратилась к нашему адвокату. – Вызовите еще одного свидетеля. Я скажу вам, какие вопросы задать, – сказала я. – Вызовите Октавиуса Тейта. – Сделайте это! – твердо приказал Бо. Месье Поулк медленно, неохотно, настороженно и неуверенно поднялся с места. – Месье Поулк? – спросил судья. – У нас есть еще один свидетель, ваша честь, – произнес он. Судья выглядел недовольным. – Очень хорошо. Давайте покончим с этим делом. Вызовите вашего последнего свидетеля, – сказал он, подчеркивая слово «последний». – Мы вызываем месье Тейта. По залу прошел шорох изумления. Я судорожно написала записку. Судья стукнул молотком и бросил гневный взгляд на толпу, которая тут же притихла. Никто не хотел быть удаленным из зала. Октавиус, пораженный звуком своего имени, медленно поднял голову и огляделся, как будто только сейчас понял, где находится. Месье Вильямс наклонился, чтобы шепнуть ему напоследок какие-то наставления. Я передала свои вопросы месье Поулку, который быстро пробежал их и взглянул на меня. – Мадам, – предупредил он, – вы можете потерять последнее сочувствие, если это окажется неправдой. – У нас здесь нет сочувствующих, – ответил за меня Бо. – Это так, – тихо согласилась я. Октавиус, не поднимая головы, медленно подошел к месту свидетеля. Во время присяги он произносил слова очень тихо. Я видела, каким грузом они ложились на его сердце. Он быстро сел, откинувшись, словно боялся, что может рухнуть на пол. Месье Поулк поколебался, потом молча пожал плечами и сделал шаг вперед. – Месье Тейт, после того как ваш сын впервые сделал предложение Руби Дюма, вы нанесли ей визит и просили ее отказаться? Октавиус взглянул в сторону Глэдис и вновь опустил глаза. – Сэр? – спросил месье Поулк. – Да. – Почему? – Я думал, Поль еще не готов к браку, – ответил он. – Он только начинал свой нефтяной бизнес и только что отстроил свой дом. – Это представляется хорошим временем, чтобы подумать о женитьбе, – возразил месье Поулк. – Не было ли другой причины, по которой вы просили Руби Дюма отказаться от его предложения? Октавиус опять посмотрел на Глэдис. – Я знал, что моей жене это было неприятно, – ответил он. – Но ваша жена только что показала, что была рада, что Поль поступает правильно, и засвидетельствовала, что полностью приняла Руби Дюма в свою семью. Разве это было не так, месье? – Она приняла, да. – Но неохотно? – Прежде чем Октавиус успел ответить, месье Поулк быстро задал еще один вопрос: – вы верили, что ребенок от вашего сына? Октавиус не ответил. – Сын говорил вам, что Перл – его ребенок? – Он… говорил, что хочет заботиться о Руби и Перл. – Но он никогда не говорил, что Перл – его ребенок? Сэр? – Мне – нет. – Значит, он сказал это вашей жене, которая потом это вам рассказала? Это так было? – Да, да. – Тогда почему же вы не думали, что он поступает правильно? – Я этого не говорил. – Да, но вы признаете, что не хотели допустить этот брак. В самом деле, месье, все это очень странно. А не было ли другой, более серьезной причины? Октавиус медленно повернул голову в мою сторону, и мы встретились глазами. Мои молили о правде, хотя я знала, какой губительной она была. – Я не знаю, что вы имеете в виду, – вымолвил он. – Пожалуйста! – закричала я. – Пожалуйста, поступите по совести. Судья опять с размаху опустил свой молоток на стол. – Ради Поля, – добавила я. Октавиус вздрогнул, и губы у него задрожали. – Достаточно, мадам. Я вас предупреждал и… – Да, – медленно признался Октавиус. – Была еще одна причина. – Октавиус! – завопила Глэдис Тейт. Судья выпрямился, пораженный такой бурной реакцией обеих сторон. – Вы не находите, что пора назвать эту причину, месье Тейт? – спросил наш адвокат сенаторским тоном. Октавиус кивнул. Он опять взглянул на Глэдис. – Прости, – сказал он, – я не могу больше продолжать это. Я так многим тебе обязан, но то, что ты делаешь – неправильно, моя дорогая жена. Я устал прятаться за ложью и не могу отнять у матери ребенка. Глэдис взвыла. Все головы повернулись в ее сторону, дочери пытались ее успокоить. – Не будете ли вы любезны сообщить суду, какова была эта дополнительная причина, – потребовал месье Поулк. – Очень давно я поддался искушению и совершил акт прелюбодеяния. Публика разом издала глубокий вздох. – И? – В результате родился мой сын. – Октавиус поднял голову и остановил взгляд на мне. – Мой сын и Руби Дюма… – Месье? – Они – наполовину были братом и сестрой, – признался он. Начался бедлам. Во всеобщей суматохе почти не слышно было молотка судьи. Глэдис Тейт упала в обморок, а Октавиус закрыл лицо руками. – Ваша честь, – воскликнул месье Поулк, выступая вперед. – Я думаю, что в интересах суда и всех заинтересованных лиц было бы лучше перейти в ваш кабинет для завершения данного слушания. Судья задумался и затем кивнул. – Жду оппонентов у себя, – объявил он и поднялся. Октавиус не двинулся с места свидетеля. Я быстро встала и подошла к нему. Когда он поднял голову, его щеки были мокры от слез. – Спасибо, – прошептала я. – Я сожалею обо всем, что сделал, – сказал он. – Я знаю. Думаю, теперь вы обретете мир внутри себя. Ко мне подошел Бо и обнял, потом он повел меня, и люди расступались, чтобы дать нам дорогу. Я перекусала ногти почти на всех пальцах, пока мы с Бо ждали перед кабинетом судьи Барроу. У меня тяжело стучало сердце, а в желудке было такое ощущение, как будто там сбивали масло. Первыми появились адвокаты Тейтов с такими каменными лицами, что по ним нельзя было ничего прочитать. В нашу сторону они даже не смотрели. Наконец, к нам вышел месье Поулк и сказал, что судья хочет поговорить с нами наедине. – Что он решил? – судорожно спросила я. – Я только пришел пригласить вас войти, мадам. Пожалуйста. Я вцепилась в руку Бо, ноги готовы были отказать мне в любой момент. Если нам предстоит уехать без нашей дочери… В своем кабинете без судейской мантии судья Барроу был больше похож на доброго старого дедушку. Он жестом пригласил нас сесть на диван напротив него, затем снял свои очки для чтения и наклонился вперед. – Нет надобности говорить, что это – самое необычное дело об опеке за весь мой опыт. Думаю, что правду мы теперь выяснили. В данный момент я не собираюсь произносить обвинения. Многое было вызвано обстоятельствами, которые находились вне вашего контроля, но существует обман, этический и моральный обман, и вам хорошо известно, насколько вы повинны в нем. – Да, – произнесла я голосом, полным раскаяния. С минуту судья Барроу внимательно смотрел на меня, потом кивнул. – Чутье подсказывает мне, что вы руководствовались в своих действиях добрыми мотивами; любовь и тот факт, что вы, рискуя своей репутацией и состоянием, рассказали в суде правду, говорит в вашу пользу. Но закон требует, чтобы я рассудил, следует ли вам иметь право опеки над ребенком и отвечать за ее благополучие и моральное воспитание, или лучше направить ее в государственное учреждение, пока не найдутся достойные приемные родители. – Ваша честь, – начала я, готовая перечислить дюжину причин. Он поднял руку. – Я уже принял решение, и что бы вы ни сказали, это его не изменит, – с твердостью произнес он. А затем улыбнулся и добавил: – Буду ждать приглашения на свадьбу. Я ахнула от радости, но судья Барроу посерьезнел опять. – Вы можете и должны опять стать собой, мадам. Слезы счастья застилали мне глаза. Мы с Бо обнялись. – Я уже отдал распоряжение вернуть вам ребенка. Ее немедленно привезут. Юридические формальности в связи с вашим предыдущим браком, оформление удостоверения личности… Все это я предоставляю вашим высокооплачиваемым адвокатам. – Спасибо, ваша честь, – сказала я сквозь слезы. Бо пожал ему руку, и мы вышли из офиса. Месье Поулк ждал нас в коридоре. – Должен признаться, у меня были сомнения в правдивости вашей истории. Я рад за вас. Удачи. Мы вышли на улицу, чтобы подождать машину, которая привезет Перл. Вокруг еще были люди, присутствовавшие в зале суда, они обсуждали потрясшие всех новости. Я заметила миссис Тибоди, одну из старых подруг бабушки Кэтрин. Теперь она с трудом ходила, но проковыляла к нам и взяла меня за руку. – Я знала, что это ты, – сообщила она. – Я сказала себе, что, может, внучка Кэтрин Лэндри и была близнецом, но она прожила большую часть жизни с Кэтрин и в ней – ее дух. Я посмотрела на твое лицо в зале суда и увидела, как твоя бабушка глядит на меня, и поняла, что все обойдется. – Спасибо, миссис Тибоди. – Благослови тебя Господь, дитя, и не забывай нас. – Ни за что. Мы вернемся, – пообещала я. Она обняла меня, и пока я смотрела, как она уходит, нахлынули воспоминания о том, как бабушка ходила в церковь со своими друзьями. Солнце вынырнуло из-за облаков, похожих на грибы, и обласкаю нас своими теплыми лучами. Подъехала машина с Перл. Сидевшая на переднем сиденье няня открыла дверцу и помогла ей выбраться. Как только Перл увидела меня, глазки ее загорелись. – Мамочка! – закричала она. Это было самое лучшее слово на свете. Ничто еще не наполняло мне душу такой радостью. Я протянула руки навстречу, а потом крепко прижала ее к себе и осыпала личико поцелуями. Бо обнял нас обеих. Люди кругом с улыбкой наблюдали за нами. Когда мы отъезжали от здания суда, я увидела, как удаляется лимузин Тейтов. Окна были темными, но в какой-то момент четко проступил силуэт мадам Тейт. Она, казалось, превратилась в камень. Мне было жаль ее, хотя она и причинила мне много зла, но сегодня она потеряла все, гораздо больше, чем возможность отомстить. Ее выдумка раскололась, как тонкий фарфор. Впереди ее ждали мрачные и беспокойные времена. Я молилась, чтобы они с Октавиусом воссоединились и обрели мир теперь, когда освободились от лжи. – Поехали домой, – сказал Бо. Никогда эти слова не значили для меня так много, как сейчас. – Я хочу остановиться в одном месте, Бо, – попросила я. Ему не было надобности спрашивать где. Некоторое время спустя я стояла у могилы бабушки Кэтрин. «Настоящая знахарка обладает истинно святым духом, – подумала я. – Она остается оберегать любимых, которых покинула». Дух бабушки Кэтрин все еще был здесь. Я чувствовала это, чувствовала, как он витает вокруг. Бриз стал ее шепотом, лаской, поцелуем. Я улыбнулась и посмотрела на голубое небо, усеянное облаками. «Миссис Тибоди права, – подумала я. – Бабушка была со мной сегодня». Я поцеловала пальцы и дотронулась до могильного камня, а затем вернулась в машину к Бо и моей дорогой Перл. Когда мы отъезжали, я смотрела в окно и увидела, как болотный ястреб вспорхнул на ветку кипариса. Он наблюдал за нами, потом взмыл ввысь, качнув ветку, покружил, развернулся и направился в глубь болот. – Прощай, Поль, – прошептала я. – Я вернусь. Я вернусь. ЭПИЛОГ Моим мечтам о блестящей свадьбе все же не суждено было осуществиться. Огласка и шум по поводу слушания дела об опеке продолжали преследовать нас, когда мы вернулись в Новый Орлеан. Бо подумал, что нам лучше обойтись скромной церемонией вдали от этой шумихи, и, поскольку его родители и так не очень хорошо были настроены по этому поводу, я не могла с ним не согласиться. Мы долго обсуждали, стоит ли продавать дом в Гарден Дистрикт и построить новый в пригороде Нового Орлеана. Наконец оба пришли к заключению: мы довольны слугами, и нам не найти более красивого места. Вместо того чтобы переезжать, я решила полностью переоборудовать дом от фундамента до крыши, переделать комнаты, сменить портьеры, настенные украшения и картины, ковры и даже кое-что из арматуры. Меня как будто закружил сумасшедший вихрь желания очистить дом, уничтожить все следы моей мачехи Дафни. Конечно, я сохранила все, что было дорого папе, и ничего не поменяла в комнате, где когда-то обитал дядя Жан. Это стало как бы мемориалом ему, я знала, что папа хотел бы этого. Все, что хоть слегка отдавало Дафни, я сложила на чердаке, спрятав в большие сундуки: одежду, драгоценности, картины, памятные вещи. Потом я собрала вещи Жизель и сдала в комиссионные магазины и благотворительные учреждения. После ремонта, с перекрашенными стенами, новыми портьерами на окнах и иными произведениями искусства, дом приобрел наше с Бо лицо. Конечно, еще, как паутина, таились воспоминания, но мы полагали, что лучший пылесос – время и постепенно эти беспокойные видения станут зыбкими и незначительными. Сделав то, что я хотела, с домом, я опять направила свою энергию на искусство. Одна из первых написанных мною картин изображала молодую женщину, пребывающую в созерцательной задумчивости, с ребенком на руках. Фоном служили дом и сад, как у нас в Гарден Дистрикт. Когда Бо взглянул на картину, он сказал, что это – автопортрет, а потом, несколько недель спустя, я почувствовала первые симптомы беременности и поняла, что вдохновение написать эту картину исходило из глубины моего подсознания. Бо клялся, что это во мне заговорила волшебная сила бабушки Кэтрин. – Почему бы и нет? Ведь твой народ верит, что эта сила передается по наследству, правильно? – Я никогда ничего подобного не чувствовала, Бо, и никогда даже не мечтала исцелять людей. У меня нет такого сверхъестественного видения. Он кивнул, подумал, а потом сказал удивительную вещь: – Иногда, когда я с Перл и она что-то лопочет на своем детском языке, я вижу, как она вдруг останавливает на чем-то свой взгляд, и по ее лицу кажется, что ей гораздо больше четырех. У нее осознанность в глазах. Ты испытываешь нечто подобное, когда ты с ней? – Да, – подтвердила я, – но боялась даже обмолвиться о чем-нибудь таком из страха, что ты станешь надо мной смеяться. – Я не смеюсь. Мне интересно. Знаешь, она даже моими родителями вертит как хочет. Мама пытается не показывать этого, но не может не обожать ее, а мой отец… когда он с ней, он снова превращается в мальчишку. – Она умеет с ними обращаться. – С кем угодно, – заверил Бо. – Думаю, у нее дар. Ну вот. Я это сказал. Только никому из моих друзей не говори, – быстро добавил он. Я расхохоталась. – Не успеешь оглянуться, как я начну верить во все эти ритуалы Вуду, которыми вы раньше занимались с Ниной Джексон. – Не надо насмешек, – предупредила я. Он опять засмеялся, но на второй неделе моего девятого месяца удивил меня чудесным подарком. Он разыскал Нину и привез ее к нам домой повидаться. – У меня для тебя неожиданный посетитель, – сказал Бо, войдя первым в гостиную. – Кто? Тогда он потянулся за дверь и вытащил Нину. Она почти не постарела, только волосы стали совсем седыми. – Нина! – Я с трудом встала на ноги. Я была такая огромная, что чувствовала себя вылезающим из болота гиппопотамом. Мы обнялись. – Все у тебя хорошо, – сказала Нина. – И скоро. Вижу это по твоим глазам. – О Нина, где же ты была все это время? – Путешествовала понемногу вверх-вниз по реке. Нина теперь на покое. Я живу со своей сестрой. Она посидела и поболтала со мной около часа. Я показала ей Перл, и она разохалась и разахалась о том, какой красавицей та становится, и тоже сказала, что она – особый ребенок. А потом добавила, что зажжет голубую свечу для моего нового младенца, чтобы у него была защита и удача. – Надолго, – предсказала она и полезла в карман, вытащив кусок камфары, чтобы я носила его на шее. – Это отгонит болезни от тебя и твоего младенца, – пообещала она. Я поклялась, что не сниму его даже в больнице. – Пожалуйста, не веди себя как чужая. Приходи к нам, Нина. – Уж будь уверена, приду, – сказала она. – Нина, – спросила я, взяв ее руку в свою, – как ты думаешь, та злоба, которую я бросила ветру, когда мы ходили с тобой к Мамаше Доуд из-за Жизель, улетучилась? – Улетучилась из твоего сердца, дитя. Вот что главнее всего. Мы обнялись, и Бо отвез ее домой. – Это был чудесный подарок, Бо, – поблагодарила я его, когда он вернулся. – Спасибо. – Вижу, она кое-что оставила. – Он разглядывал камфару у меня на шее. – Я так и думал. По правде говоря, – признался он, – я на это и надеялся. Не могу рисковать. Мы оба рассмеялись. Четыре дня спустя у меня начались роды. Они были еще более трудными, чем с Перл. Бо не отходил ни на шаг и был со мной даже в родовой палате. Он держал меня за руку и следил за моим дыханием. Думаю, он ощущал каждый приступ моей боли, ибо я видела, как он мучился каждый раз. Наконец отошли воды, и ребенок начал пробиваться в этот мир. – Мальчик! – вскрикнул доктор и заорал: – Подождите! Бо вытаращил глаза. – Еще один мальчик! Близнецы! – добавил врач. – Я предполагал, что это может случиться. Один прятался за другого, перекрывая его сердцебиение собственным. – Поздравляю! – сказал он, и няни подняли на руках двух светловолосых голубоглазых малышей-мальчишек. – Ни одного не отдадим, – пошутил Бо, – не волнуйтесь. «Близнецы, – подумала я. – С первого же дня они будут любить друг друга, с самого первого дня», – заклинала я. Перл была вне себя от счастья, что у нее будет не один братик, а два. Первоочередной задачей было придумать для них имена. Мы уже обсуждали возможность девочки, а потом и мальчика, думая, что мальчика назовем Пьер, в честь папы. Я знала, что мне хотелось сделать, но не была уверена, как отреагирует Бо. Он удивил меня потом в палате, предложив это сам. – Мы должны назвать второго нашего сына Жаном, – сказал он. – О Бо, я думала об этом, но… – Но что? – Он улыбнулся. – Я говорил тебе, теперь я верю. Так было предначертано. «Может быть, – подумала я. – Может быть». В тот день, когда мы принесли домой близнецов, нас уже ждал приглашенный Бо фотограф. Впятером мы сфотографировались. Ничего получилась семейка. Мы взяли няню помогать с близнецами вначале, но Бо подумал, что она может понадобиться нам и потом. – Я не хочу, чтобы ты забросила свое искусство, – настаивал он. – Ничего нет важнее моих детей, Бо. Искусство у меня на втором месте. – Я хотела быть близкой своим мальчикам и сделать все возможное, чтобы они берегли и любили друг друга. Бо меня понимал. Через неделю после моего возвращения с близнецами из больницы я отдыхала в саду с книжкой, Перл была наверху в новой детской, завороженная и заинтригованная своими маленькими братиками. – Извините, мадам. – Обри подошел ко мне. – Но вам только что специальной почтой доставили пакет. – Спасибо, Обри. – Я взяла конверт. Когда я увидела, что это от Жанны, я выпрямилась и дрожащими пальцами открыла его. Внутри была фотография и записка. Дорогая Руби, мама настаивает, что все, что хоть чуть-чуть напоминает о тебе, нужно выкинуть. У меня не хватило духу выкинуть это. Мне почему-то кажется, что Полю хотелось бы, чтобы это было у тебя. Жанна. Я взглянула на фотографию. Я не могла вспомнить, кто снимал, кажется, один из школьных друзей Поля. На ней мы были вдвоем в зале «fais do do», куда Поль пригласил меня на танцы. Это было мое первое настоящее свидание, и было это до того, как я узнала правду о нас. Оба мы выглядели такими молодыми, невинными и полными надежд. Впереди не было ничего, кроме счастья и любви. Я не поняла, что плачу, пока слеза не упала на фотографию. – Мамочка! – услышала я, как зовет меня Перл в патио, обернулась и увидела, что она уже бежит ко мне. – Они на меня посмотрели! Они оба посмотрели на меня и улыбнулись! Я быстро вытерла непросохшие слезы и спрятала фотографию с запиской между страницами книги. – Действительно, – подтвердил Бо. – Я сам видел. – Я рада, дорогая. Твои братики бесконечно и сильно будут тебя любить. – Пошли, мамочка. Пойдем посмотрим на них. Пошли, – просила она, дергая меня за руку. – Сейчас, солнышко. Минутку. Бо внимательно посмотрел на меня. – Ты в порядке? – спросил он. – Да, – улыбнулась я. – Да. – Я ее отведу. Пойдем, принцесса. Дай мамочке еще немного отдохнуть, хорошо? А потом она придет. – Придешь, мамочка? – Обязательно, солнышко. Обещаю. Бо губами произнес: «Я люблю тебя», и отнес Перл назад в дом. Я выпрямилась. Вдали по небу плыло облако, похожее на пирогу, и мне показалось, что ветер доносит до меня вселяющий надежду шепот бабушки Кэтрин. notes Примечания 1 То же, что кассики, семейство птиц отряда воробьиных. 2 Скутер – одноместная спортивная лодка с подвесным мотором. 3 Кейджуны – потомки французских колонистов. 4 Купидон – древнеримский бог любви. Соответствовал древнегреческому Эроту. 5 Патио – внутренний дворик в испанских домах. 6 Конфедерат – участник Гражданской войны в США 1861–1865 гг., сражавшийся на стороне южных рабовладельческих штатов. 7 Ван Дейк (1599–1641 гг.) – флам. живописец. Мастер портретной живописи. 8 Вуду – в религиозно-мистических представлениях: совокупность действий, слов, амулетов, якобы обладающих чудодейственными свойствами и способных подчинить сверхъестественные силы; магия, колдовство, знахарство. 9 Трупиалы – семейство птиц отряда воробьиных.